Но вот наконец и зимники. Распрягли коня, на длинной веревке привязали теленка, накосили сена корове.
Соседи уже выкосили свои зимники. Теперь косят на просторном зимнике Мархансая, женщины и дети сгребают сено в кучи. Только покос Банзара стоит нетронутый. Саранча и кузнечики от соседей перебрались сюда. Такой треск и шум — оглохнешь… Сыновья повели поить коня к канаве, Банзар начал косить вокруг телеги.
Прибежала Хоройшо, улеглась под телегой. Она помахивает хвостом, сыто щурится, облизывается, морда вымазана арсой — наелась, видать, досыта. Бадма занялся чаем. Надо было зарезать барана, Харагшан сбегал за Эрдэмтэ.
Эрдэмтэ пришел вместе с женой. Когда баранью тушу разрубили на части и повесили в амбаре, Эрдэмтэ устало опустился рядом с Доржи и спросил:
— Ты что на меня так смотрел, пока я с бараном возился?
— Я давно, Эрдэмтэ-бабай, хотел вас спросить. Вы говорили, что животных любите, из дерева их вырезаете. А сами ходите к людям скот колоть. И вам не жалко?
— Как не жалко, Доржи, очень жалко. Иной раз рука не поднимается. А что делать? Детям и Димит надо кусок мяса принести, самому поесть надо…
У Доржи сжалось сердце, как в тот раз, когда Эрдэмтэ рассказал о красках Жарбая.
В это время к костру подошел сосед Степан. Доржи много раз видел его в кузнице Холхоя. Рядом с ним мальчик — ростом поменьше Доржи, коренастый. Глаза синие, на носу и щеках пятнышки, как капли ржавой болотной воды… Но самое удивительное — голова: будто кто-то вылил на нее расплавленное золото, так и блестит! Мальчик тоже внимательно рассматривает Доржи. Увидел книгу и что-то сказал своему отцу. Степан ответил и кивнул на Доржи.
— Папа, о чем он?
— Говорит, что и у него есть книги.
— А его отец что сказал?
— Если ты хочешь учиться по-русски, можешь заниматься вдвоем с его сыном. Он уже по букварю читает…
Степан скрутил цигарку, прикурил и подал Эрдэмтэ. Тот похвалил табак. «Крепче, чем араки у иной хозяйки». Димит стала варить мясо. Бадма нарвал и накрошил дикого лука. Димит налила кровь в бараний желудок, приправила диким луком, солью, мелко нарезанным жиром, затем перевязала и опустила, в чугун.
Доржи узнал, что соседского мальчика зовут Саша и что ему девять лет.
Мальчики стали играть, собирать бабки, кормить зерном голубей. Голуби сидят на крыше амбара, кружатся на одном месте, кланяются и повторяют: гур-гур, гур-гур.
А потом все уселись у костра на мягких душистых кучах сена. Перед Степаном и Сашей поставили деревянную тарелку, полную баранины. Ели с аппетитом. Степан Тимофеевич похваливал «горячую бурятскую колбасу».
Димит подоила Пеструху, вскипятила чай. Когда она и Эрдэмтэ собрались уходить, Банзар отрезал им мяса:
— Сварите ребятам.
— Дай-ка мне косу, Банзаря попробую, — попросил Степан Тимофеевич. Он встал, поплевал на ладони, легко пошел по прокосу.
— А ведь не разучился! — весело крикнул он Банзару. — Докошу вон до того камня — руки истосковались.
Когда Степан отдал Банзару косу, тот похвалил:
— Твердая, видать, у тебя рука, сосед.
— Пожалуй, так. — Степан присел, закурил. — Только теперь не коса, молот меня кормит. А раньше косил… Ох, как мы с батькой косили! Батька-то уже в годах был, а поддразнивал меня: «Ну-ка, сынок, потягаемся. Не отставай от отца!» После такой работы будто живой воды напился, силы прибывают. Да… Здесь так не косят… Кому коса не позволяет, у кого из-за харчей силенка слаба. Да и травы такой нету… Вон, гляди, покос Ухинхэна. Трава — как усы у кота после драки, пересчитать можно. Да и у других соседей тоже. Холхой хорошо сказал: «Мой покос, говорит, подолом халата накрыть можно».
— Верно, сосед, — кивнул головой Банзар. — А в засуху совсем плохо… — Он помолчал, потом спросил: — Видал, как Балдан косит?
— Как же! Он может…
— А ты себе уже накосил? — спросил Банзар.
— Мне покоса не дали. Зайсан говорит: «Зачем тебе, две козы — не отара». По канавам да по болотам придется собирать траву.
