На следующее утро они уехали рано, и море Седов в этот раз увидел только издалека. Хотя, конечно, и морской воздух, и все специфические запахи прибрежного города он ощутить успел. На обратной дороге (а поехали они теперь вроде как к Нарве, для виду), когда уже отъехали от города и ушли на тропинки, что обратно в их холмы должны были привести, Седов все же спросил у Петра – что тот имел в виду, когда ганзеец так… насторожился? И получил почти ожидаемый ответ, что да, могли бы и предложить… самому кончить кого из пока еще своих, вполне… И лицо у Петра было таким, что Николай Федорович сразу вспомнил, чем тот до их прихода-то занимался, да и князь несколько затвердел лицом… Но – эту тему закрыли, и в основном на обратном пути, таком же неспешном (увы, все еще по грязи, куда бы она делась), они обсуждали разные варианты, которые могут сейчас развиться в зависимости от того, как там у русских войск дела в Нарве.
В Озерске все оказалось в порядке, Федора не было – он так и пропадал где-то в деревнях, Степан (тоже вернувшийся с юга) сообщил, что его конные дозорные вообще никого пока не встречали, а Гридя, таки отправивший своих до деревни, в которой стояли тогда орденцы (уже пешком, конечно, снег оставался в глубине леса да в оврагах), подтвердил, что ушли все, и раненых своих забрали (а с пяток человек там и схоронили), а самое главное – что, по слухам, ранен оказался сам кастелян в той битве, да сильно, так, что вроде как и в сознание не приходил, и увозили его еще на санях, по остаткам санного пути тогда, но с бережением и медленно… В общем, хорошие были новости, но теперь им всем тоже – надо было ждать вестей из-под Нарвы…
6
Надо сказать, что нашлось для Седова этой зимой, еще до метелей, в ту самую «черную полосу», новое занятие – рассказывать Милане сказки. Точнее, не сказки, а… перекладывать понятными ей словами обычную жизнь в 21 веке. А причина для этого была тоже печальной… В один из вечеров, зайдя в комнату, где жили они со Светкой, он застал травницу безучастно сидящей на скамье с таким выражением лица и какими-то пустыми глазами, что сразу стало ясно – что-то случилось плохое. Из осторожных расспросов (больше говорила Светка, тоже непривычно тихая) выяснилось, что сегодня умерла при родах одна из тех самых беременных чудинок, про которых Милана волновалась еще при первом своем осмотре. Ребенок не выжил тоже. Николай Федорович забрал ее к себе в башню (даже шла она сегодня, как неживая, чуть не за руку вести пришлось), а у себя в комнате – придумал только обнять ее и шептать на ухо всякие глупые мелочи. По слабой реакции удалось нащупать, что интересна ей их жизнь в будущем (оно и до этого так было), и он начал говорить снова, но уже по-другому: как будто они вместе идут в магазин, театр или еще куда. Светофоры, переходы, лифт, метро… Продавцы, официанты… Банки, кафе… Милана тогда полностью оттаяла только через пару часов, а идея прижилась. Теперь вечерами он часто так и рассказывал ей эти… сказки не сказки, выдуманные истории, как будто они вместе гуляют по Москве 21 века. «А двери в магазине из стекла и сами перед нами, в стороны разъезжаются… – О! – А как мы зайдем, так они сами за нами закрываются…» – примерно так это выглядело, но травница, хоть и нужны были ей эти сказки в качестве психотерапии, все же женщиной была взрослой, и вскоре довольно много узнала о жизни людей в будущем. Тем более, что начавшаяся метель дала им на это довольно много времени.
Не обходили они в этих разговорах и тему медицины, хотя тут у Седова знания были эпизодические, конечно. Но все же для 16 века у него было много нового и совершенно пока неизвестного, так, тот же пульс, где его нащупать, и что значат разные биения – он ей рассказал. Сейчас-то жизнь больного или раненого проверяли, слушая дыхание, или прикладывая к губам что металлическое… Рассказал и про то, что можно сделать примитивный стетоскоп (и ей вырезали потом такую трубочку умельцы отряда), и про аппендицит, к примеру, да много чего еще такого – про банки с горчичниками тоже. Заодно выяснилось, что горчица сейчас в здешних местах – это такое растение типа хрена, и ее сушеные и толченые листья используют только в качестве приправы, а в лечении – нет. А еще Милана не понимала, зачем там, в будущем, для этих… лекарских домов взяли такое плохое слово – «больница», пришлось рассказывать, что есть и «здравницы», и «лечебницы» (и клиники с поликлиниками, но это уж он опустил), но прижилось вот почему-то больница.
