И вот дети, одетые к приезду лорд-мэра в белоснежные платьица и рубашечки и повязанные белыми нагрудничками, уселись за стол. И тут глаза у них от радости и удивления стали совсем круглыми. Они съели из своих глубоких тарелок все подчистую, и тарелки у них заблестели как вымытые. Потом малыши деревянными ложками подобрали остатки крем со стенок котла, и он тоже заблестел и засиял, а Гобболино, стоя в дверях, смотрел на детей и мурлыкал от радости, что они так довольны.

Но когда кухарка вошла, чтобы унести котел, глаза у нее едва не выскочили из орбит при виде множества розовых щек, перепачканных шоколадным кремом, и множества коричневых пятен на белых нагрудничках, выстиранных и выглаженных к приезду мэра. Так вот, стало быть, почему вид у детей был такой довольный, а тарелки такие чистые.

Кухарка опрометью выбежала из столовой и бросилась к воспитательнице, та вышла на кухню в ночном чепце, глаза у нее слипались, потому что утром она всегда спала особенно крепко.

Выслушав повариху и увидев, что у детей с нагрудничками, воспитательница стала белее мела.

— Расскажи, откуда ты взялся, мой маленький котенок, — обратилась она к Гобболино, — и кто твоя мама?

— Охотно, сударыня. Я родился в пещере у ведьмы, и Грималкин — моя мама! — отвечал Гобболино как ни в чем не бывало. — Мою сестричку Сутику отдали в ученье к ведьме Ураганных Гор, а я всегда хотел быть домашним котом и жить при кухне. Поэтому я ушел из дома и — вот! — очутился здесь.

— Так я и знала! Я ни секунды в этом не сомневалась! — бушевала кухарка. — Только ведьмин кот на такое способен! Поймать так много мышей за ночь может только нечистая сила, ни одна нормальная кошка с этим не справится. Вы еще с ним наплачетесь! А что, если он наведет порчу на ваших воспитанников? А что, если он всех нас превратит в нетопырей, в селедок или в ползучих гадов? Сударыня, гоните его отсюда немедленно! Вам не следует держать такое создание среди невинных деток!

Воспитательница посмотрела на Гобболино, и слезы выступили у нее на глазах, потому что у этой доброй женщины рука не поднималась выгнать из дому никого, даже ведьминого котенка. К тому же все дети (и трое братьев в особенности) стали очень громко плакать и хныкать и так отчаянно протягивать к воспитательнице руки, что от этого могли порваться не только их перепачканные нагруднички, но и самые лучшие, накрахмаленные к приезду мэра рубашки и платьица.

— Не надо, не надо! Не прогоняйте нашего милого, нашего хорошего, нашего славного Гобболино! — всхлипывали дети.

В разгар всей этой суматохи к дверям приюта подъехал экипаж лорд-мэра, и кучер позвонил в дверной колокольчик.

Воспитательница еле-еле успела вытереть сиротам слезы и шоколадный крем со щек и снять нагруднички, а повариха тем временем швырнула туфлей в Гобболино, пинком выгнала его на кухню и побежала открывать высоким гостям.

Проводив лорд-мэра с супругой в просторную прихожую, где дети встретили их робкими улыбками и реверансами, повариха рванулась обратно в кухню и захлопнула за собой дверь.

— А теперь убирайся! — крикнула она Гобболино. — Ведьмин кот! Чародей проклятый! Нечего колдовать над моей стряпней! Убирайся, и чтобы лапы твоей здесь больше не было!

С этими словами она схватила палку и погналась за Гобболино, который пулей вылетел через черный ход.

Котенок отбежал на безопасное расстояние, уселся за углом приюта, чтобы перевести дыхание, и заметил, что весь дрожит мелкой дрожью.

Ох, Господи, какой же я несчастный кот, сказал он себе. Я никогда не желал никому ничего дурного, я хотел только немного порадовать приютских детей. Откуда я знал, что из этого получится столько неприятностей? Ну зачем я родился ведьминым котом? Ну зачем?

Но, немного успокоившись, он подумал, что, может быть, все и к лучшему. Троих братьев и младенца, которых он успел полюбить, наверняка усыновит лорд-мэр, и у них будет дом, где можно жить мирно и счастливо. Старших братьев, конечно же, будут хорошо учить и воспитывать, а у младенца будет красивая колыбель.

