Получилось так, что то ли она заклинание напутала, то ли не хотела совсем уж тяжко наказывать непочтительных соседей, но волками они были лишь днём, а как ночь спускалась – снова людьми становились. Вот только жить среди людей «оборотням поневоле» оказалось не с руки. И решили обращённые, между собой сговорившись, пойти к ведьме, пасть ей в ноги и вымолить прощение. Рассказывали, даже невеста готова была суженого ведьме уступить: пусть, мол, берёт его в мужья, коли ей заблагорассудится – лишь бы обратно их расколдовала. Но не успели они. Одним днём односельчане направились к ведьмину дому: кто с вилами, кто с топорами, кто с факелами… Обращённые, ставшие на время ночи людьми, обнаружили только голову ведьмы на колу. Она смотрела на них огромными, страшными чёрными очами, а от дома бывшей мельничихи лишь головешки остались. «Что же вы наделали, люди добрые! – запричитали “оборотни поневоле”. – Кто же нас теперь обратно, в человеков, превратит?» Но односельчане смотрели на них зло и враждебно; потом же кто-то крикнул: «Убирайтесь и вы, пока целы! Хватит с нас ведьм да чудовищ!» Ринулись люди на несчастных, погнали их вон из селенья – в леса.

Но и в лесу им жить оказалось тяжко. Ведь днём они были волками, а ночью обращались в людей. Были обращённые и людям, и зверям чужими – скитались, гибли от голода и нужды, гонимые отовсюду. Их дети точно так же рождались «оборотнями поневоле» и не могли ничего изменить в своей судьбе. Велижана, та самая невеста неудачливая, теперь возглавляла поредевшее племя. Она прослышала про государя Всеслава, что был древнейшим и сильнейшим волкодлаком, и бросилась к нему молить о помощи.

Но Всеслав не мог расколдовать несчастных: у него не было такой власти. Это могла сделать только та самая, убитая ведьма – или же некто более могущественный и сведущий, чем они. Всё, что он сделал, это помог «оборотням поневоле» срубить в своих обширных владениях нечто вроде скита, где они могли жить, никого не пугая и не оскорбляя своей странной природой – ни людей, ни волков. Велижана строго следила за тем, чтобы её соплеменники не общались ни с кем извне, но молодёжь удержать было трудно. Время от времени кто-то из племени влюблялся – в человека ли, в волка ли – и пытался покинуть надёжный кров, что всегда кончалось плохо. «Оборотней поневоле» не принимали даже исконные волкодлаки, подобные Всеславу, которые могли обращаться по собственному желанию и жить либо человеком, либо зверем. Всем это несчастное племя казалось чуждым и инородным, никто не признавал их своими.

– Что же, кому они опять виноваты? – спросил Всеслав, открывая деревянный сундук с собственной одеждой – достать Даниле рубашку, брюки и жилет.

– А деревенские скит громить пытались… Кто-то видел, как один из ихних с девкой Велижаны встречался-миловался, а как солнце стало вставать – девка волчицей обратилась, как обычно. Ну, и прошёл в деревне слух, что в скиту оборотни живут. А там уж, сами знаете…

– К властям обращался за защитой? – хмуро спросил Всеслав. – Я ведь оставлял распоряжения!

– Известно; пристав приехал, пригрозил им, местным-то – и был таков! Да ведь, сами понимаете, не последний раз!

Да, этим несчастным, которых Всеслав принял под свою защиту, нужна была другая помощь. «Обращённые поневоле» так устали от своей отверженности, что готовы были уже хоть навсегда волками становиться, хоть навсегда людьми – но только чтоб не так! Не посередине! А что тут можно было сделать? Всеслав слишком мало знал о природе заклинаний, насильственно превращающих человека в оборотня, да ещё только наполовину. Если кто и знал, то разве что Она.

…Злата не много рассказывала о Праматери, создавшей мавок или русалок, как их ещё называли, но вот если бы уговорить Её помочь! Всеслав прекрасно осознавал, что он собирался пойти на всё, чтобы освободить Злату от сестёр-мавок и Праматери; как тут станешь просить её же о милости к тем, за кого он отвечал? Разве что предложить себя взамен? Навряд ли он, государь оборотней, смог бы сослужить Праматери какую-то службу.