Упоминал он и тему рожениц. Хоть и совсем мало знал, да и сомневался – как она воспримет, но успокоившаяся после того случая Милана уже сама выпытала у него, как это все в их время устроено, и Седов, который в самом роддоме дальше приемного покоя был только один раз (когда его самого рожали), все же смог кое-что общеизвестное ей рассказать и об этом. Больше всего ее впечатлили почему-то прививки, благодаря которым у них победили многие болезни, уносившие сейчас (и еще лет 400) жизни самых маленьких… Поразилась она коровьей оспе, спасающей от настоящей… Примерно подтвердила она и статистику, что из десятка новорожденных сейчас до пяти лет едва ли половина доживает, хотя и с очень большими оговорками. Ну, тут уже и сам Николай Федорович прекрасно представлял разницу между, к примеру, постоянно голодными крестьянами одной из здешних орденских деревень, и – хотя бы – жителями псковского посада. Интересовало травницу и то, как они с кровотечениями у рожениц справляются (а разговоры такие они вели обычно на постели, в темноте, потому как все же не принято было сейчас такие темы обсуждать, и только ее… лекарское рвение, скажем так, заставляло говорить об этом с мужчиной), но тут уж Седов не знал ни современных препаратов и хирургических приемов, ни тех, которые ранее использовались и могли хоть как-то быть доступными в это время. А самые ранние, народные, из трав да кореньев – она знала гораздо лучше него. Хотя про кесарево сечение он ей рассказал (а про хирургию вообще у них и раньше разговоры были), вызвав несколько новых вопросов, на которые, увы, ответов у него уже не было.
…И пожалел потом об этом рассказе, сильно. Но… впрочем, по порядку. Где-то во второй половине периода метелей, когда народ уже отдохнул и расслабился, в один из вечеров, когда все руководство сидело по обычаю в башне, к ним прибежала из деревни Светка. Ее, конечно, все бойцы давно знали, и пропустили в башню без вопросов, но она, коротко всем поклонившись, попросила срочно пойти с ней Седова – Милана звала. Ее пытались было расспросить, но девушка была необычно серьезна, и даже присутствие Ефима (осаду которого она уже некоторое время вела, и обычно это было довольно забавно для зрителей) сегодня на ней не сказывалось. Николай Федорович накинул куртку, взял шапку, и они пошли скорым шагом. Правда, его скорый шаг при их разнице в росте для Светки оказался бегом, но на бегу она все же успела ему рассказать, что у одной из чудинок роды, и идут они… плохо, и травница срочно звала его.
Пришли они тогда не в деревню, а до последней, четвертой землянки чудинов возле озера. Седов как-то заглядывал в одну из них, так что внутреннее устройство представлял – посередине в два ряда столбы – подпорки, поддерживающие каркас потолочного свода (балки и береста), крытый сверху дерном, по бокам, за занавесками, спальные места и всякие полочки, в центре столы (если есть), а в дальнем конце – печь, точнее, очаг. На полу те самые плетеные из камыша коврики. Здесь было так же, и Николай Федорович знал, что после поправки очагов и дымоходов у чудинок две нежилые землянки сейчас тоже были приведены в порядок – разговор об этом был, одна вроде под склад, а последняя… А в последней сейчас была операционная, как он увидел сразу, как они вошли… Большое количество лучин окружало центральный стол, выскобленный (это было заметно), пахло спиртом и… кровью. А на столе лежало, уже, похоже, неживое тело – вот что первым увидел он внутри… Но тут к нему кинулась Милана.
–Коля! – негромко, но опять с совершенно безумными глазами сказала она ему таким тоном, что он даже вздрогнул, и продолжила бессвязно – ты говорил… разрезать… он живой еще, Коля! Сделай! – и потащила его за руку к столу.
