Annotation
Перед вами роман о семейных распрях из-за наследства. Правда, наследство — это страусиная ферма в пустыне Мохаве, и наследница категорически не хочет посвятить жизнь выращиванию этих двухметровых бестолковых птиц.
Но что-то удерживает Таллулу от продажи ранчо. А после того, как она узнаёт о планах родственников на семейное дело, девушке ничего не остается, как вытащить голову из песка и повернуться лицом к хлопотному наследству: правде о смерти бабушки, алкоголизму матери, алчному гневу дяди и ста сорока двум страусам, чья судьба теперь в ее руках.
Захватывающая, трогательная и кинематографичная история, в которой смешались юмор, драма, любовь и, конечно, целая стая огромных странных птиц!
Эйприл Давила
ГЛАВА 1
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
ГЛАВА 9
ГЛАВА 10
ГЛАВА 11
ГЛАВА 12
ГЛАВА 13
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
ГЛАВА 16
ГЛАВА 17
ГЛАВА 18
notes
1
2
3
4
5
6
Эйприл Давила
142 страуса
ГЛАВА 1
За четыре дня до того, как страусы перестали класть яйца, бабушка Хелен погибла в аварии, которую объявили несчастным случаем, хотя меня такое заключение не убедило. Трагедия произошла в воскресенье, когда почти все местные жители были в церкви и только тяжелые грузовики с ревом неслись навстречу бабушкиному пикапу по шоссе, пролетали мимо один за другим, пока прицеп с помидорами из Сакраменто не оказался слишком притягательным.
У бабушки не было никаких назначенных встреч или других планов, требующих поездки жарким июльским днем по пустыне Мохаве. Перед выходом из дома она не кричала мне с первого этажа, не нужно ли купить что-нибудь в городе. Последнее, что я слышала, — звон ключей, когда она забирала их со столика, и стук закрывшейся за ней входной двери. А через несколько часов мне позвонили.
— Таллула? — нерешительно прозвучал в трубке низкий голос. — Это шериф Моррис. Извини, что приходится сообщать тебе об этом по телефону, но я хотел, чтобы ты узнала о случившемся от меня.
И я все поняла. Сразу. В воображении представилась сцена: бабушка Хелен выворачивает полными руками руль, пикап вылетает через двойную сплошную на встречную полосу узкого шоссе, и, прежде чем все превращается в груду покореженного металла, кабину наполняет гробовая тишина и время замедляется.
— Ты меня слышишь?
Дневной свет просачивался в дом через выцветшие желтые занавески. Коричневые плитки столешниц поблескивали.
— Да, — ответила я. — Спасибо, что позвонили. — И повесила трубку.
Стены маленькой кухни стали давить на меня. В груди что-то болезненно сжалось.
Я с трудом протиснулась через входную дверь и тяжело опустилась на ступени крыльца, глядя на холмистый простор пустыни. Знойный сухой воздух обжигал мне горло и опалял губы. В загоне, грациозно вышагивая длинными мясистыми ногами, расхаживали друг мимо друга страусы. Наша старая овчарка, пес Хенли, семенила по направлению к своему любимому прохладному уголку в амбаре. Листва орехового дерева шуршала от легкого жаркого ветерка. А бабушка умерла.
Как странно, что один телефонный звонок от едва знакомого мне человека может стереть бабушку из моей жизни. Казалось, вот-вот она выйдет из амбара, потирая костяшкой пальца складку между бровями и ворча по поводу мышей, снова посягнувших на запасы еды. Но она не появлялась.
Солнце подкрадывалось к фиолетовым скалам хребта Сан-Гейбриел на западе. Свет теперь падал косо, тени удлинились. Наконец в конце почти километровой гравийной подъездной дорожки показался минивэн тети Кристины и, приблизившись к дому, остановился в тени орехового дерева.
Тетя, на восьмом месяце беременности, выплыла с водительского сиденья так же медленно, как мед сползает с ложки. Она опиралась на автомобиль, пока крепко не встала на ноги, затем с широко расставленными руками повернулась ко мне:
— Таллула, дорогая!
Свободного покроя платье в бледно-розовый цветочек плотно обтягивало ее живот.
Я позволила заключить себя в объятия. По щекам текли слезы. Тетя похлопала меня по спине и проговорила:
— Все хорошо, — хотя мы обе знали, что в смерти человека ничего хорошего нет.
