Игла опускается на блестящую поверхность, и в комнату неудержимо втекает решительный и чистый звук аккордеона, подкрепляемый наивным глуховато-басовитым тюканьем струнных, ровно, как и положено для старинного исполнения. А потом берет верх проникновенное соло на трубе, и затем бархатный довоенный тенор просто сообщает, что он все знает о любви и разлуке. В его голосе нет ничего лишнего или слащавого. Он все понимает и принимает. Даже если больше они не увидятся никогда. И потом соло надежды на гавайской гитаре. И тьма позднего вечера, когда сердце полно вопреки всему.

Маленький шедевр захватывает меня полностью. Папа искоса посматривает на меня: «Ну как тебе?» А я, еще не поняв, что произошло на самом деле, просто мотаю головой, что: «Очень». По-моему, он счастлив, что кто-то разделил с ним этот момент. Я тоже. Это вообще счастье, когда можно разделить ощущение. Вообще, думаю, у меня замечательный папа.

Я уже искренне не понимаю, как могла думать, что ненавижу танго. И почему это все вопреки бурному началу трансформировалось в такую любовь. Возможно, тот удар проигрывателя об пол и был тем якорем, что зацепил мое внимание, не знаю. Только танго захватывает меня мертвой хваткой и больше никогда не дает никакой возможности слинять.

Мне хочется научиться это танцевать так, как я пару раз видела в фильмах. На удивление, когда спрашиваю маму, умеет ли она танцевать танго, она отвечает: «Да! Конечно», и я прям опешиваю от неожиданности. Мама уверенно берет меня за талию и за десять минут выучивает меня адаптированному варианту танца под мелодию танго, больше похожему на фокстрот.

Танго такой сложности в нашем городе тоже мало кто танцевал, но это было не совсем то, что я хотела. Я хочу по-настоящему, с экспансией, элементами, шагами и опрокидываниями. Танец страсти. Как в кино. Мама смеется и говорит, что такого она не знает. И никто здесь не знает.

Я смиряюсь, увлекшись другими затеями на много лет.

Ко мне заветный танец приходит лет почти через сорок после того дня. В нашем уездном городе наконец открывается школа аргентинского танца. Собственно, и в Россию массово танго начали внедрять энтузиасты только в самом конце девяностых, когда появилась возможность свободного передвижения этих энтузиастов по шарику, а, следовательно, выучиться у аргентинских маэстро и, вернувшись, начать преподавать страждущим. А пока до провинции дошла очередь, ой-ей, сколько воды утекло.

— Вот так, – выныриваю я из прошлого, – Ничего себе мы засиделись, прости, что увлеклась.

– У меня мурашки идут, это верный признак, что все правда, – даже не думает торопиться проникшаяся, как умеют очень немногие, Людмила, – спасибо.

– Тебе спасибо! Знаешь, отсекла, что меня гложет недюжинная досада, почему возможность учиться танго ко мне не пришла раньше! Ведь, оказывается, самая первая студия в Череповце функционировала еще два года назад. Но до меня эта информация сказочным образом просто не достучалась.

– Есть как есть, всему свое время, – Людочка, будто зная что-то важное, подмигивает, – как говорят мудрые люди, лучше поздно, чем очень поздно.

– Это точно, – облегченно соглашаюсь я, забив на хмурые облачка сослагательного наклонения.

Проходит еще несколько месяцев, мы периодически все более детально возвращаемся к нашим планам, и они начинают приобретать зримые очертания. Но чего-то не хватает. Толчка, что ли, какого-то.

Однажды мартовским утром, по пробуждению, после очередного вечернего обсуждения в квартире Людмилы наших великих планов, когда к щекочущим душу мечтаниям под рабочим названием «как мы поедем в Аргентину и обязательно заедем в Чили», вдруг из моего жаждущего масштабов нутра нагло добавляется: «Надо бы нам захватить еще Мексику. И Перу!», пазл в моей голове складывается.

В одну секунду набрав ее номер, выдыхаю в трубку: «Люда, а почему не кругосветка?! Не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?».

