В крестьянской избе было дымно, чадно. Хозяин – тот самый мужичок, что привёл их сюда – велел всем домочадцам убираться и указал на небольшой закуток за печью. Там, на полатях, стиснув руки на коленях, сидела Люба и глядела в одну точку. Полная, румяная, брызжущая здоровьем горничная сейчас казалась собственной тенью. Услышав шаги, она подняла голову, но никаких эмоций на её лице не отразилось.

– Это вы, барин, – едва слышно заговорила она. – Это вы… А барышня-то моя… А это вы…

Денис, едва не сбив Владимира с ног, кинулся к Любе, прижал её к себе – та даже не сопротивлялась, будто не заметила его. Денис что-то горячо шептал ей, затем поднял глаза на Левашёва – Владимир пожал плечами и вышел из избы. Хорошо, что Люба выжила, хотя она явно не в себе и вряд ли расскажет что-то про Анну.

– Двоих вчера спасли: девку эту вот, да ещё экономку, из нашенских, – поведал ему хозяин избы. – Там ещё старушка была, стряпуха, да она, сказывали, с вечера к родне в рыбачью слободу погостить собиралась. Вот, верно, до пожара и ушла. Подфартило ей: хоть жива осталась.

– И сейчас она у родни? Ничего не видала, как загорелось? – на всякий случай осведомился Левашёв.

– Да кто ж её нынче искать стал! Не до того теперь, – махнул рукой мужичок. – Видать, у них и останется, больше-то им с Домной Лукинишной податься некуда…

– А… Больше никого не успели вызволить? – деревянным голосом спросил Левашёв.

Собеседник сочувственно посмотрел на него, покачал головой.

– Где уж, барин! Весь верхний этаж пылал, какой там вызволять… Пристав как осматривать приехал, так ему, бедняге, самому дурно сделалось. Он там труп нашёл, навроде женский, да почернело всё, не разобрать… Вы, коль хотите знать, барин, лучше и не глядите, отправьте кого-нибудь – ну, хоть лакея вашего. Незачем вам на такое глядеть.

Похороны графини Левашёвой были пышными и многолюдными. Из светских знакомых семьи Левашёвых отсутствовал только князь Полоцкий: как говорили, он в очередной раз отбыл в одно из своих таинственных путешествий. Владимир позаботился о том, чтобы никто не смог сказать, что он не отдал подобающих почестей трагически погибшей во цвете лет супруге. Местом погребения стало старинное Лазаревское кладбище – ради этого Левашёву пришлось выложить немалую сумму, но он полагал, что оно того стоит. Изображать же убитого горем вдовца, проводящего бессонные ночи в рыданиях и молитве, оказалось не так уж и трудно – с его-то актёрскими способностями. Владимир видел, прямо-таки кожей чувствовал, что соболезнования, сыплющиеся на него со всех сторон, были вполне искренними, особенно те, что исходили от знакомых дам. А, как известно, женщины куда наблюдательнее и прозорливее мужчин.

Итак, с этой стороны он ничего не опасался. Никому из его светских приятелей и в голову не пришло, что муж и жена Левашёвы испытывали друг к другу что-либо иное, кроме любви и нежности.

Однако ещё до погребения Денис, обеспокоенный какими-то тайными мыслями, которыми он до поры до времени не хотел делиться с барином, поведал странную вещь.

Пристав допросил Любу и Домну Лукинишну по поводу пожара, а ещё – как случилось, что у горничной тем вечером руки оказались связанными? Обе показали, что вечером, когда барыня изволила лечь спать, женщины поболтали немного, затем Домне понадобилось зайти к садовнице, что жила с мужем во флигеле. Там она и находилась, пока не увидела, что барский дом запылал, точно факел.

Люба же в это время собиралась на покой и не ожидала ничего плохого – однако ж, в дом через чёрный ход ворвались двое, а может и трое: страшные, с ножами, бородатые и взлохмаченные… Люба хотела кричать, да язык будто отнялся, а тут один из них, высокий да костлявый, словно смерть, ей нож к горлу приставил: «Молчи, мол, девка, а не то зарежу!» Видно, в этот самый момент она и лишилась чувств, потому что больше ничего рассказать не могла. Стало быть, разбойники вломились в дом, они же и поджог совершили – небось, чтобы следы замести. И Анна Алексеевна, значит, в тот момент уже почивать легла: ни на помощь позвать, ни из горящего дома выскочить не успела.

