Каков же сам директор училищ, если его помощника даже смотритель так боится?
После обеда всех учеников выстроили во дворе в круг. По кругу прохаживаются смотритель и Бимбажапов. Похоже, что они играют в кошки-мышки, игру русских ребят. Смешно даже: Уфтюжанйнов — кошка, Бимбажапов — мышка. Вот-вот побежит смотритель за Бимбажаповым.
Уфтюжанйнов проверяет, чистые ли у учеников руки, в порядке ли одежда. Многим велит получить новые куртки, брюки. Тем, у кого синяки и ссадины, велит даже на школьный двор в эти дни не выходить. А те и рады. Доржи обидно: когда надо, даже синяка нет. Пошел бы на целый день к Орловым играть с Сэсэгхэн.
А накормили-то как вкусно! Почему каждый день не приезжает этот помощник директора? Хорошо было бы! Ходили бы сытые, нарядные.
Смотритель приготовил для гостя самую лучшую комнату в своем доме. Ее обставили так, будто тот приедет на целый год.
Ничего, кажется, не забыли — в классах чисто, собак в дальний угол привязали, чтобы не тревожили.
Уфтюжанйнов устал. Домой пришел поздно, поел плохо, без удовольствия. Все ли сделано? Кажется, обо всем позаботились. И письмо о злонамеренном поведении Светлова заготовлено. Николай Степанович усмехнулся; «Молодец Илья Ильич. Талант. Написал язвительно и с достоинством».
Ученикам войсковой школы не дают покоя разные догадки и предположения.
— Конечно, смотритель его боится.
— Даже уроки отменил.
— Как же не бояться, когда это самого директора помощник.
— Страшный, однако.
Ученики решают: он должен быть похож на царя — с золотыми кистями на плечах, с широкой лентой через всю грудь, в орденах. Ведь на портрете царь такой.
— Посмотреть бы поближе.
— Послушать, что скажет…
— Придет ли к нам?
Учителя тоже встревожены, хотя и стараются не показать этого. Зачем в самом деле помощник директора пожаловал в училище? Из-за малого дела не приехал бы… По поручению самого директора, конечно. Может, этот выскочка Светлов накляузничал, расписал, что все у них устарело, что детей плохо учат. Если так, надо всем стоять друг за друга.
Владимир Яковлевич обрадовался, узнав, что ждут помощника директора. Он решил с ним поговорить и все рассказать о порядках в училище. Светлов слышал, что Андрей Денисович Ершов человек просвещенный и справедливый. Он, конечно, станет на его сторону.
…Помощник директора Андрей Денисович Ершов прочитал письмо о недостойном поведении учителя Светлова уже в день своего отъезда из Кяхты. Взял синий карандаш и прочитал еще раз — с карандашом.
«Все это, конечно, ерунда, — подумал он. — Но зачем мне ввязываться в эту историю? Письмо адресовано директору, пусть он и разбирается».
Ершов собирался уже выйти из кабинета, как вдруг кто-то постучался.
Андрей Денисович нетерпеливо ответил:
— Войдите!
— Я учитель, Светлов Владимир Яковлевич, — сказал вошедший.
«Легок на помине», — с досадой подумал Ершов, а вслух сказал:
— Садитесь, Чему обязан?
Светлов говорил долго и горячо. Андрей Денисович после первых же слов перестал его слушать. «Действительно, докучливый этот молодой человек. И когда он наконец — кончит?»
— А какие хорошие мальчики в нашей школе, господин помощник директора! — продолжал Светлов. — Каждое слово так и ловят. Доверчивые и любознательные. Как можно быть возле них и не войти в их мир…
Помощник директора не удержался и громко зевнул. Тут только Светлов понял, что этому человеку нет никакого дела ни до него, молодого учителя, ни до мальчиков, которые пришли в училище за знаниями. И он на полуслове оборвал свою речь.
— Очень хорошо, — растягивая слова, проговорил Ершов. — Я доложу господину директору. О его решении вас известят. Вы удовлетворены?
Светлов сухо поклонился и вышел.
