Когда я приехала на ранчо, то была уже достаточно большой, чтобы ухаживать за собой, и бабушка Хелен уважала мою независимость, но, думаю, ей хотелось заботиться обо мне и по-матерински меня опекать, хоть она и не умела выражать свои чувства. В тот первый день она помогла мне занести вещи в бывшую мамину комнату и, прежде чем оставить меня разбирать сумки, неловко обняла и сказала: «Считай, что это твой дом».

Я обняла ее в ответ. Тогда я доходила бабушке только до плеча, а ее талия оказалась такой тонкой, что я смогла схватить у нее за спиной свой локоть другой рукой. Однако тело ее было гибким и сильным. Я не знала, что сказать. Я еще не чувствовала себя как дома, страдала от разлуки с мамой, но было приятно, что бабушка мне рада.

Наша совместная жизнь быстро вошла в ритм. Бабушка предоставляла мне свободу, и мне это нравилось. Ей не нужно было подтыкать мне на ночь одеяло или готовить завтрак, я сама стирала свои вещи. Но когда я получила водительские права и начала сама ездить в школу, то скучала по нашим совместным поездкам в машине. Именно в этот период мы стали отдаляться друг от друга.

К тому времени, когда я стала трудиться на ферме полный день, мы уже едва разговаривали. Каждое утро мы вместе собирали яйца — этот ежедневный, доведенный до автоматизма ритуал не требовал слов, — а потом бабушка шла в дом заниматься счетами, а я выполняла всю необходимую работу в амбаре и в загоне.

Обнимала она меня крайне редко. Больше всего мне запомнилось, как мы вернулись домой после ужина в честь окончания школы и она помедлила на крыльце, обхватила меня сильными руками и сказала: «Я так горжусь тобой».

Теперь, добравшись до своей комнаты, я легла на кровать, чтобы дать отдых изможденному телу, и утонула в пуховом одеяле, как в зыбучих песках. Каждым мускулом я чувствовала облегчение оттого, что нахожусь в безопасности в своей постели. Бороться с усталостью не было сил, и сон постепенно одолел меня.

Я проснулась от холода и в растерянности обнаружила, что лежу завернутая во влажное полотенце. В сознании проплыли события сегодняшнего дня, и перед глазами снова встал дядя Стив с текущей по руке кровью, а в ушах раздался его вопль. Я взглянула на часы: почти шесть. Как же я надеялась, что с ним все хорошо. Можно позвонить в больницу в Барстоу, но что спросить? Я не знала, что делать. Однако я была голодна, а с кухни доносился запах еды.

Спускаясь по лестнице, я услышала мамин голос.

— Ладно, ладно, уяснила, — говорила она. В голосе ее звучала игривость, а значит, она весело проводила время. Мама обвела пальцем комнату. — Габби, Паркер, Эмма, Натали и… Мэделин. — Задержав палец на маленькой Джулии, она улыбнулась — ее имя она явно запомнила, просто дразнила девочку.

— Я Джу-у-улия.

— Точно? — спросила мама, наклоняясь к малышке и дотрагиваясь до ее носа. — Ты уверена?

Другие дочери тети Кристины рисовали или читали книги, кроме Натали, которая была чуть старше Джулии и пыталась вытащить Гриффина из-за дивана. Джулия наслаждалась безраздельным вниманием моей мамы.

— Уведена, — захихикала шестилетняя девочка, очень трогательно картавя.

— Боже ж ты мой, какая милашка! — воскликнула мама, сжимая лицо племянницы в ладонях.

Джулия ахнула от неожиданности, и тетя Кристина высунулась из кухни с деревянной ложкой в руках.

— Что такое? — спросила мама, искренне растерявшись.

— «Не поминай имя Господа всуе», — процитировала старшая из сестер с дивана, отвлекшись от чтения.

Удовлетворенная тем, что оплошность не осталась без внимания, тетя Кристина вернулась к стряпне.

— Ах вот что, — расслабившись, произнесла мама. — Ну, у нас с этим парнем полное взаимопонимание.

— Ваше взаимопонимание предполагает перспективу провести вечность в преисподней? — бросила тетя Кристина через плечо.

Мама презрительно фыркнула:

— Испугала бабу хе…

— Давайте накрывать на стол, — подала я голос, пока она не успела закончить.

Тетя Кристина, которая уже напряглась, с облегчением вздохнула.

