В.В. Иванов, объединяя делимость и неделимость фонемы в одно целое, тоже хорошо понимает положительную и вполне специфическую «реальность» фонемы[177].
в) Камнем преткновения для всех рассмотренных у нас выше фонемных теорий всегда являлась неспособность за каким-нибудь одним моментом фонемы достойным образом оценивать и другие моменты фонемы. Для человека, не овладевшего диалектическим методом, каждая вещь рассыпается только на свои отдельные свойства, и свойства эти – и каждый раз по-разному – превращаются в какие-то самостоятельные субстанции, так что сама вещь исчезает, а вместо нее остается только конгломерат совершенно дискретных свойств, не имеющих одно к другому никакого отношения, т.е. свойств неизвестно чего. Это, правда, противоречит не только диалектике, которая в каждой вещи находит прежде всего нечто неделимое и самостоятельное, а именно, носителя свойств, на них не сводимого, но и простейшему здравому смыслу, поскольку дышим мы, как было сказано выше, не материей воздуха и не идеей воздуха, но самим воздухом. Эту существенную неделимость каждой вещи, которая не исключает ее раздельных свойств, а, наоборот, их предполагает, являясь их носителем, и которая не бездействует, но обязательно проявляет себя в действии, без которого она остается только ненужной абстракцией, вот эту теорию вещи на примере стакана воды с замечательной ясностью и простотой рисует В.И. Ленин:
«Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений, „опосредствований“ со всем остальным миром. Стакан есть тяжелый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен ли он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное.
Далее. Если мне нужен стакан сейчас как инструмент для питья, то мне совершенно не важно знать, вполне ли цилиндрическая его форма и действительно ли он сделан из стекла, но зато важно, чтобы в дне не было трещины, чтобы нельзя было поранить себе губы, употребляя этот стакан, и т.п. Если же мне нужен стакан не для питья, а для такого употребления, для которого годен всякий стеклянный цилиндр, тогда для меня годится и стакан с трещиной в дне или даже вовсе без дна и т.д.
Логика формальная, которой ограничиваются в школах (и должны ограничиваться – с поправками – для низших классов школы), берет формальные определения, руководствуясь тем, что наиболее обычно или что чаще всего бросается в глаза, и ограничивается этим. Если при этом берутся два или более различных определения и соединяются вместе совершенно случайно (и стеклянный цилиндр и инструмент для питья), то мы получаем эклектическое определение, указывающее на разные стороны предмета и только.
Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и „опосредствования“. Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это, во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, „самодвижении“ (как говорит иногда Гегель), изменении. По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром. В-3-х, вся человеческая практика должна войти в полное „определение“ предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что „абстрактной истины нет, истина всегда конкретна“, как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов…
Я, разумеется, не исчерпал понятия диалектической логики. Но пока довольно и этого»[178].
г) Если всерьез, а не только на словах использовать все это рассуждение Ленина, то необходимо сказать следующее. Фонема есть: I) неделимое диалектическое единство и, необходимо прямо сказать, идеальное тождество звука и его внезвуковой значимости; тем не менее, II) делимое на составляющие его дискретные моменты, для которых фонема является носителем; III) неподвижная и устойчивая конструкция, тем не менее, реально существующая только в своих творческих реально звучащих порождениях, для которых она является моделью и функцией; и IV) конструкция, творческие порождения которой всегда являются актом человеческой жизни, состоящей из разумного общения людей в целях достижения тех или иных общественно-исторических установок.
Все эти отдельные моменты фонемы сотни раз излагались и анализировались в истории фонемы, почему эта история не только всегда для нас поучительна, но является в настоящее время также и прямой необходимостью. Тем не менее все эти исторические односторонности фонемы уже давно сыграли свою роль и уже на самом деле стали для нас историей. Сейчас на очереди – не формально-логические противоположности, но их диалектическое единство и тождество, их активно действующее единство и борьба противоположностей. Без использования тех противоположностей, которые были в истории фонологии, вся эта история превращается в полную бессмыслицу и ненужный хлам. Так понимать историю мы не можем, поскольку она все-таки поучительна. А если она поучительна, то осмыслить все эти исторические противоположности можно только диалектически. Диалектика ведь и есть учение о совокупности противоположностей.
«Теперь, когда умолкли звуки фонологических баталий и громкие фонологические школы, так беспощадные друг к другу, стали более историей, чем реальностью, отчетливо, ясно, как нечто очень простое и очевидное, предстали заблуждения теоретиков фонологии»[179], – пишет В.Г. Руделев.
К одному из таких заблуждений он относит наличие различных фонологических школ и их бессмысленного антагонизма, сводимого к спору о постулатах.
«Фонема и фонологические системы – сущности многогранные, не одномерные, они полифункциональны, как весь язык»[180].
Поэтому необходимо учитывать все стороны фонемы в ее адекватном описании, как они были представлены в истории фонологической науки.
Так построенная фонология, будучи диалектической системой, несомненно должна явиться тем образцом науки, который нужно считать и необходимым и очередным. Мало того, в таком виде фонология должна явиться даже образцом для построения других наук. Но мало еще и этого. В.К. Журавлев прямо считает фонологию целым мировоззрением:
«Это – современное лингвистическое мировоззрение, фонология, как фундаментальная наука, как демиург, создает лингвистику XX века по образу и подобию своему»[181].
В связи с этим мы упомянем одно суждение о фонеме, которое находится в резком противоречии с огромными успехами фонологической науки:
«Если понятие фонемы и сыграло на определенном этапе развития науки свою положительную роль, то сейчас оно является скорее тормозом в развитии фонетики, чем условием ее дальнейшего прогресса…»[182].
Подобного рода суждение едва ли заслуживает опровержения. Другое суждение о фонеме, которое мы тоже не будем опровергать, но которое в настоящее время звучит просто как курьез. А именно, многие считали, что если фонема звука сама не есть звук, то это значит, что никакой фонемы вообще и не существует, а существует только некоего рода условная фикция. Выходило так, что если ножки стола не есть сам стол, и ящики стола не есть сам стол, то никакого стола вообще не существует, а существуют только ножки и ящики стола. Стол, получается, это только наша условная и произвольная фикция, которой в действительности ровно ничего не соответствует. Вот как излагает А.А. Реформатский это учение американского языковеда Б. Тводдела:
