Мать молчит, видно, думает грустную думу об этом русском, бездомном на родной земле… Может быть, это тот беглец с Байкала, о котором хочет написать песню больной учитель?
Доржи читает стихотворение и не узнает своего голоса. Что, если это сам Пушкин обращается сквозь буран к матери Доржи, самой умной, самой доброй женщине в мире?
Наша ветхая лачужка
И печальна, и темна.
Что же ты, моя старушка.
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена.
Или дремлешь под жужжанье
Своего веретена?
Веретено в руках матери вертится все медленнее и медленнее, вот-вот оторвется пряжа и упадет. Почему так исхудали ее руки? Они мокры от слез… В груди у Доржи поднялись рыдания… Он не может больше читать. Ему стыдно товарищей. Но и они отвернулись друг от друга — должно быть, каждому вспомнился далекий дом.
Доржи не знал, что еще один человек слушал его.
После разговора с Ершовым Владимир Яковлевич решил зайти в общежитие войсковой школы — попрощаться с мальчиками. Но, подойдя к двери, остановился. Из комнаты доносился голос бурятского мальчика Доржи, взволнованно читающего стихи Пушкина. Чтобы не смущать его, Светлов решил не заходить — попрощается в другой раз. И когда Доржи закончил чтение, учитель медленными шагами спустился с крыльца, пересек двор и. направился к Орловым.
Теперь, мысленно возвращаясь к разговору с Ершовым, он уже не испытывал того отчаяния, в котором находился еще недавно. В ушах звучал голос Доржи, с такой любовью и бережностью передававшего пушкинские слова.
«Эх ты, Володя! Учился-учился — ничему не научился. Голову уже было повесил. А ведь жизнь идет не по указке Ершова и Уфтюжанинова. Ну что же, Светлова, конечно, можно заставить замолчать. А что же вы, господа, сделаете с ними? Их много, Саш, Алеш, Коль, и вот еще бурятские мальчики. Настоящие творения всегда пробьют себе дорогу к открытым сердцам пытливых юношей…»
Сдан последний экзамен. Вечером приехал отец. Доржи кинулся навстречу. Отец тоже, видно, соскучился: два. раза поцеловал сына в лоб.
Доржи помогает распрягать коня, рассказывает школьные новости, без умолку говорит о Владимире Яковлевиче.
— Папа, можно ему заехать к нам в Ичетуй?
Отец равнодушно роняет:
— Пускай заедет.
Доржи, не чуя ног, бежит к Владимиру Яковлевичу на квартиру. Маляр участливо объяснил запыхавшемуся мальчику: «Негу его. Погостить куда-то уехал. Обещался вернуться до конца занятий, попрощаться с учениками. Да, видать, задержался».
Вечером Банзар говорит сыну:
— У меня к тебе дело есть, Доржи, Поговорим… Отец еще никогда так не разговаривал с ним.
Они сели на телегу. Доржи ждет, что скажет отец.
— Тайша выхлопотал, чтобы пятерых бурятских мальчиков приняли на учебу в Казань. Должен был ехать внук Ганижаба. Но Ганижаб не хочет отпускать внука в далекий город… Я упросил тайшу, чтобы вместо него взяли тебя… Все уже решено, ты едешь. Мать огорчится. Ты будь с ней поласковей, пообещай вернуться молодцом… — Отец помолчал, улыбнулся. — В молодости она меня в караул со слезами провожала… Я от тебя золотых гор не ожидаю, но самому тебе ученому легче будет жить. Ну как, хочется тебе ехать?
— Папа, ведь в Казани учился Владимир Яковлевич… Как хорошо, что я туда еду!
— Но помни, сынок. Не к родным едешь, придется, может быть, и горького хлебнуть. Не сдавайся, учись. Мне отпускать тебя не сладко, ведь ты не на месяц, даже не на год уезжаешь. Мы тебя как кусок живого мяса от себя отрываем…
Они долго еще сидели на телеге, взволнованные предстоящей разлукой.
Тягостны были последние минуты расставания с Алешей. Кто знает, встретятся ли когда-нибудь их пути.
