Айвазовский со шквалом беснующейся пучины: оттенки – Олег знал – были не те, но даже выцветшая, блеклая вода поражала своим сходством с настоящим морем, которое он видел всего однажды и, увидев, едва не разочаровался, настолько лучше, настолько более настоящим казался крошечный картонный прямоугольник. Сказочный Васнецов – «Иван-царевич на Сером Волке». Если Айвазовский похож был на фотографии из учебников по географии или хотя бы на быль, то волчьи всадники не были похожи ни на что. От осторожных олеговых пальцев открытка потрепалась по уголкам, замаслилась. Но сказочная притягательность ее не пропала, напротив, чем чаще брал он ее в руки, чем больше деталей подмечал – незабудки, голубеющие сквозь тьму, узор на рукавицах, отблески в черной, как сам лес, воде, – тем более живой казалась сказка. Поверить, что на самом деле она была огромной, он решительно не мог, и, когда уже взрослым, на четвертом курсе увидел ее в запасниках, хотел то ли заплакать, то ли заскакать на месте от неудержимого восторга.

– Поэтому я и выбрал живопись. Хотя и книги люблю, и музыку. Ты слышала когда-нибудь оркестровые записи?

Варвара покачала головой, и нескромный золотой луч запутался в ее волосах. Олег рассказал, как первый раз услышал Чайковского, коду из балета «Щелкунчик», услышал на лекции, с плохой совсем записи, и все равно на секунду словно вышел из своего тела, приподнялся над ним, завис на несколько мучительно прекрасных мгновений и соприкоснулся с абсолютным выражением чужой души, чужой боли и чужого понимания красоты. А потом опустился обратно в тело, ставшее ему неожиданно слишком тесным. Но литературой и музыкой он восхищался со стороны, как чужак, заглянувший в операционную и ставший свидетелем сложнейшей эксцизии. В живописи же он сам держал скальпель.

– Я, наверное, чувствую что-то похожее… Хотя мне и сравнить не с чем. Для записей нет техники, у нас и книг тут почти нет.

– Вам не привозят книги? – удивился Олег,

Варвара замолчала на мгновение, задумалась. Взгляд соскользнул с олегова лица, затянулся утренней дымкой.

– Привозят, – ответила она наконец. – Просто не слишком часто.

Олег почему-то показалось, что она врет.

– Уже рассвело совсем. Мне надо в церковь, пока не ушел свет.

Они возвращались, и даже низенькие улицы теперь казались Олегу не убогими, а трогательными.

Из любопытства Олег заглянул на службу. Прихожан было много, они едва помещались в небольшой молитвенной комнате. Белые стены, скромный алтарь у дальней стены, запах ладана, дрожащие свечные отблески на успевшем уже подкоптиться потолке. Рядом расположились класс воскресной школы и трапезная – там бесплатно кормили горячим обедом. Все организовано было совместными силами: кто-то готовил, кто-то убирал, кто-то занимался с детьми. Большая дружная семья, как будто и не было страшных лет постоянных доносов, предательства, резни. С Варварой они договорились встретиться только в начале следующей недели. В этот раз она не сказала, куда его поведет. Пока они шли, посматривала на него через плечо. День был жарким, загустевший воздух, смешиваясь со смолой, стекал по нагретым стволам елей и остро пах хвоей. Вдруг лес расступился и глаза резануло ярким белым свечением резво бегущей вдоль берега реки.

– Узнаете? – с трогательной гордостью спросила Варвара. – Самая любимая моя картина.

Пейзаж несомненно был тот самый. Только деревья стали выше, а сама река – уже. Пока Олег сверял детали и делал заметки в журнале, Варя скинула кроссовки и прямо в своем тоненьком сарафане в цветочек, забежала в воду. Опустилась с головой, вынырнула, снова опустилась под сверкающую резь, рыбкой вернулась к берегу.

– Не хочешь тоже искупаться? Такая жара!

Варвара опустилась рядом с ним на присыпанную песком траву, начала старательно отжимать косу. Олег смотрел на нее поверх заметок. Ветер едва коснулся ее успевшей уже загореть кожи, и волоски, почти прозрачные, приподнялись от холода. Она выбралась из тени, чтобы платье быстрее просохло. Глаза ее заполнены были темно-зеленой рекой и отблесками солнца – русалка с картины Крамского.

