Ганжур бросается на Доржи. От новой рубашки Доржи оторвалась пуговица, покатилась по полу.
— Отпусти, рубашку порвешь!
Бадаев, не вставая со скамейки, дернул Ганжура за плечо. Тот упал и оглядывается вокруг: ищет, чем бы запустить в своих недругов.
— Хватит, — спокойно говорит Гытыл. — Побаловались. Нечего пыль поднимать.
В комнату воШел отец, принес сундучок и постель Доржи.
— Ну, я уезжаю. Учись хорошо, не дерись с ребятами. Понял?
— Понял.
— А пуговица где?
— Оторвалась.
Отец оглядывает комнату, ребятишек. Останавливает взгляд на Гытыле, который исподлобья посматривает на него.
— А ты не смей обижать моего сына. Я живу недалеко, служу в карауле начальником. Если Доржи заплачет — услышу. Учителям да смотрителю жаловаться не буду. Я пятидесятник, скажу твоему отцу — он шкуру с тебя спустит.
Гытыл молчит. Доржи с отцом выходят во двор. Отец садится на телегу, наказывает сыну:
— Я предупредил смотрителя… Если ребята будут обижать — скажи ему. Слушайся учителей, не озорничай.
Банзар не поцеловал сына на прощанье. Хлестнул лошадь, выехал за ворота. А в глаза Доржи, наверно, попали комары — у него текут слезы, сквозь них видятся две телеги, два отца машут кнутами. Доржи не вытирает слез. Теплые капли бегут по щекам. Он думает о матери, слышит ласковые слова, которые она сказала бы ему сейчас…
— Постереги мой сундук, Доржи, — приказывает Гытыл. — А я погуляю.
— Таскай свой сундук с собой.
Гытыл удивлен:
— Вот ты какой…
Доржи достал Сашин подарок — букварь — и говорит:
— Зачем нам ссориться? Табангутские, сартульские, ашабагадские, харанутские — все одинаковы. Незачем, Гытыл, обижать ребят из других родов.
— Ты меня не учи… Видал я таких умников. Вот я тебя…
— А ну, ударь…
— И ударю. Что ты мне сделаешь?
Доржи и сам не знает, что сделает. Но Гытыл не ударил, хлопнул дверью и ушел.
Доржи знакомится с остальными мальчиками. Косого паренька зовут Цыдып, а его товарища — Шираб.
— Приедет Аносов, Гытыл перестанет задираться, — говорит Цыдып.
«КРАСИВА ЛИ МОСКВА?»
Мальчики идут по городу. Доржи все интересно. Вот круглые крыши русского дацана, похожие на копны сена. Какие большие окна у магазинов — на коне можно въехать!
На берегу Грязнухи — чайные склады. Напротив богатого дома купца Немчинова — вонючая зеленая лужа. В ней возятся ленивые свиньи. Тут же шагают какие-то гордые птицы. Доржи не видывал таких: важные, как тайша. А рядом маленькие. Они неторопливо выступают в белых халатах, в сапожках из красной кожи. Доржи слышит, как они говорят друг другу: «баян — хушэр, баян — хушэр» (богат — силен, богат — силен)… Ганжур и Шираб рассказывают Доржи, как называются улицы, где чей дом, магазин, что такое трактир, приют…
Вот и гостиные ряды. Сегодня базарный день, и народу — как муравьев в муравейнике. Брось вверх шапку, она упадет не на землю, а кому-нибудь на плечи и поплывет, как на волнах. Ржут кони, скрипят телеги. На телегах — бочки со смолой, кадушки с медом, мешки с мукой, солью. На свежих шкурах разложено мясо. На длинной телеге блестят глазурью глиняные горшки. Хозяин легонько ударяет по ним кнутовищем, и горшки звенят — каждый по-своему. В мешках пронзительно визжат поросята, кто-то с шумом бросает листы кровельного железа, пьяный трясет над головой мешочком с медными деньгами. Кажется, что люди пришли сюда не продавать и покупать, а ругаться, кричать, махать руками. Купцы выпячивают животы, наверно чтобы казаться потолще. Они заросли мохнатыми бородами, из каждой бороды можно свить крепкую веревку. Купчихи метут землю шелковыми кистями узорчатых шалей.
Мальчики идут мимо куч чая, закрытых парусиной. Издали эти кучи можно принять за войлочные юрты. Рядом ругаются нарядные монголы, гортанно бормочут костлявые китайские купцы, разодетые в дорогие шелка. Полуголые грузчики, надрываясь, таскают сверкающие кипы шелка, огромные вороха мехов. В другом ряду — кожевенные товары: юфть, козловые и опойковые кожи. Дальше — ткани, ковры.
