— Книги жизнь укорачивают, — не унимается старик.

Глаза у Доржи слипаются. В полутьме он видит только голову старика. То она становится крошечной, то вдруг заполняет всю юрту. Старик все шамкает:

— Я тебе, Банзар, правду говорю… Напрасно будешь мучить ребенка. Я жизнь прожил, букв не знаю, цифры на гривеннике не могу прочесть. И не обеднел ведь от этого…

— А я и буквы и цифры знаю, — громко говорит Доржи.

Старик помолчал, пожевал губами и прошипел со злостью:

— Видишь, Банзар, он уже перестал уважать старших. Что грамота? Ваш Мархансай книг не читает, а кто в Ичетуе богаче его, скажи мне, Банзар.

— Дядя Хэшэгтэ говорит: «Не тот богат, кто владеет скотом, а тот, кто владеет светлым умом», — резко отвечает мальчик вместо отца.

— Замолчи, теленок, — ворчит старик. — Хватишь этого богатства, пожалеешь еще… Если заболеешь, в Кяхте ни ламы, ни шамана не сыщешь.

— Там врачи, фельдшера, — неуверенно говорит Банзар.

— Там тетя Мария, — добавляет Доржи.

— Эх, Банзар, Банзар… напрасно…

В юрту входит хозяйка. Она лениво бранит своих помощниц. Зажигают огонь, и Доржи видит: у очага сидит костлявый лысый старикашка.

Хозяйка приносит полную миску горячего мяса.

— У тебя есть нож, мальчик? — спрашивает старик.

— Нет у меня ножа, — сердито отвечает Доржи.

— Как же ты будешь есть мясо? Принесите ему топор, пусть рубит мясо.

Батрачка кладет рядом с Доржи тяжелый топор.

— Мы обойдемся одним ножом, — заступается за сына Банзар.

Доржи не может есть это протухшее мясо. Скорее бы спать, а потом — утро и Кяхта.

В путь тронулись с рассветом. У Доржи не успела запылиться шапка, у лошади еще не вспотели бока, а он уже беспокоится, то и дело спрашивает отца, скоро ли город.

— Еще не скоро, не торопись, — неохотно отвлекается от своих дум отец.

— Чьи это дома в лесу? — не унимается Доржи.

— Летники купцов.

Ой, какие интересные летники у купцов! Целая стена из мелких окошек, на пчелиные соты похожа. Зачем это? Не бывают же пчелы ростом с барана?

Купцы странные люди, однако. Вон сколько простора вокруг, степь какая широкая, а они в лесу жмутся, между кустов и деревьев летники понастроили. На телеге негде проехать… А может, они нарочно в лесу живут, чтобы по дрова далеко не ездить? И Рыжий Вася, наверно, где-нибудь здесь живет…

Усталый конь тяжело тянет телегу по песчаной дороге. Показались первые домики пригорода. Доржи встал на телеге, держится за плечо отца. В котловине между гор, как на огромной мозолистой ладони, лежит на желтом песке Кяхта.

СРЕДИ НОВЫХ ДРУЗЕЙ

Утром Банзар повел сына в школу. Улица, на которой помещается школа, называется Большой. Доржи разглядел все — и коричневую крышу на деревянном доме и красный узорчатый карниз. Он сосчитал: двенадцать окон, а над ними деревянные буквы: уездное уч…лище.

Во втором слове пятно. Доржи догадался, что там не хватает буквы. Слово незнакомое, он не знает, какой буквы не хватает. «Наверно, написано, что здесь школа, в которой учатся дети казаков и пятидесятников», — решил мальчик.

За столом сидит человек. У него рыжеватая борода, мохнатые брови. Он пишет и так низко склонился над столом, что носом чуть не касается бумаги.

Отец терпеливо ждет. Наконец тот, с рыжеватой бородой, кончил писать, поднял голову и указал на стул. Отец сел. Доржи сел на пол, но отец дернул его за руку, и Доржи вскочил. Рыжебородый некоторое время рассматривает Доржи, потом говорит:

— Сними шапку, не баранов в степи пасешь.

Доржи срывает с себя шапку, будто это не шапка, а горячий чугунок.

— Как тебя зовут?

— Доржи, сын Банзара. А отец — Банзар, сын Боргона…

Учитель (Доржи уверен, что человек за столом — учитель) улыбнулся бойкому ответу. Отец тоже доволен: сын не испугался, не спрятался за его спиной. Учитель что-то записывает, подзывает отца, тот расписывается гусиным пером. Доржи заметил в углу бумаги двуглавого орла с раскрытыми крыльями. Ему вспомнился серебряный полтинник Тыкши Данзанова.

