Из словарной литературы наилучшее или, по крайней мере, наиболее четкое определение фонемы мы находим у А.А. Реформатского. Здесь важно прежде всего отграничение от других, односторонних теорий, а затем важно и положительное определение:
«Фонема не является простейшим элементом, т.к. состоит из мерисм (признаков), существующих симультанно (одновременно). Фонема – не физический звук (взгляды многих ученых 19 в.), не представление о звуке, не его психический эквивалент (ранние работы И.А. Бодуэна де Куртенэ, работы Л.В. Щербы, Т. Бенни, Н.С. Трубецкого), не группа родственных звуков (Д. Джонс), не звуковой тип (Щерба), не „пучок“ признаков (Л. Блумфилд, Р. Якобсон, М. Халле) и не фикция (У. Тводделл), а прежде всего элемент морфем, вне которых фонема немыслима»[111].
Это разграничение со множеством всякого рода односторонних, недостаточных и попросту неверных теорий нам представляется драгоценным. А то, что фонема немыслима без внезвуковой морфематики, свидетельствует только о том, что автор хочет понимать фонему как выражение общечеловеческой коммуникации. Так оно и должно быть, поскольку чисто звуковое понимание фонемы не имеет никакого отношения к человеческому языку, состоящему не просто из звуков, но из звуков с определенной коммуникативной семантикой.
В этом определении фонемы, которое мы считаем одним из лучших, может быть, надо было бы больше остановиться на положительном содержании фонемы. У А.А. Реформатского, с одной стороны, фонема есть «предельный элемент, выделяемый линейным членением речи». Если фонема действительно есть предел звучания, то уже по одному этому она есть нечто неделимое и цельное. А с другой стороны, фонема «состоит из мерисм (признаков), существующих симультанно (одновременно)» Следовательно, фонема есть единораздельная цельность. Но единораздельная цельность есть то, что обычно называется структурой. И вот этого структурного момента, как нам кажется, и не хватает в предлагаемом у А.А. Реформатского определении фонемы. Она, конечно, здесь вполне предполагается, но она не закреплена здесь терминологически.
Морфемное понимание фонемы проводится и в Советском Энциклопедическом словаре[112]. «Словарь современного русского литературного языка» и «Словарь русского языка» также определяют фонему как звукоразличитель слов или морфем[113]. Д.Н. Ушаков определяет фонему как
«звук речи, рассматриваемый как звуковой знак языковой системы, способствующий различению значений слов и их грамматических частей»[114].
Таким образом, что касается словарей, то проводимое в них господствующее понимание фонемы как выражения в звуке его внезвукового значения является очевидным. Не иначе обстоит дело и в академических руководствах по русской грамматике[115].
б) Если от общих сводок перейти к учебной и общеисследовательской литературе, то и здесь, при всем разнобое общефонемных теорий, дается почти одно и то же определение фонемы, основанное на связи звука с морфемами, лексемами и вообще теми или другими семантическими моментами.
Если начать с учебных руководств 40-х или 50-х годов, то и там мы найдём совершенно определенную связь фонемного звука с цельными словами и их формами, причем на первый план выдвигается здесь социальная значимость[116]. По словам А.С. Чикобава, «основные типовые единицы звуковой системы языка являются фонемами»[117]. По мнению Р.А. Будагова, «фонема тоже служит для образования и различения самих слов и морфем»[118]. То же самое находим в руководствах Б.И. Головина[119] а также Ф.М. Березина и Б.П. Головина[120] и Ю.С. Маслова[121].
В терминах А.А. Реформатского,
«фонемы – это минимальные единицы звукового строя языка, служащие для складывания и различения значимых единиц языка: морфем, слов, предложений»[122].
А.А. Реформатский указывает, что разработка учения о фонеме производится у разных авторов по-разному и при этом ссылается на М.И. Матусевич. Но у М.И. Матусевич, по крайней мере, определение смысловой значимости фонемы дается почти так же, как и у А.А. Реформатского:
«Эти звуковые типы, которые, противополагаясь в данном языке всем другим, могут принимать участие в смысловой дифференциации слов или в различении морфологических форм, носят название фонем»[123].
О.С. Широков, различая (вслед за Л. Ельмслевом) фонему как элементарную незначимую единицу речи, однако могущую быть носителем смысла, т.е. быть сигнификативной единицей, устанавливает, что фонема соотносится «с физическими свойствами слогов и их частей» в отличие от просодемы, которая соотносится «со свойствами целых групп слогов, тактов»[124]. Сверхзвуковое значение фонемы прямо явствует из заявления О.С. Широкова о том, что
«фонемы служат для складывания и различения минимальных значимых единиц – морфем, из которых состоят слова»[125].
Ю.С. Степанов еще в своей ранней работе резко отличает фонему от составляющих ее аллофонов и полагает, что ее самое нельзя выразить звуковым образом, а можно представить себе только символически, условно, шифрующе или знаково[126]. Более определенно фонема формулируется у Ю.С. Степанова в другой работе, где критикуется условность фонемы и требуется ее положительное признание в историческом исследовании. Здесь фонема прямо связывается с вопросом о звучании слова[127]. В новой работе Ю.С. Степанов, характеризуя фонему как мельчайшую единицу звукового выражения, прямо определяет ее как такую единицу языка, которая способна различать «слова и их формы», хотя это второе определение он считает менее точным. Но это проводит данного исследователя к различению интегральной и дифференциальной сторон каждой данной фонемы[128].
Г.А. Климов в результате своего подробного анализа соотношения фонемы и морфемы приходит к выводу об относительной самостоятельности каждого из этих уровней выразительной модели языка. Но эта самостоятельность не мешает их весьма разнообразному соотношению, которое только и возможно в условиях признания параллелизма этих уровней. При этом нам представляется целесообразным привлечение здесь понятия изоморфизма, поскольку при помощи такого термина, по-видимому, можно довольно хорошо схватить как различие этих уровней, так и их тождество[129]. Мы бы сказали, что фонема и морфема субстанциально различны, поскольку одно здесь не есть другое; но они в данном случае функционально и структурно вполне тождественны, поскольку в конкретном речевом потоке звуки и их значения сливаются в одно непрерывно становящееся целое.