Степан Тимофеевич с Сашей ушли поздно.
Доржи, засыпая, упрекнул отца:
— Почему ты не научил меня говорить по-русски?
А тот даже не расслышал вопроса, сидит, думает о чем-то. О чем он? Наверно, о сене. У Мархансая вон сколько накошено, отсюда видно — кучи, копны, толстобокие стога… А у них трава еще живая стоит.
Сквозь сон Доржи слышит говор, редкие всплески смеха, однообразный свист кос. Доносится мычанье Пеструхи. — Ясно слышится, как петух соседа Степана сердито жалуется на бессовестного павлина. Доржи знает, почему петух сердится. У петуха был пышный красивый хвост. Павлин занял его на один день, чтобы слетать в гости, и не отдает. С тех пор петух каждый день кричит: «Тугас-шубуун, су-лым а-сыш!» (Павлин-цтица, верни мой хвост!)
Доржи проснулся уже утром. Братьев нет. На дворе начинается еле уловимая, гудящая музыка знойного летнего дня. Утихают назойливые песни комаров, солидно, басовито запевают пчелы.
Вскоре прибегает Саша, ребята опять затевают игры.
РУССКИЕ СЛОВА
Отец не заметил старого корня и сломал косу. Что делать? У кого найдешь лишнюю косу? Может, Степан поможет? Доржи увязался за отцом.
Мальчик с трудом узнал старый домик родственницы Еши. Раньше здесь на крыше росли полынь, крапива и все сорные травы, какие есть в окрестностях Ичетуя. Сейчас на домике новая крыша, стены побелены. Кажется, что солнце во дворе у. Степана приветливее, чем у соседей, — так все блестит кругом. Домик поглядывает на улицу светлыми окошками. Рядом новый сарай, кузница. Вокруг дома — высокий забор из прутьев, из прутьев же загородка для коз и козлят…
Доржи заглянул в огород. Как интересно! На толстых палках висят большие листья, с рукавицу взрослого человека. На каждой из палок набекрень надеты тяжелые золотистые шапки.
— Что это? — шепотом спросил Доржи у отца.
— Подсолнечник.
Они зашли в дом. Степан что-то мастерил. Он отложил работу, подвинул гостям табуретки. Сидеть на табуретке Доржи не нравится — высоко, гораздо удобнее на кошме. Степан повертел в руках сломанную косу и что-то сказал Банзару.
— Ты пока побудь с Сашей, а мы пойдем в кузницу, — сказал Банзар сыну.
Саша взял со стола растрепанный толстый букварь. На стенах развешаны картинки. На одной изображен пожар, среди дыма стоит человек с горбатым носом, в белых узких штанах, в большой шапке, похожей на войлочную шапку Эрдэмтэ. На других картинках нарисованы люди на конях, они стреляют друг в друга, рубятся шашками, такими же, как у отца. Саша стал ему объяснять, что там нарисовано, но Доржи не понял.
В комнату вошла тетя Алена — мать Саши. Она босая, ноги у нее белые и большие. Руки сильные, похожие на руки мужчины. На голове — цветастый платок, через плечо опускается светлая коса с голубой лентой. Платье у нее из красного, тоже цветастого материала. В улусе соседки не носят халаты красного цвета, надеть такой халат — большой грех. А она, видно, смелая, не боится богов.
Мать Саши внесла большой, пузатый блестящий кувшин. Она поставила кувшин около печки, сняла две звонкие крышки, налила в него воду. Затем она опустила в кувшин горячие угли из печки. Доржи удивился. Он ожидал, что вода зашипит и угли погаснут, но сквозь маленькие дырочки виднелись яркие угольки. Вскоре вода стала кипеть, выбрасывая струи пара… Не волшебный ли это кувшин? Не шаманка ли тетя Алена? Кувшин все сильнее сердился на то, что в него налили воду и положили огонь. Он пыхтел и шумел, кажется, был готов убежать.
Степан и Банзар вернулись в дом.
— Папа, что это такое? — Доржи показал на кувшин.
— Самовар.
— Са-мо-вар… — неуверенно повторил Доржи.
Он разглядел в углу избы еще какую-то диковину, потихоньку спросил отца:
— А это что?
— Станочек. На нем разные вещи из дерева вытачивают.
За столом тетя Алена угостила их свежими огурцами, супом с капустой, морковью и луком, ноздреватым белым хлебом. Потом принесла жареной рыбы. Но вкусней всего был чай, забеленный козьим молоком, чай, из самовара. Мать ни разу не поила его таким вкусным чаем.
