— Горы там богаты отменно. Снаружи-то, простым оком, немного узришь. Скалы, сосны, снега белые. А чуть притронулся, камень какой с места сдвинул — и уже перед тобою загадка. Столько минералов знатнейших, столько горных пород богатых, что даже самые ученые мужи диву даются. Михайло Васильевич Ломоносов премного помог своими трудами в овладении естественными богатствами отечества…

Иноземцы многажды делали набеги на русские земли, — продолжает учитель. — Они помышляли не токмо изничтожить престол государя, но и завладеть всеми сокровищами, коими природа так щедро наградила наше любезное отечество.

Иван Сергеевич остановился.

— Все ли понятно?

Поднял руку Гытыл Бадаев.

— Ты, Бадаев, не помышляй спрашивать о том, что не входит в круг нашего урока.

— Иван Сергеевич, я в одной старой-старой книге читал, что на Урале были заводы Демидова. Они и сейчас есть. Сколько же лет этому Демидову?

— Сколько лет заводам, столько и Демидовым. Один Демидов умирает, появляется второй, третий, четвертый. Демидовский завод не бывает сиротой.

— Иван Сергеевич, у нас в улусе один проезжий останавливался. Говорил, что на тех заводах людям очень тяжело.

— Я же сказал, Бадаев, чтобы о не относящемся к уроку не спрашивать… Хватит. Кто перечислит полезные горные породы?

Поднимается несколько рук.

…Последний урок называется военная экзерциция. Учителя зовут Микушкин. Он говорит по-бурятски так же, как по-русски. Под командой Микушкина ребята шагают во дворе с деревянными ружьями на плече. Очень интересно! Доржи вспоминаются картинки в избе Степана Тимофеевича: Наполеон в треуголке, люди на конях с шашками наголо. Да, это не то что урок ламайской веры!

Гытыл ни одной минуты не может усидеть на месте. Он всех задирает, мешает делать уроки.

— Почему ты такой беспокойный? — спросил его Доржи.

— Огонь у меня в груди.

Гытыл подошел к Цыдыпу.

— Давай деньги!

— У меня нет.

— Врешь! — Гытыл с размаху ударил Цыдыпа и вытащил у него кошелек.

— У меня целее будет, у тебя ребята отберут.

Цокто Чимитов отдал Гытылу деньги сразу, как только тот подошел.

— Если ты, Цокто, кому-нибудь скажешь, я пущу тебе сокола, — пригрозил Гытыл.

Никто не знает, что за сокол у Гытыла, но все боятся.

— Рандал, а у тебя есть деньги?

— Есть.

— Много?

— До весны хватит.

— Отдашь мне?

— Как же не отдать, — усмехнулся Рандал.

— Ну, давай!

— Мои деньги у господина смотрителя. Иди, может, он и отдаст.

— Ну и дурак, только песни горланить умеешь.

Доржи понравилась выдумка Рандала. он решил так же увернуться от Гытыла. Но тот уже придумал новую затею: пристроил над дверью дощечку и на нее поставил кружку с водой. От дощечки протянул нитку к двери и привязал к ручке. Ребята с нетерпением ждали, чтобы кто-нибудь вошел.

Ждать пришлось недолго. Заскрипели ступеньки, в комнату шагнул сам смотритель. На его новую фуражку с блестящим козырьком, с белым гербом вылилась целая кружка воды.

Мальчики обмерли. Смотритель снял фуражку, стряхнул воду, решительно подошел к Гытылу, схватил его за ухо и, как дикого коня на поводу, повел к кровати. Гытыл понял. Он стал собирать свои пожитки.

— Это ты бросил дохлую кошку в ящик с чаем в магазине Собенникова? Это ты связал хвостами коров у Соднома Хайдаповича?..

— Господин смотритель, он сам рассказывал, что и бурхан-багша в юности любил чудить…

— Замолчи, дурень. Ты из школы исключен. Если покажешься здесь, в полицию отправлю.

Гытыл вернул деньги Цыдыпу и Цокто. Сказал по-бурятски:

— На прощанье обмыл смотрителя святым аршаном. Будет дольше жить, вас мучить…

Мальчики долго вспоминали проделки Бадаева. На память о нем остались клички, которые он щедро раздавал каждому: «Желтый генерал» Шагдыр, «Синий мальчик» — Цокто, «Алый теленок» — Ганжур. Гытыл не успел одарить кличкой Доржи, но в школе его прозвали «Красива ли Москва?»