Затем она обняла меня за талию и повела в кухню, где наполнила водой чайник. Жара не располагала к чаепитию, но прохлада, которую давал кондиционер, кажется, позволяла пренебречь обыкновением. В качестве успокоительного тетя добавила в заварку ромашку. Тетя Кристина двигалась с полнейшей уверенностью, как будто вместе с новостью о гибели главы семьи получила список инструкций.
Потягивая чай за кухонным столом, мы с ней могли бы сойти за сестер. Она всего на шесть лет старше меня: младшую дочь бабушка неожиданно родила, когда уже считала, что ее детородный возраст миновал. Я же, зачатая матерью-школьницей, стала менее желанным сюрпризом. Волосы у меня длиннее, чем у тети Кристины, и светлее, поскольку выгорели на солнце, а кожа по той же причине темнее, но овал лица, тонкие губы, изогнутые, почти незаметные брови у нас с ней почти одинаковые.
Тетя вынула из своей кружки чайный пакетик, бросила его в мусорное ведро и, перегнувшись через огромный живот, убедилась, что пакетик попал куда надо. Все так же деловито двигаясь, она перебрала лежавшие на столах предметы, пока не нашла бабушкину телефонную книгу — старинный блокнот с золотыми буквами-закладками на черном фоне. Тетя открыла страницу на нужной букве, провела наманикюренным ногтем по списку, пока не нашла нужное имя, и набрала номер.
— Лиззи, — сказала она в трубку, — это Кристина, дочь Хелен. Боюсь, у меня плохие новости. Случилось несчастье. — Когда она повторяла все то, что сообщил мне шериф, голос у нее немного дрожал.
Чувствуя, как холодеют руки, я неотрывно смотрела на свою нетронутую кружку и слушала, как тетя обзванивает десяток людей, снова и снова объясняя им обстоятельства несчастного случая. И каждый раз, слыша это выражение, я испытывала все большие сомнения.
Когда я окончила среднюю школу в Викторвилле, бабушка Хелен уговорила меня не поступать в колледж, как мои друзья. Она даже немного повысила мне плату за работу на ранчо, и поначалу я торжествовала: вот я зарабатываю деньги, а мои товарищи вязнут в долгах, — но со временем, просматривая их страницы в соцсетях, поняла, что они развиваются, тогда как я годами занимаюсь одним и тем же, и стала нервничать.
В конце концов я нашла вакансию в Службе охраны лесов и послала туда резюме, но бабушке ничего не сказала, пока меня не пригласили на собеседование. Когда же я ошарашила ее этой новостью, она бросила вилку, не доев свой ужин, и вышла из комнаты. Мы даже не спорили. Я спокойно вымыла тарелки. Я была готова к тому, что она расстроится. Ничего, это пройдет.
Я сдала экзамен на профпригодность, и тут ее возражения полились рекой. Бабушка упорно настаивала на том, что я необходима ей на ранчо, но я понимала: дело не столько в объеме работы, сколько в самом факте моего отъезда. Бабушка могла нанять кого-то на мое место, причем за меньшие деньги, но она надулась и несколько дней не разговаривала со мной.
Только когда я получила письмо, сообщающее, что меня временно прикомандировали к пожарной команде в Монтане, бабушкин гнев вырвался на поверхность и мы поругались. А уже на следующий день я сидела на кухне, потягивая чай и слушая, как тетя Кристина обзванивает родных и близких и сообщает об аварии, унесшей жизнь бабушки Хелен. Черт бы побрал эту аварию.
Мою скорбь оскверняло негодование. Я отказалась остаться, и тогда она просто устранилась и спихнула все хозяйство мне на руки, зная, что только я могу управлять ранчо в ее отсутствие. Грязный прием.
Три дня прошло в хлопотах. Я не поднимала головы и держала свое мнение при себе. Состоялись встречи с сотрудником похоронного бюро и с бабушкиным юристом. Никто особенно не удивлялся, что она оставила ранчо мне. Никого из ее троих детей это наследство ничуть не интересовало. И все же требовалось соблюсти необходимые процедуры: подписать документы и сообщить место и время поминальной службы, словно такие мероприятия проводятся по расписанию.