Девочки были приучены к порядку; хоть и не слишком охотно, они отложили свои дела и последовали за мной на кухню. Я раздала им тарелки, чашки и столовые приборы, потом схватила стопку салфеток и стала помогать расставлять посуду на столе. За столом помещалось шестеро человек, но, поскольку выводок тети Кристины с годами разрастался, мы привыкли тесниться.

Мама даже не пошевелилась, чтобы помочь, а лишь спросила:

— Не рановато ли для ужина?

— Уже шесть часов, — сказала тетя категоричным тоном, утверждавшим, что сейчас как раз самое время.

Мама встала и открыла бар. Бабушка всегда питала слабость к виски «Джеймсон». На полке стояла полупустая бутылка, а за ней еще одна, непочатая.

— Бр-р, — произнесла мама. — Любимый виски Хелен. — Она отодвинула бутылки, надеясь найти что-то еще. — А где «Гордонс»^[5]?

— Мама выбросила его, когда отец бросил пить, — объяснила тетя Кристина, раскладывая спагетти по тарелкам.

— Серьезно? — Мама взяла «Джеймсон» и открутила крышку. Понюхав виски, она пожала плечами.

— В доме около десяти лет не было ни капли спиртного, — сказала тетя Кристина. — Но, когда отцу поставили диагноз, мама взялась за старое.

— Будешь? — Мама повела бутылкой в сторону сестры.

Тетя Кристина обеими руками указала на свой живот.

— Понятно, — согласилась мама. — А ты, Таллула? Сдается мне, выпить тебе не помешает.

Я дрожащими руками раскладывала по столу салфетки. Десять моих нетронутых пальцев напоминали мне об исковерканной руке дяди Стива и его выпученных от боли глазах. Прошло уже почти двенадцать часов с тех пор, как я в него выстрелила. Где он сейчас?

— Ну так как? — поторопила меня с ответом мама.

— Что? — спросила я, пытаясь понять, о чем речь.

Ошибочно приняв мою задумчивость за сомнения, она решила поднажать:

— Когда мы с тобой еще выпивали вдвоем?

— Последний раз мы виделись, когда мне было тринадцать лет. — Я выдернула из холодильника пластмассовый кувшин с молоком и водрузила его на стол.

— Вот именно, — ответила мама, протянув руку, чтобы игриво ткнуть меня в плечо.

— Эй, полегче, — предупредила я.

Мама вынула из посудного шкафа два стакана и пошла в холодильник за льдом. Она полдня проспала, потом несколько часов читала светские сплетни, а теперь сервирует нам выпивку. Такое впечатление, что она в отпуске.

— Ты надолго приехала, мама?

Она пожала плечами:

— Не знаю. На сколько я могу остаться? — Она передала мне стакан.

По тому, как мама подчеркнула слово «могу», я поняла, что она имеет в виду продажу ранчо. Я не желала об этом говорить. Сегодня был слишком тяжелый день.

— Кстати, — сказала я, придумав, как отвлечь ее, — у меня для тебя кое-что есть. Пойдем.

Я привела ее в тамбур. Дымно-ванильный запах виски в стакане, который я несла в руке, смешался с запахом моющего средства.

Ящик с номерными знаками стоял на стиральной машине, там же, где я оставила его после поминок. Я обнаружила его в амбаре, когда училась в старших классах, и бабушка Хелен поведала мне, как они с дедушкой, переехав в семидесятые жить в пустыню, начали собирать таблички. Говорила она таинственным полушепотом, словно рассказывала о своем криминальном прошлом. Насколько я поняла, мама в свое время с энтузиазмом примкнула к этому не вполне законному семейному увлечению, и со временем они с бабушкой стали свинчивать автономера вдвоем.

Я наугад вытащила один из середины стопки. Вверху справа была приклеена бирюзовая пластинка с маленькими цифрами 95 в углу, означавшими год. Маме тогда исполнилось пятнадцать, а я родилась в следующем году. В девяностые в штате выпускали номерные знаки без изысков. Этот был чисто белым с черными надписями и со словом «Калифорния», выведенным наверху тем же практичным шрифтом, но красным цветом.

— Обалдеть, — удивилась мама. На табличке было всего три буквы: «ТФУ», но бывший владелец приписал после «Т» мягкий знак. — Неужели бабушка все это сохранила? — Мама перевернула пластину. Стикер на обороте гласил просто: «Форд-торес». — Я помню ту машину, — тихо произнесла она, положила этот знак к остальным и, сдвинув стопку, достала другой — с надписью «ПРДРК».