– А тебе никогда не хотелось рисовать что-нибудь свое? – спросил Олег.

Варвара задумалась.

– Мы с семьей ездили в соседний город – у них там сохранилась церквушка со всеми фресками, даже иконы кое-какие спрятали, а сейчас обратно поставили. Это же другое совершенно чувство, чем молитвы у нас в приходе. Там действительно себя ближе к богу чувствуешь. Мне нравится думать, что даже когда я умру – я останусь в чем-то важном.

– Не рано ты о смерти задумываешься?

Варвара посмотрела на него неожиданно серьезно.

– А как о ней можно не думать? Смерть всегда рядом.

– А ты веришь в бога?

Она посмотрела на Олега как-то странно, дернула немного плечом. Ответила, не глядя в глаза.

– Конечно, верю. А ты нет? – Варвара смотрела на него как на маленького, неразумного ребенка. Смотрела так, как будто она не верила, как будто она знала, что бог есть.

Олег пожал плечами.

– Не знаю.

– Просто Он с тобой еще не говорил. Однажды ты Его обязательно услышишь, Он обратится к тебе, когда Он будет тебе нужен. Когда будет знать, что ты готов.

Когда двинулись обратно в лес, оба вымокшие – Варвара все-таки уговорила Олега искупаться – солнце уже садилось. Она шла, обхватив себя руками и мелко дрожала. Олег накинул ей на плечи свою рубашку.

– И что ты думаешь про Краевск? Есть у нас шанс? – спросила она.

– Места похожи, очень. Но этого, конечно, может быть недостаточно…

Варвара вдруг остановилась, выгнулась, как будто кто-то невидимый дернул ее вверх за ниточку, и упала на землю. Она выгнулась, голова запрокинулась назад, ударилась о землю. Ее тело, каких-то полчаса назад гибкое и сильное, выгибалось и дергалось неестественно и жутко. Лицо скривилось, побледнело почти до синевы. Олег опустился рядом с ней, стараясь справиться с паникой, пытался вспомнить, что как помочь человеку во время припадка. Повернул ее осторожно набок, положил под голову свой рюкзак. Постепенно судороги стали стихать, и Варя, наконец, обмякла. Какое-то время она лежала, не шевелясь, закрыв глаза и медленно, старательно дышала. Потом осторожно встала, оперевшись на руку Олега.

– Я… Я в порядке, – сказала она неразборчиво. На зубах у нее было немного крови: прикусила язык.

– Мне позвать помощь? Или отвести тебя домой?

Варя помотала головой, пошатнулась.

– Не домой. Пожалуйста. Не домой.

Когда они дошли до дома Натальи, уже совсем стемнело. Варя снова дрожала – на этот раз просто от холода, и уже почти что пришла в себя. Олег дал ей свою домашнюю одежду, заварил крепкого чая. Сам налил себе коньяка на два пальца.

– У тебя эпилепсия?

Варя сидела на диване, по-птичьи завернувшись в одеяло.

– Нет, врачи проверяли, сказали, что это не эпилептические припадки. Они начались, когда мне было лет десять. Родители тогда еще не забрали меня из батора, – она поднесла чашку к губам, отпила немного.

Она упомянула усыновление так, как будто Олег должен был знать, что она приемная. Как будто это был очевидный факт.

– В том году умерла моя младшая сестра, родная. Настя. Вскоре после этого я первый раз упала.

– Что случилось с твоей сестрой? – как можно мягче спросил.

Варя слегка передернула плечами, глубоко вдохнула. Потом все-таки ответила:

– Она заболела.

Дальше расспрашивать Олег не стал.

– Батор, кстати, столичный был, и в метрике так написано. Но больше я в Столице не была. Отец не может надолго уезжать, да и не хочет. Считает, что где родился там и пригодился… Честно говоря, – добавила она осторожно, – он, думаю, не очень рад этой вашей инициативе.

– Да, это почти везде так. Чем дальше от транспортного сообщения, тем больше люди в себе замыкаются. Куда ни приеду, везде одно – нам не надо чужих, нам и так хорошо, – Олег был рад перевести тему.