– Послушай, Данила, – внезапно вспомнил он. – Домик на речке Лустовке ты ведь знаешь? Как в усадьбе окажешься, отправь туда кого-нибудь из наших. Там барыня Злата Григорьевна волчат прикармливала: надо помочь им, если зима свирепой будет. Там теперь всё охотники орудуют – небось, всех зайцев уже извели! А с Велижаной я поговорю: надо строже за молодёжью приглядывать. Предупреждал ведь!

Данила молча кивнул: он никогда не лез к барину с вопросами, когда тот был не в духе.

– Скоро думаете возвращаться? – спросил он. – Или на зиму в городе останетесь?

– Я подумаю.

Он, и правда, думал весь день – на редкость непогожий день даже для Петербурга. После обеда Всеслав велел седлать лошадь и выехал под сплошной, унылый, не перестающий дождь, что, видно, вознамерился испортить настроение даже каменным статуям, коих в Петербурге было множество.

Князь Полоцкий заехал к доктору Рихтеру с намерением справиться об Анне Алексеевне: здорова ли она да как поживает? Доктор с лукавой улыбкой напомнил, что Аннушка – верная супруга и мать, после чего князь изобразил подобающее покаянное выражение лица и уверил доктора в полнейшей почтительности к графине Левашёвой. Словом, пришлось просидеть у доктора продолжительное время, а он толком ничего не узнал и от души понадеялся, что больше никаких покушений на Анну в ближайшие несколько дней не случится. Не вламываться же ему в дом Левашёвых! Оставалось подождать, пока они встретятся на каком-нибудь многолюдном приёме…

Дверной звонок ударил по нервам резко, неожиданно. Всеслав встрепенулся – у него крайне редко бывали гости. Вероятно, принесли записку от кого-нибудь из приятелей или приглашение… Дверь кабинета открылась, и перед ним возникла смутно белеющая в сумерках физиономия лакея: «Барин, вас спрашивают».

В тёмной передней он увидел тоненькую хрупкую женщину – из-под плаща с капюшоном выбивались чёрные косы… Всеслав рванулся вперёд. Как, как она могла оказаться здесь?! Он прижал её к себе – как же она промокла и озябла! Она положила руки ему на грудь – совсем, как тогда в лесу…

– Злата, любимая! – прошептал он одними губами.

– Вацлав Брониславович, я… Я пришла к вам… – раздался дрожащий голосок, и Полоцкий резко отпрянул.

Перед ним стояла Анна Левашёва.

Почти минуту они молча смотрели друг на друга; Всеслав не сразу осознал, что именно произошло. Анна приехала к нему одна, поздним вечером – зачем? Как?

– Рад вас видеть, Анна Алексеевна, – выдавил он. – Вы промокли: я сейчас же велю слуге…

Он отвернулся и позвал лакея; тот выскочил, принял у графини Левашёвой мокрый плащ и перчатки, унёс на кухню сушить. Анна продолжала неподвижно стоять в полутёмной передней, будто дожидалась от Всеслава каких-то слов – он же чувствовал себя стеснённо, как никогда. Их невольные объятия в первый миг встречи, вероятно, следовало хоть как-то объяснить. Всё же Анна – порядочная, замужняя женщина! Всеслав выругался про себя: давно ему не случалось бывать в таких передрягах!

Однако Анна вела себя непривычно. Она даже не думала гневаться или поражаться его дерзости; наоборот, стояла перед ним странно смущённая, даже как будто покорная. И ещё – она выглядела бледной и измученной, будто не спала всю ночь и долгое время не имела возможности поесть и отдохнуть.

– Вацлав Брониславович, я, прежде всего, должна объяснить вам… Прошу у вас прощения: когда мы виделись в прошлый раз, я наговорила вам ужасных грубостей. Видите ли, я просто не знала… Но потом пришлось убедиться…

Всеслав, не дослушав, прошёл вперёд, распахнул перед ней дверь в холодную, давно не топленную гостиную. Он зажёг свечи; их огоньки осветили большой пустой камин, тяжёлый круглый стол из красного дерева, диваны и кресла, обитые бордовым атласом, паркет, натёртый до блеска…