Интересно, зачем расписался отец? Он уедет, а Доржи останется. Отец своей подписью привязал его, как теленка. Вот так же Данзанов продал Рыжему Васе несколько коров: расписался на какой-то бумаге, и скупщик забрал скотину. Доржи грустно… Отец подтолкнул его к двери, они вышли.

— Этот человек — смотритель уездного училища. Николай Степанович Уфтюжанинов. Он в вашей школе самый главный.

— Уфту… Уфту… — Доржи не может выговорить фамилию начальника. Ему стыдно: как же он станет учиться, если фамилию не может сразу запомнить?

— Жить будешь вот здесь, — отец показывает на деревянный домик во дворе.

Посредине большой комнаты — длинный некрашеный стол, вокруг него скамейки, тяжелые и крепкие, как телеги. У стен — кровати, узкие и высокие. За столом сидят два мальчика, читают. Еще один спит на кровати. Из-под овчинного одеяла торчат его ноги.

— Посиди. Я схожу за сундуком.

Отец вышел. В комнату вбегает мальчик, бросает на стол ранец, шапку вешает не на вешалку, а на самоварную трубу около двери. Доржи с интересом следит за ним — ростом он повыше его, лицо красноватое, волосы черные. На носу пятно от чернил. Под глазом синяк, толстая губа рассечена…

Не двойняшки ли мальчики, которые читают за столом? Одеты они почти одинаково, глаза у обоих пугливые, недоверчивые. Тот, что немного поменьше, косоват.

Мальчик, который пришел последним, садится на кровать и стаскивает с ног пыльные унты. Он кричит тем двум:

— Высушите мне чулки!

Косоглазый на лету ловит чулки и выбегает во двор. А с кровати раздается новое приказание:

— Принесите чернила!

Второй мальчик подает чернильницу.

Доржи подходит к столу, за которым уселся толстогубый, заглядывает ему через плечо. Тот выводит на обложке тетради: «Ученик второго класса русско-монгольской войсковой школы Гытыл Бадаев».

Те двое боязливо шепчутся, будто в комнате лежит больной.

— А ну, тише! — цыкнул на них Бадаев. — А то ашабагадский теленок проснется, — он кивает на спящего.

Гытыл обошел стол, не оборачиваясь, спрашивает Доржи:

— Ты из харанутского рода? Правду говорят, что собаки виляют хвостами, а харануты — языком?

— Я из первого табангутского рода.

— Ну? Не врешь? Тогда мы из одного рода. Эти двое — харанутские, спит ашабагадский теленок. Если не хватит бумаги, будем писать на его шкуре.

Доржи не знает, что ответить.

— Я из сартулов, — говорит Доржи, чтобы отвязаться.

— А-а… Ну, тогда я с тобой иначе буду разговаривать. Сартульские двуногие быки в прошлом году забодали моего брата.

— Ну и что же?

— Как это — что же? Да ты меня не боишься, что ли?

— А чего тебя бояться?

Гытыл замолчал, обдумывая слова Доржи.

— Ну раз так, будем дружить, — неожиданно предлагает он.

Те двое за столом испуганно переглянулись. В сказке говорят, если в поход отправляются жилистый и зубастый, для окружающих радости мало…

— Уж не заболел ли Ганжур? Что-то долго спит, — косоглазый вопросительно смотрит на Гытыла.

— Я его сейчас вылечу, клопа пущу.

Гытыл достает из кармана кремень, трут и огниво. Он высекает искру, подносит к ноге спящего тлеющий трут. Тот мигом вскакивает. Все смеются.

— Клопы не любят сонь, — назидательно говорит Гытыл и незаметно показывает на Доржи.

Ганжур подходит к Доржи, поднимает на него заспанные злые глаза. Доржи не успевает сообразить, как получает в лоб звонкий щелчок.

— Бар… барана тебе в подарок!

Доржи поднимает руку и изо всех сил щелкает Ганжура в лоб. У того трясутся щеки, показываются слезы.

— Коз… козу тебе в подарок! — выкрикивает Доржи.

— Молодец, Доржи! Еще можно коня, верблюда, корову подарить, — подзадоривает Гытыл.

Мальчики стоят друг против друга со сжатыми кулаками. Оба готовы и подраться и разреветься.

— Здорово он тебе влепил, Ганжур. Даже у меня лоб чешется, — дразнит Гытыл.