— Как много добра! — Доржи ошеломлен. — Какой богатый город!
— Богатый город! — насмешливо повторил Шираб. — В Кяхту свозятся товары из трех стран — из России, Китая, Монголии… Смотри, вон китайские цупны сколько мехов скупили!
Мимо мальчиков важно шагают верблюды, нагруженные вьюками мехов. На последнем покачивается китаец с длинной косой.
Доржи смотрит во все глаза. К прилавку подходит человек в залатанном зипуне, совсем как халат у Эрдэмтэ-бабая. Ему надо купить фунт подсолнечного масла. Он пробует то у одного, то у другого, говорит: «Вроде горчит, вроде жидковато…» Наконец покупает. Долго роется в большом истрепанном кошельке, осторожно вытряхивает медную мелочь, подносит к глазам, показывает лавочнику монету, спрашивает, сколько эго копеек. Потом вздыхает, вытаскивает из-за пазухи какую-то тряпицу, в уголке узелок. Развязывает зубами, достает полтинник. Долго пересчитывает сдачу.
Следом идет другой — бородатый. Говорит важно и громко. Этот выбирает рыбу, смотрит, нюхает ее. Покупает несколько бочек, вынимает из кармана новые, шуршащие бумажки. Купец, похожий на Рыжего Васю, суетится, торопливо отсчитывает сдачу.
Но вот сквозь крик и гам ясно послышался чей-то печальный голос. Доржи увидел старика с морщинистым лицом, длинным горбатым носом. Глаза прикрыты черными стеклами, седые волосы растрепались. Перед ним лежит на земле старая солдатская фуражка без козырька. В руках у старика маленький желтый хур, похожий на муравья. Хур поет и плачет. Доржи вспоминается Борхонок, родной улус.
Старик наклоняется, ищет и не может найти свою фуражку. Он слепой. Наконец нащупал фуражку, достает несколько медных монет, выбрасывает из фуражки камешек и сухие крошки конского навоза, которые бросили туда озорные ребята.
— Кто это? — спрашивает Доржи.
— Это Соломон, его здесь все знают.
— Почему его шапка на земле лежит?
— Туда бросают ему деньги на хлеб.
Под самой высокой крышей — большие весы. Рядом весело переговариваются, курят русские и буряты. С бочонка соскакивает парень с усиками, подходит к Доржи.
— Ты откуда?
— Из Ичетуя.
— Зачем приехал?
— Учиться…
— Учиться? Вот хорошо!.. Хочешь посмотреть Москву?
Доржи вспоминает картинки в Сашином букваре: на одной — Москва, на другой — Петербург.
— Хочу.
Веселый парень с усиками подхватывает Доржи на руки, ставит на чашку весов, как мешок муки. Чашка поднимается вверх, мальчик оказывается над площадью, под самой крышей сарая. Вторую чашку спускают вниз, накладывают на нее камней, гирь. Доржи держится за железную цель, смотрит вниз, на шумную толпу. Там смеются, показывают на него пальцами… Чашка весов раскачивается, как лодка на реке. Внизу кто-то шутливо напевает: «Бай-бай, бай-бай». Это еще больше сердит Доржи.
К весам подходит невысокий мужчина.
Доржи удивляется: щеки у него заросли бородой, а подбородок голый! Мужчина осуждающе качает головой, что-то говорит. Весы опускаются. Доржи шмыгает в толпу. Опять вокруг смех, крик, шум. Мимо пробегает молодой парень с окровавленным лицом, за ним — толстый купец с железной палкой в руке. Неужели он ударит его этой железиной?
— Эй, красива ли Москва? — кричит кто-то Доржи.
Доржи не отвечает.
Вечером Гытыл угощает всех пряниками, леденцами. Доржи не берет. Он лежит на кровати, вспоминает родной улус, юрту, думает о матери. Что она сейчас делает? Шьет что-нибудь… или доит коров. А может, вяжет теплые чулки?
Мальчик закрывает глаза. Ему хочется вбежать в юрту и радостно крикнуть: «Мама, мама, я вернулся к тебе!»
«Почему я раньше так редко помогал матери? — думает мальчик. — Почему не уступал ей самый вкусный, лакомый кусочек?..»
Мать никогда не сидит без дела. Если растянуть все шкуры и кожи, которые она обработала, на них можно поместить все стада Мархансая. Если растянуть нитки, которые она спряла, хватит до самого далекого города земли — до Петербурга…
