Историю этой таблички я знала: один парень чуть не столкнул бабушку с дороги, а потом они оказались на одной заправке, и бабушка, забавы ради, стащила с его машины номерной знак. Я так и слышала, как она смеется: «Ну не придурок ли?»

Я отхлебнула виски и стала наблюдать, как мама перебирает ворованные пластины, словно желая таким образом узнать о своих отношениях с собственной матерью, определить для себя, как она вписывалась в семью.

Поставив стакан виски на стиральную машину, мама с улыбкой рассматривала коллекцию. Я увидела на ее лице незнакомое мне выражение ностальгии, но так и не разгадала характер ее связей с семьей.

— Бабушка Хелен хотела, чтобы ты забрала таблички, — объяснила я на случай, если это вдруг неясно. — Извини, что больше она тебе ничего не оставила.

— Нет, это классно.

Не очень-то я ей поверила. Я чувствовала, что на горизонте маячил вопрос о деньгах, но мамина сентиментальность меня удивила. Мне так хотелось, чтобы она стала задавать вопросы, поинтересовалась, как я провела эти одиннадцать лет без нее. Я ожидала, что она пожелает хоть что-нибудь узнать о последних годах жизни своей матери.

— За стол! — крикнула нам тетя Кристина.

Мама взяла в руки еще одну табличку, единственную, которую добавила к коллекции я.

На шестьдесят пятый день рождения я подарила бабушке Хелен пластину с надписью «ИГЛЗ». Тогда я только получила права и, заметив такой номерной знак на стареньком «фольксвагене», не могла противиться искушению и стибрила его — Eagles были бабушкиной любимой группой. Развернув упаковочную бумагу, она сказала, что это самый лучший подарок в ее жизни, и просияла от гордости, но через несколько минут вдруг помрачнела. На мой вопрос, что случилось, бабушка ответила не сразу. Мне пришлось долго ее упрашивать, и наконец она объяснила, что волнуется из-за кражи автознака: жизнь в Сомбре изменилась.

Когда моя мама была ребенком, воровство автомобильных номеров было просто забавой. Шериф знал их семью. Все тогда знали друг друга, и Хелен Джонс с дочерью снимали таблички только с машин туристов, проезжающих через город. Но ко времени моего приезда на ранчо проблемы с метамфетамином поставили весь город на грань нервного срыва, и полицейские стали серьезно относиться даже к незначительным правонарушениям.

Бабушка Хелен обняла меня и повторила, что ей очень понравился подарок, но она боится, что из-за нее я попаду в неприятную историю, а потому попросила больше не пополнять коллекцию. Пристыженная и разочарованная, я пообещала ей остановиться.

— Пора ужинать, — снова раздался из столовой голос тети.

Мои двоюродные сестры сидели за столом и выжидающе смотрели в сторону тамбура. Я знала, что тетя Кристина не позволит дочерям приступить к еде, пока они не произнесут благодарственную молитву, а это произойдет, только когда все соберутся за столом.

Мама направилась к ним, а я снова вытащила последнюю табличку и, открыв шкаф над стиральной машиной, потихоньку спрятала ее за коробку с порошком. Пускай мама забирает остальные двадцать семь, а эта останется у меня.

Тетя Кристина села на бабушкино место во главе стола. Не ожидая указания, девочки подвинулись к ней ближе, освободив на другом конце место для моей мамы. Нас было столько же, сколько на последнем семейном ужине, но восьмой вместо бабушки была моя мама.

Тетя Кристина и дети соединили руки и склонили головы. Я по привычке взяла руку Натали, сидящей слева, и Паркер справа. Мы с бабушкой Хелен никогда не читали молитву, если ели вдвоем, но тете Кристине, когда она приезжала, подыгрывали.

Мама неохотно отставила стакан, чтобы взять племянниц за руки. Тетя Кристина произнесла молитву об освящении еды, все девочки повторили за ней: «Аминь», и приборы застучали о тарелки.

— Как тебе виски? — спросила меня мама через стол.

— По вкусу напоминает «Джеймсон».

— Если бы твоя бабушка припасла где-нибудь джин, я бы сделала чертовы коктейли.

— Лора, — упрекнула ее тетя Кристина, поводя в воздухе ложкой с соусом. — Здесь дети.

