Размахивая руками, к месту схватки бежал Мархансай.

— Собаки шкуру испортят! Еши, прогони собак! — кричал он.

Когда люди подошли ближе, волк был еще жив. Он лежал с проломленным черепом, хрипел и изредка вздрагивал. Доржи до отказа натянул тетиву лука. Стрела мягко ткнулась в свалявшуюся шерсть волка и упала рядом.

— Вот какие у меня собаки! — прищелкнул языком Мархансай. — Не зря их кормлю…

Все поняли, что Мархансай собрался присвоить шкуру волка.

— При чем тут собаки? — проговорила мать Доржи. — Пусть Еши возьмет шкуру. Это он на Рыжухе загнал волка… А собакам и мяса хватит, если они станут его есть…

— Как так?! — испугался Мархансай. — Если бы не мои собаки, волк давно бы расправился с Рыжухой. Я вон каких псов лишился. Надо же возместить убыток…

— У нас волк двух овец зарезал, — вздохнула жена Сундая, — а вы о псах толкуете.

— Волк и тебя загрыз бы, если бы не мои псы, — проворчал Мархансай.

— Пускай Мархансай забирает шкуру, — равнодушно проговорил Еши. Хотел сказать, что она летняя, негодная, но смолчал.

Только сейчас Еши заметил рану на задней ноге Рыжухи. Рана была большая, но не глубокая.

— Перемешай арсу с семенами полыни и смажь рану, — посоветовал Мунко-бабай. — Скорее заживет.

Улусники обступили Рыжуху, стали гладить ее, ласково похлопывать по спине.

— Ну и молодчина! Будто кто учил ее…

— Она еще прославит наш улус!

— Такого скакуна у бедняков не бывало.

— Иной конь и к убитому волку не подойдет — боится, а Рыжуха — глядите-ка…

— Быстрее ветра летит…

— И степной орел не догонит!

— Что вы только Рыжуху хвалите? А я вроде и ни при чем? — засмеялся Еши.

— Ты тоже молодец. Только вот псу Мархансай-бабая помог околеть…

Темнело. Краски заката поблекли. Только та далекая туча стала еще чернее и шире.

Мархансай взвалил волка себе на плечи.

— Раз тебе не нужна шкура, я возьму, пожалуй, — повернулся он к Еши. — Приходи, я тебе табаку в кисет насыплю.

Мархансай ушел, согнувшись под ношей. Улусники окружили Еши.

— Попытай счастья на скачках, Еши. Обязательно попытай. Все тебя просим.

— Нойоны могут не разрешить.

— Хэ! Они и не подумают опасаться Рыжухи. Кто из нойонов знает о ней?

— А какой скакун, какой скакун!..

…С этого вечера покатилась по степи добрая слава про Рыжуху. Говорили уже, что она с одного удара раскроила череп волчице. Говорили, что справилась сразу с двумя волками…

Глава вторая

АЮУХАН

Неподалеку от жилища Банзаровых стоит старая-старая юрта, а рядом с ней полуразвалившийся сарайчик, кое-как прикрытый ветхой черной корой. В юрте живут четверо: больная чахоткой Аюухан, слепая старая Тобшой и двое ребят. На полу лежат лохматые овечьи шкуры. Их притащили от Мархансая Гунгар и Дулсан. По целым дням скоблит шкуры Тобшой. Она недавно отдала Мархансаю пятнадцать готовых, мягких, как шелк, шкурок, но Мархансай прислал их обратно. «Плохо обработаны», — говорит. Тобшой потрогала шкурки, покачала головой: однако, обманул Мархансай старуху, прислал новые, необработанные. Ведь никто в улусе не делает эту работу лучше ее…

Тобшой всегда просыпается раньше всех. Осторожно, чтобы никого не разбудить, выходит во двор, садится у входа в юрту, лицом к восходящему солнцу. Света она не видит, но ощущает ласковое тепло утреннего солнца, шепчет что-то тихо, задумчиво, моргает незрячими глазами, улыбается. И такое довольство бывает у нее на лице, какого не увидишь и у матери самого богатого нойона. С ранней весны и до глубокой осени Тобшой так встречает восход солнца.

Старушка не жалуется, что не видит прекрасный широкий мир. Она даже сердится, когда кто-нибудь заикнется об этом. «Я, может, лучше и больше другого зрячего вижу».