…В комнате учеников войсковой школы непривычно нарядно и чисто. На двери — зеленые портьеры, на подоконниках — цветы. На тумбочке, покрытой салфеткой, — графин с кипяченой водой. Стол накрыт скатертью, на нем фарфоровые чернильницы. Даже подойти боязно — вдруг чернильницу опрокинешь… Кровати застланы новыми одеялами. На стене, между окнами, висят два портрета каких-то незнакомых военных, в лентах, со шпагами.
Мальчики знают: как только скроется возок с Ершовым, все это поснимают и унесут… Чернильницы, пожалуй, оставят — и только.
— Так он к нам и не зашел, этот Ершов, — с обидой говорит Доржи.
— Чего захотел! Ему и без нас дел хватает.
— Хорошо, если бы зашел…
— Он над войсковыми школами не начальник.
— Вот придумал! Если не начальник, зачем нам все это притащили? — Доржи показал на цветы, портреты, одеяла. — Конечно, начальник.
— Он еще может зайти…
Чтобы их не застали врасплох, ребята по очереди караулят у окон. У одного напевает песенку Рандал Сам-пилов, у другого молча стоит Цокто Чимитов.
Доржи сидит на кровати. Он представляет себе, как это будет.
Вот зайдут помощник директора училищ и смотритель. Помощник директора оглядит комнату и скажет: «Молодцы, казаки! Чисто живете!» Потом он подойдет к Доржи и спросит: «А ты сочинения наизусть знаешь? Умеешь читать по памяти»? — «Умею». — «Ну-ка, прочитай, что знаешь». И тут окажется, что от страха Доржи все позабыл. Тогда начнут читать другие, а помощник директора укоризненно покачает головой. «Как же так, Доржи? Другие знают, а ты нет… Ты, видно, плохой ученик. Ничего у меня не проси, ничего для тебя не сделаю. А вы, мальчики, кто стихи читал, скажите три самых заветных желания. Я исполню».
И вот ребята закричат: «Хотим самую интересную книгу иметь! Хотим, чтобы Владимир Яковлевич вернулся! Хотим, чтобы нас домой погостить отпустили!»
И все получат по самой интересной книге, будут слушать Владимира Яковлевича, поедут гостить домой. А у Доржи ничего этого не будет…
Доржи обидно до слез. Неужели он при помощнике директора забудет все, что так старательно выучил? Ведь он повторял эти стихи чаще, чем Мунко-бабай свои молитвы.
— Нет, я помню, — громко говорит Доржи. Он подходит к столу, высоко поднимает голову, как Алеша, когда читал «Руслана и Людмилу». Доржи начинает неторопливо, внятно:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Мальчики посмотрели на него с удивлением и замолчали.
Доржи читает стихи, и кажется ему, что навстречу бегут горы, леса, дороги, сосны. И вот он видит Ичетуи, степь — дорогую, знакомую до последней травинки, до мелкого камешка.
Здесь же он чужой, до него никому нет дела. Даже этот начальник Ершов не захотел зайти к ним в школу. А ведь мальчики ждали его, думали: придет, спросит: «Как живете?» Скажет: «Хорошие ребята, стараетесь, учитесь». Смотрителю прикажет: «Не ругайте, не обижайте этих мальчиков».
И снова Доржи видит родной Ичетуй. Там буран, все занесло снегом, даже юрт не видно среди высоких сугробов. Ветер, шумит и воет — уже не в печальном стихе Пушкина, а в снежной степи. Алеша прав. Он, Доржи, видно, и в самом деле не понял то сочинение Пушкина. Теперь он сам видит бесов; они действительно кривляются, кувыркаются в снежной пурге.
В юрте тоже страшно, когда ветер то завывает, то жалобно плачет, словно малое дитя… Мальчик представляет себе: он сидит в юрте, у темной полукруглой стены, слышит, как ветер стучит, словно запоздалый путник. Вот опять стук. Это уже не ветер, это и в самом деле кто-то стучится. Человек поднимает обледеневший полог и входит. Он в тулупе, долго разматывает длинный-шарф, качаясь от усталости. Незнакомый, чужой человек. Мать усаживает его у очага, ставит перед ним горячий чай. Ни мать, ни Доржи не спрашивают, откуда он, кто такой. Мало ли на свете несчастных, зачем знать его имя… И путник не благодарит, будто по их вине он бродит в буран по степи.
