б) Чтобы формулировать эти категории, необходимо твердо помнить, что поток реальной человеческой речи, в отличие от чистых и самостоятельных смыслоразличительных функций, носителем которых он является, есть уже нечто материальное, нечто вещественное, нечто внешне-технически оформленное. Но тогда должно стать ясным также и то, что все предыдущие категории структуры, оставаясь самими собой, должны приобрести теперь техническое и прикладное выражение. И в этом отношении большая заслуга принадлежит теперешнему прикладному языкознанию, которое настолько технически заострено (т.е. семантически ослаблено), что может строить машины для механического получения результатов, бывших ранее доступными только благодаря огромному использованию тончайших мыслительных операций. Вот тут-то и возникает один термин, который уже давно потерял здесь свой обывательский смысл и приобрел точнейшее научно-техническое значение. Это – термин «программа».

Программа, с этой точки зрения, есть любая языковая или речевая алгоритмическая функциональная модель, получившая вещественно-материальное и формально-техническое состояние, которое при помощи формально-математического аппарата и соответствующих алгоритмов может быть закладываемо в машину для получения тех или иных практических результатов или по крайней мере для приближенного предела окончательного того или иного логически обоснованного вывода. С этим новейшим употреблением термина «программа», как нам кажется, уже давно наступила пора оперировать не только специалистам прикладникам, но и языковедам вообще, тем более что вопросы программирования дошли сейчас даже до школьных руководств[47].

в) Здесь мы доходим до высокой степени конкретизации языка и речи, но и эта конкретизация – не последняя. Ведь мы же исходим из языка и речи как из области смыслоразличительной коммуникации. Принцип программы подвел нас к окончанию научного анализа смыслоразличительной коммуникации. Но самый термин «программа» уже предполагает такую предметность, о программе которой идет речь. Ведь всякая программа всегда есть программа чего-нибудь. В чем же заключается та предметность в программе, о которой мы сейчас заговорили? Конечно, в основном это есть все та же смыслоразличительная коммуникация. Но раньше эту коммуникацию мы давали либо в нерасчлененном виде, либо в расчлененном. Сейчас же мы должны формулировать такую предметность, которая является одновременно и нерасчлененным носителем всего речевого потока и принципом его смыслоразличительного становления. Кроме того, и необходимое для языка и речи становление мы понимаем то как смысловое, то как внесмысловое и вещественно-материальное. Но окончательная и конкретнейшая языковая и речевая предметность, очевидно, должна быть выше этого разделения на смыслоразличительность и на вещественную материальность. Такой последней и наиконкретнейшей языковой и речевой категории и таким термином является то, что сейчас в прикладном языкознании называют «информацией».

а) Термин «информация» уже давно потерял только тот свой единственный смысл сообщения чего-нибудь о чем-нибудь и кому-нибудь, который обычно имеется в виду в обывательской практике. Имеется специальный словарь по информатике, в котором перечисляется до 50 видов информации. Что же касается того словоупотребления, которым мы пользуемся в нашей настоящей работе, то под информацией мы понимаем все ту же смыслоразличительную коммуникацию, но уже доведенную до степени индивидуальной определенности и характерную не вообще для всего речевого потока в целом, но для каких-нибудь его точно определенных областей, имеющих свое начало, свою специфику и свой конец. Кроме того, всякая такая строго ограниченная область речевого потока обладает, конечно, и своей собственной, уже не только различительной, но и порождающей смысловой силой. Эта последняя здесь так же специфична, как и строгая определенность и ограниченность неопределенного и безграничного коммуникативного континуума.

Насколько можно судить, именно такого рода определение и дается в указанном у нас сейчас информативном словаре. Здесь пишется:

Т.П. Ломтев писал:

У того же Т.П. Ломтева читаем:

б) Таким образом, язык и речь как в самом начале трактовались нами в виде смыслоразличительной коммуникации, так трактуются они нами и в самом конце нашего исследования, где они выступают у нас в виде не только совмещения всех предыдущих категорий, но и в виде их творчески-жизненного направления и практически-утилитарного использования. Первоначальный доструктурный автогенный принцип выступил здесь снова, но уже как вместилище всевозможных уже структурных различительных и внеразличительных операций. И если диалектика есть учение о единстве противоположностей, но речевая информация и есть это последнее и наиболее конкретное единство всех языковых и речевых противоположностей, из которых состоит разумно-жизненное человеческое общение[51].

История термина «фонема» изучена в настоящее время весьма обстоятельно[52]. В нашей работе мы поэтому не ставим никаких исторических целей, которые претендовали бы на обстоятельность. Однако некоторых более значительных фактов из этой истории для нас совершенно необходимо коснуться, конечно, выборочно, без которых невозможно даже и пытаться строить какую-нибудь более или менее точную теорию фонемы, особенно – диалектическую. В краткой форме коснемся этих фактов.

Установлено, что если ограничиться прошлым столетием, то термин «фонема» впервые употреблялся еще у французских лингвистов 70-х годов и притом не только у малоизвестных А. Дюфриш-Деженетта или у Л. Аве. Пользовался этим термином также и знаменитый Ф. де Соссюр и еще в своей работе «Mémoire sur le systeme primitif de voyelles dans les langus indo-européennes» (Leipzig, 1879), отличая фонему от звука просто как нечто более общее и абстрактное в сравнении с реально произносимым звучанием[53]. Этот ранний период употребления термина «фонема» есть годы 1873 – 1879.

Однако сводить этот период на одних французов никак нельзя. Еще И.А. Бодуэн де Куртенэ в своих ранних работах по древнепольскому языку и общему языкознанию (1870 – 1871) противопоставлял общую физиологию звуков речи и их морфологическое употребление. А немного позже французов Н.В. Крушевский, расходясь с И.А. Бодуэном де Куртенэ в понимании фонемы, в своих работах 1881 и 1892 – 1894 годов впервые в русском языке употребляет термин «фонема»[54].

Вторым периодом в развитии изучаемого нами термина и понятия необходимо считать годы 1879 – 1916. Здесь впервые была дана точная характеристика фундаментального отличия фонемы от просто звука. Основополагающими трудами являются здесь работы И.А. Бодуэна де Куртенэ, Н.В. Крушевского и Л.В. Щербы.