Мама пожала плечами, не столько пристыженная, сколько раздраженная.

— Джин обычно пил дедушка Хэнк? — Я никогда не задумывалась, чем баловал себя дед, видимо полагая, что, так же как и бабушка Хелен, он предпочитал виски.

Тетя Кристина издала короткое «ха», а мама усмехнулась.

— Папа хлестал все подряд, — сказала она, — но к джину действительно питал особую слабость.

— Он наливал себе стаканчик, как только возвращался в дом из амбара, — добавила тетя Кристина.

— Не так, — поправила сестру мама, указывая на нее пальцем руки, державшей стакан, — он принимал душ, пока мама смешивала напитки. Для себя «Джеймсон» со льдом, для него «Гордонс». Она вручала папе стакан, когда он спускался.

— Точно, — согласилась тетя Кристина, припоминая подробности. — Надо же какая забота.

— Думаю, они от нас очень уставали.

— Да, бедные, — саркастическим тоном произнесла тетя Кристина. — Аж трое детей.

— Ну, знаешь, не всем дано быть идеальными родителями.

Комнату наполнил стук вилок по тарелкам. Обычно девочки устраивали веселую трескотню, даже во время ужина, но, подобно мне, они почувствовали, что появление их тети давало возможность услышать то, о чем обычно не говорят.

Я намотала спагетти на вилку и отправила в рот довольно большое количество пасты с пикантным сладким соусом.

— Мне было плохо, когда ты уехала, — сказала тетя Кристина. — Стив тогда уже работал, так что я все время была одна.

— Ага, — кивнула мама. — Неудивительно, что мы обе поскорее залетели и свалили отсюда на хрен.

Тетя Кристина бросила вилку. Пропустив мимо ушей выражение «на хрен», которое было в списке запрещенных, она взглянула на Габби, свою старшую дочь, и затем снова на маму.

— Я не залетала, — проговорила она.

Зазвонил телефон, и я пошла на кухню, чтобы ответить.

— А куда мамочка не залетала? — услышала я позади голосок Джулии.

— Алло, — прохрипела я в трубку, стараясь отвлечься от разговора за столом.

— Мы с Ноем любили друг друга и поженились перед лицом Господа, — уже громче произнесла тетя Кристина.

— Ну да. — Я услышала в мамином тоне насмешку. — А как насчет «жили долго и счастливо»? Выгорело?

— Таллула, — прозвучал в трубке знакомый голос, и я заткнула другое ухо пальцем. — Это шериф Моррис. Боюсь, у меня плохие новости.

Я приросла к полу, прижав телефон к голове. Почти те же слова он произнес, когда звонил сообщить о смерти бабушки Хелен.

— Что случилось? — спросила я, хотя и знала ответ.

— В твоего дядю стреляли.

В животе у меня потяжелело.

— Его нашли в Барстоу без сознания за рулем пикапа прямо посередине перекрестка. Он потерял два пальца на правой руке и много крови, но жить будет. Извини, что не мог позвонить раньше. При нем не было документов. В больнице его оформили как неизвестного, пока мои ребята не пробили номер машины. Я позвонил сразу же, как только мне сообщили личность пострадавшего.

А позади меня тетя Кристина закипала:

— В самом деле, у тебя совесть есть? Приезжаешь сюда после того, как всю жизнь прожила во грехе, и думаешь, что тебе никто слова не скажет?

Я не ответила шерифу, и он продолжал:

— Я знаю, что последнее время у вас были неважные отношения, но семья есть семья. Я подумал, ты должна об этом знать.

Нужно было произнести какие-то слова, подобающие обеспокоенной племяннице. Тетя Кристина и моя мама пререкались, как маленькие, забыв обо всем на свете.

Я наконец смогла выговорить:

— Он…

— Таллула, — в то же время обратился ко мне шериф Моррис.

И мы оба замолчали, уступая друг другу, а потом одновременно произнесли:

— Я слушаю.

После очередной неловкой паузы он сказал:

— Продолжай, пожалуйста.

— Он пришел в сознание? — Если дядя Стив в отключке, тогда понятно, почему шериф так любезен со мной, но если он очнулся и ничего не сообщил, то я не знала, что и думать.