— Ты что так много пьешь? Хватит… — отец дернул Доржи за рукав.

Если бы не отец, Доржи пил бы еще и еще. Пусть без молока, без чая, пусть только воду — обжигающую, горячую, которая тонкими струйками бежит из золотистого носика.

Дядя Степан с отцом о чем-то разговаривают. Доржи обидно, что он не понимает.

А говорили они вот о чем. Отец спросил Степана, как сделать полозья для саней. Потом зашел разговор про огород и про коз.

— Отчего ваши козы дают так много молока? Много сена едят?

— Одно сено — плохой корм для коз, — сказал. Степан Тимофеевич. — Капустные листья, картошку даем. Ведь и человеку одним хлебом не прожить.

— Наши буряты добрых двести пятьдесят дней в году не видят ничего, кроме арсы, — вздохнул Банзар. — Хорошо бы всегда иметь хлеб.

Все вышли во двор. Алена показывает гостям огород. Кажется, самая лучшая мастерица-бурятка развернула перед ними свое шитье, щедро расцвеченное яркими нитками. Глаза у Доржи разбежались. Здесь цветы, каких и во сне не увидишь, каких нет в Ичетуе, нет у подножья Сарабды и Баян-Зурхэна. Над цветами летают тяжелые пчелы. Огурцы, как маленькие живые зверьки, прячутся под густыми листьями с желтыми цветами. Их не сразу найдешь! Саша выдернул что-то белое, остроконечное, с рыжими усами. Вычистил ножиком и протянул Доржи… Тот откусил и сразу же выплюнул, как шаман Сандан, когда взял в рот кусок мыла. Все засмеялись. Доржи покраснел. Хорошо смеяться над другими; обидно, когда смеются над тобой.

Во дворе Доржи впервые увидел поросенка. Интересный зверь, — не теленок, не ягненок… О свиньях Доржи слышал и раньше — о них даже в загадках и пословицах упоминается, — а вот видеть не приходилось: улусники не разводят свиней.

Отец взял косу, которую Степан починил, и ушел. Доржи и Саша остались в огороде. Почему в улусе не заводят огороды, не выращивают овощи? Ведь все же любят и капусту, и огурцы…

Доржи старается запомнить русские слова, услышанные от Саши. Оказывается, свою юрту русские называют «дом», а ямашку — «коза». Доржи заучил еще одно слово — «са-мо-вар».

Ребята долго играли в огороде. Только к вечеру Доржи вернулся к себе.

— Папа, откуда приехал дядя Степан?

— Издалека. С Волги.

— Откуда?

— С Волги. Река такая есть.

— Как Ичетуй?

— Больше.

— Как Джида?

— Больше, — раздраженно ответил отец.

— А почему они приехали? Разве там плохо?

— Если бы было хорошо, наверное не приехали бы.

— А почему там плохо?

— Надоел ты… Помолчи хоть немного.

Доржи думает, что отец сам не знает, почему приехал Степан Тимофеевич и чем плохо было дяде Степану в его улусе на Волге. Странные люди эти взрослые. Никогда не скажут прямо, что не знают.

Банзар положил в мешок баранье стегно и протянул сыну.

— На, утром отнесешь тете Алене… Она суп из одной капусты варит…

Очень хорошо, что они с Сашей повстречались летом, когда самые короткие ночи. Уснешь вечером, даже ни одного сна не успеешь увидеть, — и опять солнце, опять с утра до вечера можно играть.

Чуть стало светать, Доржи вскочил, взял мешок с мясом и побежал.

Опять весь день провел он с Сашей. Когда под вечер стал собираться домой, тетя Алена положила ему в туесок куриных яиц, дала два больших кочана капусты, положила луковицу. А Саша подарил картинку со стены.

Кроме дяди Хэшэгтэ, никто не делал Доржи таких чудесных подарков. Бадма и Харагшан стали рассматривать картинку. Заинтересовался ею и отец.

— Это война с Наполеоном. Самая большая война. Вот это Наполеон, французский царь, — объяснял он сыновьям, показывая на человека в белых штанах. — Этот белоштанник тогда столько людей загубил, столько горя принес! Половина Москвы сгорела. Выгнали его из Москвы, бежал без оглядки… Тогда в деревнях песни пели, как француз удирал, портянки потерял…

Отец сварил суп с мясом, капустой. Его заправили не степным мангиром, а настоящим луком. Буряты выдумали про лук загадку: «Кто увидит старуху в рваной желтой шубе — сейчас же от жалости заплачет», — но сами его не садят.