А что до него самого, то кухарка его с самого начала недолюбливала и все равно рано или поздно указала бы ему на дверь.

Он горько вздохнул при мысли о сиротской овсянке, но, в конце концов, во время полдника, обеда и ужина во главе стола сидела сама воспитательница, и тогда детям в приюте на еду жаловаться не приходилось.

Когда-нибудь и я найду себе дом, где смогу жить мирно и счастливо, повторял себе Гобболино и, дыша придорожной пылью, довольно мурлыкал при мысли о том, какая удача выпала маленьким братьям.

Не успел Гобболино отойти и двух миль от приюта, как у него за спиной послышался звук, напоминающий далекий стук колес и цокот копыт.

Гобболино навострил уши и на всякий случай соскочил с дороги, чтобы его не переехали в спешке, потому что экипаж, окруженный облаком пыли, стремительно подъезжал все ближе и ближе. Копыта грохотали, упряжь звенела, а колеса тарахтели так громко и отчаянно, что ничего подобного котенку еще не доводилось слышать.

Вскоре он разглядел мчащуюся на бешеной скорости четверку серых лошадей и даже расслышал крики возницы, который без устали их погонял.

Господи! — сказал себе Гобболино. Я видел у дверей приюта карету лорд-мэра, как же эта на нее похожа! Если это и вправду она, то мэр уехал из приюта в ужасной спешке. Интересно, что же там могло случиться?

Он сел на обочине и прижался к земле, чтобы пропустить экипаж, который на ходу трясло и бросало во все стороны, но едва тот поравнялся с котенком, как три голоса наперебой закричали:

— Эй, глядите! Вот же наш милый, наш хороший, наш славный Гобболино! Останови карету! Останови! Тпру! Тпру! Вон он! Вон он! Вон он!

Колеса крутились невообразимо быстро, карета подскакивала на ухабах, взмыленные кони обезумели от скачки, и, к своему удивлению и ужасу, Гобболино увидел, что правит ими старший из трех братьев.

Двое других высовывались из окна и что есть мочи кричали: «Гобболино! Гобболино!», а младенец, раскачиваясь в люльке, подвешенной к какой-то планке, с важным видом сосал палец и среди всей этой тряски и шума молчал.

Увидев Гобболино, старший брат изо всех сил постарался осадить коней, но они мчались галопом с такой скоростью, что это их только раззадорило. На повороте карету занесло, она зацепилась втулкой за большой камень и опрокинулась. Раздался страшный грохот, хруст оглобель, треск позолоченного дерева, и через секунду карета колесами вверх лежала в придорожной канаве.

— О Господи! — завопил Гобболино и бросился к детям.

Лошади остались целы, и хотя трое братьев горько плакали от испуга и шишек на лбу, никто из них всерьез не пострадал. Младенца выбросило на траву, и он, целый и невредимый, уже рвал одуванчики, но у прекрасной золотой кареты лорд-мэра сломались оглобли.

Гобболино помог трем братьям встать на ноги и с опаской ощупал каждого: нет ли переломов. Убедившись, что все дети целы и почти невредимы, он основательно надрал каждому уши, вытащил одуванчики изо рта у младенца и сказал:

— Стыдно! Очень стыдно! Мне грустно думать, какое будущее вас ждет. После того, что вы натворили, лорд-мэр вас ни за что не усыновит!

— Ой, пожалуйста, наш милый, наш добрый, наш хороший Гобболино, не надо нас ругать, — всхлипывая, попросили братья и от стыда расплакались еще пуще. — Неужели, когда ты убежал, ты не догадался, что мы сразу захотим тебя вернуть и кинемся тебя искать? Неужели ты мог подумать, что мы дадим себя усыновить, а тебя бросим! Мы же не нарочно, мы не хотели сделать ничего плохого. За что ты так сердишься на нас, Гобболино?

— Ну-ну, ладно, сделанного не воротишь, — вздохнул Гобболино, утирая им слезы. — Карету, наверное. Можно будет починить, а лошади с виду даже не слишком устали. Нам нужно поскорее вернуться в приют и попросить прощения у лорд-мэра.

Старший брат поймал коней и сел на коренника. Средний брат взобрался на второго коня, а младший — на третьего, поменьше. Гобболино легко вскочил на последнюю лошадь, держа перед собой корзинку с младенцем. Кони уже успокоились и стали слушаться всадников; они неторопливой рысью вернулись к высоким воротам.