Пристав на всякий случай задал вопрос про старуху Акулину, что работала в доме на кухне. Вышло так, что эта Акулина как раз отпросилась на день со двора: родню в слободе навестить. И так как барышня изъявила желание, чтоб в усадьбе было как можно тише и спокойней, а Домна не сомневалась, что с помощью Любы обслужит хозяйку наилучшим образом, она легко отпустила Акулину к родным. Та вроде бы собралась и ушла. Но как она уходила, Домна не видела, ибо готовила пирожки для барышни, потом беседовала с нею о делах в усадьбе.

– Так вот, барин, тревожно мне что-то стало, я и съездил в эту Рыбачью слободу, откуда Акулина с Домной родом.

– Так что же? – с нетерпением откликнулся Владимир, прикидывая про себя, как бы сообщить страшную новость Елене и не попасть под град её рыданий. Посыльного, что ли, с письмом отправить, притворившись, что ужасно занят дознанием и похоронами? А там, когда он вернётся, Элен уже выплачется на груди своей маменьки; Левашёв хоть меньше причитаний выслушает. Наверное, так и нужно сделать.

– Да вот, там о пожаре ещё не узнали. А бабы этой, Акулины, я нигде не нашёл. Никто её тем вечером не видел.

– Ну и что?!

– Да так, барин, странно получается: пропала, выходит, эта Акулина! – напряжённым, каким-то деревянным тоном сообщил Денис. – Ведь если она всё-таки в доме оставалась, её-то тело тогда бы обнаружили…

– Да чёрт с ней совсем, с Акулиной твоей проклятущей! – взъярился Левашёв. – Что ты мне её тычешь – других забот, что ли, нет?!

– Это я к тому, ваше сиятельство, что где-нито она давно должна была б уж объявиться! У соседей, али в слободе, а нет – так здесь, дома.

Владимир хотел уже отвесить наперснику хорошего тумака, чтобы не надоедал глупостями, но одумался: обычно невозмутимый до цинизма Денис был, похоже, серьёзно озабочен.

– Ты о чём подумал? Говори прямо!

– Тело-то женское, барин, всего одно нашли – а оно так обгорело, что и не узнать! Головешка-с! Я ходил, смотрел: где уж там стряпуху от барыни отличить! – вполголоса ответил Денис.

Владимир уставился на него: ярость сменилась тошнотворным приступом страха.

– То есть… По-твоему, это не Анна?.. Но… Тогда где же она?!

– Не могу знать! – развёл руками Денис. – Только, как изволите видеть, история получается…

Левашёв прикрыл глаза; ему настолько не хотелось в такое верить, что он готов был надавать лакею по шее собственной тростью за то, что тот поделился своими сомнениями. Мало ему хлопот, так теперь ещё гадай, замирая от ужаса: а если вдруг Анна выжила, и, не ровен час, объявится, расскажет, что её пытались убить?! Доказательств вины Владимира, правда, у неё нет! Но если кто-то что-то слышал, если ей что-нибудь рассказали?! К тому же это будет означать конец его мечтам о прекрасной Софье Нарышкиной и близости к императору!

Денис смотрел на барина, ожидая его распоряжений.

– Сейчас пойдёшь, – отрывисто бросил Владимир, – разузнаешь всё, что можно, про эту Акулину! Вдруг объявится, чертовка, где? А насчёт Анны – ни звука! Чтоб никому даже в голову не пришло. Хороним мы графиню Левашёву, да и всё! Домна и Люба твоя показали, что она спала, как пожар начался – стало быть, во сне сгорела.

Денис кивнул.

– Про этих, что в дом залезли, ничего не слышно?

– Нет-с, не здешние они. Я нарочно дальних навёл – так оно сохраннее будет, – шёпотом заверил лакей. – Видать, дело-то не так повернулось, они дом и запалили…

Левашёв выругался. «Дело» с каждой минутой, как ему представлялось, принимало всё более неприятный оборот. Из-за Любы скрыть нападение разбойников не удалось, Анну сочли погибшей, о пропавшей стряпухе пока никто и не подумал… А если она так и не объявится? Но кто её станет искать? Мужа и детей у неё не было, родня вся дальняя, Домна Лукинишна слишком удручена гибелью барышни и усадьбы, где она прожила всю жизнь.