Утром позавтракали подаренными тетей Аленой яйцами, три штуки оставили матери. Доржи заторопился к своему новому другу.

Они сидят на берегу реки, листают истрепанный Сашин букварь. Доржи нравится, что в нем много картинок и под каждой русское название.

Потом ребята собирают на дне высохшей речки камешки, на пустых зимниках — мелкие бабки. Саша учит Доржи игре в городки, они по очереди стреляют из лука.

Новые слова приходят к Доржи каждый день, с каждой новой игрой, даже в споре, в короткой дружеской ссоре.

Доржи теперь уже сносно говорит по-русски, пробует выводить русские буквы. Это не так трудно: он пишет монгольскую букву, а рядом с ней — русскую… Каждое русское слово тащит за собой целую кучу других. Вот Доржи запомнил, что бурятское «унеэн» по-русски — «корова», и оказалось, что нужно заучить такие слова: теленок, бык, рога, копыта, мясо, молоко, масло, сметана. Если запомнил, что юрта по-русски называется «дом», как же обойдешься без таких слов, как стена, пол, потолок, окно, крыша, дверь, порог, крыльцо?

Иногда ребята заиграются, даже про обед забудут. А вспомнят — бегут к кому ближе. У Банзаровых Сашу угощают мясом, жаренным, на углях. Саше нравится и урма, он называет ее бурятской кашей, нравятся ему и сушеные молочные пенки. Но арса Саше не нравится. Доржи не понимает: может быть, Саша не хочет есть из деревянной посуды? Когда же он посолил арсу, Доржи рассмеялся. Разве солят арсу?

Угощение у тети Алены богаче. Творог, яйца, варенье, русский пухлый хлеб… А сколько добра у них в огороде! Но и Доржи не все по душе. Ему не нравится некипяченый суп. У него, правда, хорошее название — «окрошка», — но вкус у него, должно быть, такой же, как у соленой арсы. Лучше съесть в отдельности яйца, холодное мясо, лук, а потом запить все это кислым, приятным квасом.

Сашин букварь совсем истрепался, возле каждой буквы пятна от пальцев. Около букв «ц», «ч», «ш», «щ» бумага протерта почти насквозь и пятна такие, будто здесь закопченный чугун ставили. Трудные эти буквы; как ни старается Доржи выговорить, вместо них получается звук «с». Вместо русского «чай» выходит «сай».

Степан Тимофеевич почти ежедневно после обеда подсаживается к мальчикам. Он медленно диктует: «ма-ма», «па-па», «Са-ша». Большим пальцем, загрубевшим от огня и железа, водит он по строчкам букваря.

Доржи уже пишет по-русски не только свое имя и имя друга, но выводит имена Алены, Степана, отца, матери, братьев.

— Вот ты какой молодец! Старательный мальчик, толк из тебя будет, — хвалит его Степан Тимофеевич.

Доржи больше не возит копны сена. «Пусть учится мальчишка, — решил отец. — В школу, видно, придется отдавать. Начальство покоя не дает».

Едва только горластый петух возвещает наступление дня, Доржи вскакивает, умывается, торопливо ест и бежит к Саше. А тот встречает его бурятским приветствием, которому научил Доржи:

— Амар сайн, Доржи!

— Спасибо, тебе так же, — улыбается Доржи, стараясь подражать отцу. Банзар так отвечает на приветствие Степана Тимофеевича.

ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА

Когда все сено было убрано, отец с братьями уехали с зимника. Доржи остался гостить у Саши.

Стояла теплая, ясная пора — первые дни осени. В тех местах, куда летом проникали жаркие, иссушающие ветры, листья с деревьев и кустов уже облетели, цветы увяли, травы пожелтели. А. на поливных лугах, на низменностях, вблизи канав и болот, все оставалось еще по-летнему.

Мальчики лежат в тени, на пахучей мягкой траве. Доржи отложил букварь в сторону, разглядывает цветы, что растут здесь же рядом. Он может сорвать любой из них, стоит протянуть руку. А может, не срывая, сплести из них косичку, а потом снова распустить: растите, цветы дорогие!

Цветы! Сколько их, и как мало похожи они друг на друга! Даже взрослые не знают все их названия. Вот из одной зеленой чашечки вытянулись четыре одуванчика. Одуванчики по-бурятски называются «дабдя-нямня». Чудное слово. Наверно, его придумали маленькие дети. Оно понравилось взрослым, те посмеялись и решили: пусть эти цветы так и называются.