Доржи все больше тоскует по дому. Не нравится ему этот шумный город, сердитые учителя, пшенная каша, щи и рисовый суп, которыми кормят в столовой. Мать и соседки никогда не готовят такой противной еды.

Дома захотел играть — играй, захотелось спать — ложись, вздумал искупаться — беги к речке. А здесь ты будто на цепи, как бурхан-в божнице, — ни повернуться, ни поболтать. Спать загоняют рано, будят чуть свет, поваляться в постели не дают. Надоела и эта военная экзерциция. Как только Доржи встает в строй, ноги перестают слушаться его. Какой интерес топтаться на одном месте, махать руками? Может быть, Микушкин просто смеется над ребятами? Писать буквы, слова, добавлять и отнимать числа — это дело, а ходить Доржи умеет и без учителей.

Нет, не нравится ему здесь. В улусе все не так. Если чего не знаешь, спроси у взрослых. Разве мало узнал Доржи от Мунко-бабая, Эрдэмтэ-бабая, от дяди Еши? А ведь они не кричали на него, не били линейкой, не смотрели злыми глазами.

Трудно столько уроков высиживать за столом — ноет спина. Нет, Доржи не привыкнет к этим чужим порядкам.

Наверное, у Доржи в груди поселился хитрый зверек. Когда тот спит, Доржи спокойно. Но вот зверек просыпается, начинает потягиваться, поворачиваться с боку на бок. И тогда мальчику хочется порвать учебники, вылить чернила и бежать в родную степь. Ведь убежал же Ганжур…

Доржи представляет себе, как он убегает. Вот юрта, где они с отцом ночевали. На пороге сидит противный старикашка. Он увидел Доржи и обрадовался: «Ага, убежал? Значит, не сладко в школе-то? Поедешь в Кяхту учиться? Бедняга… Накормите его, а то он умрет с голоду…»

Доржи уже давно Лежит в постели. Все мальчики спят За окном темная ночь. Доржи тоже хочет уснуть, он закрывает глаза, считает до ста, но сон, видно, рассердился на Доржи — обходит его. Как весело было в эту пору в прошлом году!

…Отец вернулся с жатвы. На телеге были постелены кожи, сложены снопы — колосьями друг к дружке.

Отец помог матери взобраться на воз. Та осторожно, как родных детей, стала подавать с телеги снопы. Отец укладывал их, пузатых, подпоясанных золотистыми кушаками, на деревянной площадке… Под ногами шуршала помятая трава, бесцветная сухая солома. В соломе тонко пищали пугливые мыши, прыгали взъерошенные воробьи. Бестолково тыкалась Хоройшо, всем мешала… Откуда-то пришла пестрая бездомная кошка.

А когда наступили заморозки, отец на небольшой площадке срубил лопаткой всю траву, выровнял землю, полил ее водой. Потом он уехал в караул. Доржи с матерью разостлали па этой площадке овчинные одеяла — шерстью вниз. Доржи взобрался на самую верхушку стога, стал — сбрасывать тяжелые снопы. Мать перетаскивала снопы на площадку, на одеяла, трясла их, била палками. Потом она стала веять зерно. Мать не. умеет свистеть — приглашать ветер, — свистел Доржи: ветер услышал и заторопился, прибежал из-за семидесяти гор играть и свистеть вместе с ним.

Доржи любил смотреть, как мать веет зерно. Будто стоит она перед очагом, из которого поднимается живое веселое пламя; пыль, мелкая рыжая мякина — вроде сизого дыма. Крупные зерна прыгают внизу и потрескивают, как горячие угольки. А по краям очага скапливается седой пепел — мелкие семена сорных трав.

Лучшие, крупные зерна, падают вниз. С ними — мелкие камешки, сухие ягодки шиповника, зубчатые колечки мертвых червяков. Мать долго, с женским терпением, выбирает из зерен сор. Около нее прыгают довольные воробьи, выхватывают из-под рук зерна.

— Мама, поймай воробья, — просит Доржи.

— Суп, что ли, из него варить?

— Они зерна растаскивают..

— Ничего, тебе останется… А их ждут голодные птенчики…

Любил Доржи вместе с братьями молоть зерно на ручной мельнице. Она стоит возле сарая — большая, тяжелая. Еще дед Боргон положил круглый камень с дыркой в середине на другой камень. С тех пор мельница не знает покоя. На ней мелют зерно все соседи. Доржи знал, у кого какое зерно, кто мелет чаще других. У Ухинхэна зерно тощее, синеватое, с головней; у Холхоя — набухшее в воде, рыхлое…