На следующий день Доржи получил свидетельство об окончании русско-монгольской войсковой школы и вместе с отцом отправился в магазин Собенникова. Как приятно делать покупки: платок и бархат на безрукавку — матери, ей же железный наперсток, чтобы не портила пальцы в кожаном. Братьям накупил конфет, Затагахану — складной ножик, Эрдэмте-бабаю — табаку. Не забыты бабушка Тобшой и Мунко-бабай. Им Доржи купил китайского чая. Доржи купил и книжку с картинками.
— Эту книгу я Саше подарю.
— Нету твоего Саши.
— Как нету? Где он?
— Всей семьей уехали.
— Куда же, отец?
— Не знаю. Может, в Иркутск или еще куда-нибудь.
Доржи загрустил: он поедет далеко, в Казань, не простившись с Сашей, Степаном Тимофеевичем, с тетей Аленой…
Он спросил:
— А как живет дядя Ухинхэн?
— Живет, как и раньше. Только еще злее стал.
— Как — злее? Он же добрый.
— Добрый… Недавно так с Тыкши Данзановым ругался, чуть не подрались. Тыкши жаловаться хочет.
— Почему они поругались?
— Не знаю, я не спрашивал. Из-за покоса, наверно. Старая песня.
— Из-за какого покоса?
— Да чего там… Еще дед этого Тыкши отобрал покосную землю у деда Ухинхэна. Тогда не то что Тыкши, отца его. на свете не было.
А Доржи думает, что не из-за покоса Ухинхэн рассердился на Тыкши. Отец не знает. Наверно, Ухинхэн из-за Степана Тимофеевича поругался с зайсаном. Ведь Сашин отец и Ухинхэн крепко дружили. Доржи хочет, чтобы именно так было.
Выехали за город, миновали последние дома, таможню. Прощайте, город, школа, учителя, товарищи! Прощай, Алеша!
Доржи снова заговорил с отцом о молодом учителе. Рассказал о разговоре в смотрительской, приукрасил Владимира Яковлевича так же щедро, как в прошлом году в разговоре с ребятами Еши Жамсуева…
— Если поедет мимо, обязательно к нам завернет. Вы уж барана не пожалейте — угостите как следует. Как он обрадуется, когда услышит, что я в Казани!
Отец молчит. Конь неторопливо трусит по дороге. Лениво крутятся отяжелевшие от грязи колеса телеги. О чем думает отец? Может быть, думает про Доржи: «Нет, не умный у меня сын. Если всех хороших людей угощать бараниной, надолго ли хватит наших овец?» А может быть, другое: «Для любимого учителя моего сына ничего не пожалею…»
Отец молчит, и Доржи молчит. Но в душе мальчика встает солнце: все будет хорошо, он еще встретится с дорогим учителем.
Улус уже совсем близко. Доржи хочется петь самые лучшие песни — о родном Ичетуе, о ласковой матери, об отце и братьях, об уставшем коне, везущем его домой…
Глава десятая
ЖАЛМА
Ганижабу не давала покоя мысль, как переманить к себе Балдана.
Он решил спросить совета у Тыкши Данзанова, своего дальнего родственника.
Ганижаб не стал играть в загадки с Данзановым, сразу приступил к делу. Он говорил о Балдане, как знатоки о прославленных скакунах.
— Какие Сильные руки у него! Как легко делает он самую трудную работу! — причмокивал языком Ганижаб. — Понимаете, чего я хочу?
Данзанов пожал плечами:
— Нет.
— Посоветуйте, как мне переманить Балдана.
— Вон что вы задумали, — протянул Данзанов. — Только из этого ничего не выйдет.
— Почему? — И, не дожидаясь ответа, Ганижаб затараторил, бросаясь словами, как горстями звонких монет: — Я на первых порах одену его как следует. Он мне за сына будет. Лучшего коня для него не пожалею. Почувствует мою отцовскую заботу — за пятерых станет работать. Я знаю, ей-богу… Он меня, своего благодетеля, потом всю жизнь благодарить будет, от любой напасти грудью своей защитит…
Данзанов только усмехнулся, а Ганижаб опять заспешил:
— Мархансай жаден. Я ему за Балдана пять коров пошлю.
— Он и десять не возьмет.
— Почему?
— Станет думать: «Раз дают десять коров, значит Балдан стоит двадцать».