Тобшой ничего не видит, а знает все. Вот услышала шаги, кто-то рядом вздохнул… Тобшой берет хворостину и уверенно хлещет подошедшую корову по рогам. Вот трусливо залаяла собачонка. Тобшой знает: к юрте подошли чужие собаки. А если собака с громким лаем бросается на дорогу, значит мимо проехал кто-то незнакомый. На знакомых собачонка лает лениво и беззлобно.

Прохожих старуха узнает по кашлю, по смеху.

В юрте грязно и душно. Напротив двери — низкая деревянная кровать. Жесткая волосяная подушка с пятью крупными ржавыми пуговицами. На двойной толстой кошме лежит ее невестка Аюухан. К кровати привязана двухлетняя девочка Сэсэгхэн — чтобы из юрты не убежала. У нее бескровное личико, печальные глазенки.

Соседки, как только урвут время, навещают Аюухан. Они с радостью помогли бы ей, — но чем поможешь, когда у самих в юрте поселилась нужда? Скажут доброе, теплое слово, успокоят, что она стала лучше выглядеть. Помоют посуду, чаем напоят. Аюухан и за это благодарна.

Недавно еще одна нежданная беда свалилась: у коровы заболело вымя. Позвали шамана, достали медвежью лапу. Старая Тобшой на закате три вечера подряд царапала медвежьими когтями больное вымя, приговаривала, как велел шаман: «Хабдар, хари… Хабдар, хари»^[21]. Нет, не помогли заклинания. Маленькую Сэсэгхэн совсем стало нечем кормить.

Единственная опора семьи — Затагархан. Он с малых лет показал себя молодцом: понятливый, старательный. Без дела не сидит: то у Мархансая покрутит станок, на котором обрабатываются бычьи и коровьи шкуры, то дров соседям наколет, то за жердями для городьбы съездит. Целыми днями вертится Затагархан, как веретено в руках у старухи, возле юрт Мархансая и Тыкши. Спасибо Балдану — в свободное время он помогает мальчику делать тяжелую работу, а то надорвался бы парнишка.

В углу юрты — большой ящик. В нем плотничный инструмент покойного отца. Однажды, это было около года назад, Затагархан упросил мать, чтобы она разрешила открыть ящик. И вот у паренька появились инструменты. Теперь соседские ребятишки до позднего вечера не отходят от Затагархана. На дворе и в юрте, не переставая, звенят их голоса. Аюухан стало теперь веселее. В юрте запахло клеем и сосновыми стружками. «Совсем как при муже», — думает Аюухан.

Затагархан смастерил для Сэсэгхэн маленькую тележку. Она получилась, правда, с кривыми колесами, но зато очень прочная. Бабушка Тобшой потрогала и похвалила:

— Быка можно запрячь и по дрова ехать.

А Затагархан трудится уже над новой затеей — мастерит для сестры русскую люльку. Сосед Ухинхэн рассказал, как ее сделать. Она будет висеть, а не стоять на пыльном земляном полу, как старая качалка Сэсэгхэн.

Всем интересно посмотреть, что за чудо соорудил парнишка. Зашла и жена Мунко-бабая, старая Балма, глянула в угол и, не увидев там божницы с бурханами, села не помолившись. Шаманские фигурки она за богов не признает.

Помолчав, спросила ласково:

— Как ты себя чувствуешь, Аюухан?

— Устала я, бабушка.

Старушка оглядела юрту. От души похвалила тележку и люльку: молодец парень, мужчиной будет, золотые руки имеет… Подумав, сказала:

— Жена моего сына Сундая скоро родит. Только опять помрет ребенок, однако, не живут у нас дети. Попробуем, как родится, завернуть в собачью шкуру, назвать Гулген^[22] и в угол положить, ближе к двери, чтоб злых духов обмануть… Говорят, это помогает. А некоторые советуют положить его в русскую люльку. Может, в самом деле так сделать? Лама, правда, сердиться будет. Но ведь, гляди, какие ребята у русских растут…

Она помолчала, взяла Аюухан за руку.

— Скажи Затагархану, пусть смастерит нам такую люльку. Я отдам за работу хорошего козленка.

Лицо Аюухан засветилось радостью. Нет, не потому, что пообещали козленка! Другое запало в сердце больной женщины: ее сыну поручают работу… Он стал мужчиной… Теперь и умирать легче… Она пообещала следить за работой сына. А когда старуха ушла, Аюухан заплакала.

В юрту вошел Затагархан. Острым ножом он поранил палец. Подошел к матери и увидел слезы на ее глазах.