На мою подсознательную уверенность я слышу выдох: «Ох!! Я мечтала об этом всю свою сознательную жизнь, но …это долго. И деньги. Может, все-таки по центральной и южной? Думаешь, потянем?»

Но я уже завелась и с пришедшим во время еды аппетитом торжественно заявляю: «Понятия не имею. Но знаю, что так правильно! Мечтать, так о великом! Ты согласна?». И мой товарищ отвечает: «Да».

Через пару дней, когда несколько переварились восторг от ощущения причастности к великому и распирающая гордость от собственной крутизны, мы принимаемся реально планировать путешествие, потихоньку врубаемся, что наши знания в некоторых областях крайне скудны. Просто как пипеткины. Чего уж там… И пахать сейчас для подготовки придется не по-детски, а основную работу, дающую такие необходимые и такие любимые «денюжки», никто не отменял. Но раз взялись.

– Да, кстати, Люда. Про работу, это интересный и волнующий момент. Как-то еще отнесутся мои любимые работодатели к академическому отпуску на девять месяцев, – я мысленно уже готовлюсь к разговору, – А как ты со школой будешь?

– Я как раз решила закрыться и перейти на онлайн обучение. Период расцвета прошел.

– Да? Хорошо. Все в этом мире проходит, – не особо вникая в грустные нотки моего друга, соглашаюсь я.

На свободу с чистой совестью

Вот что хотите, но наличие в голове убеждения, что ты должен доработать до пенсии, а уж потом можешь гулять смело, так цепко держит в своих когтистых ручонках, дескать, «не имеешь права», «недополучишь», и даже, самое страшное, «с протянутой рукой милостыню просить пойдешь», что лично я, как стандартный продукт советской эпохи, избавиться раньше положенного срока от этого наваждения и ограничения не смогла. Хотя и пыталась.

Стать человеком с заветным статусом «отбывшего срок трудовой повинности» я успела, запрыгнув в последний вагон перед омолаживающей реформой, потому что повезло вовремя родиться. Мама-папа, спасибо!

По новой шкале я – человек среднего возраста, который иногда именуют зрелой молодостью. Раз написано, значит так и есть. Ура.

Да и жизнь показывает, что ничего вообще не происходит при выходе на пенсию. Никаких изменений. Как работал, так и работаешь дальше. Все довольны, ты тоже еще не привык к новому статусу. Даже стараешься не думать об этом происшествии, потому что все равно немного жутко от того, что ты раз, и уже пенсионного возраста. И тебе должны место уступать в трамвае. Место, впрочем, никто не уступает, по причине наличия пока еще товарного вида, но замечаю, что стала сама занимать свободное сиденье без зазрения совести, типа имею право, могу документ показать. Вот они первые плюсы.

Так потихоньку и привыкаешь к новому званию, правда аккуратно обходя в разговорах тему статуса. От ярлыков подальше.

И вроде бы все как всегда, ан нет.

Замечаю, что периодически начинают посещать какие-то новые щекочущие флюиды, неизвестной этимологии, донося отдаленные обрывки мыслей: «Рабы не мы…свобода … нас встретит радостно у входа…имею право …» и ш-ш- ш-ш-ш, как шорох сухих листьев.

Первый и второй уровни свободы

Может, сама бы и не сообразила, да позвонила в День рождения институтская подруга Ленусик Румянцева и поздравила …с первым уровнем свободы!

– Это как? Чего в виду имеешь? Можно пуститься во все тяжкие? — на ходу пытаюсь врубиться я, позвоночником ощущая крутизну формулировочки.

– Так да, до пенсии доработала. Первый уровень достигнут. Теперь свободна, – подтверждает, уже прошедший посвящение в «свободные люди», товарищ.

– Да уж, просто, как все гениальное, – не скрывая изумления, констатирую я, – Задари фразочку!

– Пользуйся, – великодушно разрешает дружище.

Вот добрый человек. И какой умный!

Мне страшно любопытно, как пользуется свободой сам автор бессмертных слов, о чем я тут же интересуюсь. Поскольку лично для меня верх мечтания – это ездить, то есть перемещаться в пространстве на любом виде транспорта, включая свои «неказенные», я уверена, что так у всех, поэтому демонстрируя свою догадливость, спрашиваю: