И встал перед ней сам черный смех.

(больница, третья неделя после родов)

Старушка любила яблочную пастилу. И свою четырехлетнюю внучку. Никто не говорил, что нужно выбирать.

Она, сухопарая, собранная, аккуратно зачесывала назад негустые, красиво поседевшие волосы. Держала тумбочку, свои не– и внучкины многочисленные вещи в идеальном порядке. Тщательно убирала остатки еды, так, что лишние запахи не наполняли палату. Точно придерживалась собственного расписания: подъем в шесть утра, гигиена, завтрак, занятия, обед, прогулка, ужин, свободное время, сон. Она почти никогда не ходила в туалет ночью и не скрипела протяжно дверьми.

Она стала Саше идеальной соседкой.

Время для отдыха у нее оставалось лишь вечером, когда внучке – худенькой девочке, миловидно щурившей один глаз и слегка похрамывающей, – разрешалось смотреть мультфильмы на планшете. Тогда Кира Степановна выкладывала на тумбочку сласти: пастилу, зефир, грецкие орехи; заваривала травяной чай и раскрывала книгу на нужном месте. И медленно, с кротким наслаждением, брала в руки яблочное лакомство, скручивала его в пальцах, чуть сдавливала и аккуратно откусывала.

В первый же день пребывания пожилая женщина предложила Саше сходить до магазина, пока она посмотрит за детьми.

– Проветришься, купишь еды, да и мне кое-что захватишь, – соблазняла она.

Конечно, удобнее было бы заказать доставку. Но возможность выйти на свежий июньский воздух сначала смутила, а потом раззадорила Сашу. Полчаса в одиночестве. Тридцать долгих минут в привычном мире. Одна тысяча восемьсот секунд на воле – выбирая, покупая, оплачивая. То, что нужно!

Она принесла немного еды себе: земляничный чай в пирамидках, злаковые батончики, творожки, лапшу быстрого приготовления, бриоши с шоколадом – и сладости по заказу Киры Степановны. Поблагодарила, что старушка присмотрела за ребенком, отказалась от чая и легла к зеленой стене, сославшись на «дикую затылочно-височную головную боль».

Саша пыталась совладать с запоздало затрясшимися руками. Со скрученным в очередной раз сердцем. Поймала себя на мысли.

Там…

Как там, на улице, хотелось бросить все и бежать по тротуару, а лучше по дороге наперегонки с машинами ну и пусть сигналят, пусть попробуют догнать, пусть И потеряться в лесу, долго плутать, искать ягоды и коренья и чистую питьевую воду, и, может, неожиданно найти ручей, душевный источник и наконец утонуть в нем Или сесть в самолет и улететь на другой конец света, на райский остров, на котором, впрочем, не будет для нее никакого рая.

Начать жизнь с начала или с конца, как пойдет, но ни в коем случае не продолжать с того, на чем остановилась, не с пугающего «сейчас».

Так хотела, но знала – не бросит, не убежит, не улетит.

Не сможет. Не простит.

Усмирила что-то беснующееся внутри. Вернулась. Назад, к ребенку, к своему будущему.

А что поделать?

Дни в больнице, то однообразие дней, которые начали наполняться если не событиями, то новыми, проникающими сквозь оставленную в броне щель людьми, немного примиряли ее с обстоятельствами, отвлекали от крутившегося и вертевшегося рядом отчаяния, позволяли поддерживать бытовые разговоры с Инной, Катей, Кирой Степановной.

Она по-прежнему не стремилась к общению, но и не противилась попыткам себя «растормошить». Не все ли равно, раз приходится оставаться и ждать операцию. Здесь ее окружали люди, мамы маленьких пациентов, которые могли найти ответ на любой вопрос. Чем чаще до отстраненной Саши доносилась жизнь отделения, тем больше она удивлялась той обыденности, с которой говорят на многие темы.

Ну как, как можно говорить – даже подумать о том, чтобы говорить! – о том, какой купить крем для ног, о том, как раздражают вросшие волоски в паху, или о том, какой симпатичный персонал на третьем этаже, – когда рядом так много детей на колясках, детей без волос, детей с перемотанными головами.

невыносимо

Это шокировало и отталкивало. Отдавало суровой реальностью, которую принимать не хотелось.

Рыжая красавица не отступала, старалась мягко сблизиться с Сашей. Внимание от нее иногда казалось слишком горячим, избыточным – в чем-то оглушало, где-то смущало, но главное – смягчало. Сближало. Дарило нужное, неосознаваемое пока тепло.

И в первое время этому сильно способствовала дочь Инны. Неведомым образом Машенька притягивала Сашу. Не только красивым, изящно вылепленным, как у фарфоровой куклы, лицом. Нет, тут было что-то еще. И она пыталась разгадать что. И эта восьмилетняя девочка, в их самую первую встречу, тоже прислушивалась, прямо оценивала новую знакомую.

А потом важно, как на приеме, произнесла, подавая руку:

– Привет, я Маша!

То ли от смущения, то ли повинуясь непонятному порыву, Саша нагнулась к коляске, пожала сначала левую, протянутую, а потом легонько стиснула правую, живущую на неподвижных коленях. Эта рука то изображала клюв птицы, не специально сжимая большой и средний палец, то выгибалась в обратную сторону, образуя морскую звезду. Она явно стремилась к самостоятельной, автономной жизни.

Уже после двойного приветствия Саша внезапно испугалась: а вдруг она причинила девочке боль. Но нет, Машенька, чувствуя покорного слушателя, переключилась на рассказ о себе. Через полчаса Саша узнала все или почти все о любви к точным наукам и языкам, желании работать преподавателем математики в Германии, когда девочка вырастет, о нетерпимости к популярным ток-шоу и страсти к научным книгам и передачам.

Эта милая болтушка не унималась, и по мере общения Саша все больше восхищалась сочетанием ее детской восторженности, мечтательной легкости и прямого, где-то даже циничного взгляда на мир. Мир, в котором маленьким девочкам и всем, всем приходилось страдать.

Где Машенька черпала энергию? Как боролась с приступами меланхолии? Может, внутри этой сильной девочки, ступни которой еще ни разу не касались земли, находился тайный генератор счастья, не истертый долгой душевной болью, не истончившийся нервным ожиданием и страхом, страхом за свое будущее?

кто знает

Как все-таки здорово было иметь юное, не потерявшее веры сердце.

– У Катиной дочки сегодня операция? – спросила Кира Степановна еще до завтрака, пока Саша заправляла постель и допивала обязательный утренний кофе. Старушка ждала обхода, чтобы потом немного подремать – со вчерашнего дня она несколько раз упомянула о головной боли и давлении.

– Да.

– Бог даст, все пройдет хорошо.

– Да, – повторила Саша и засобиралась в столовую. Она хотела, но почему-то постеснялась спросить соседку о самочувствии. Ей казалось, что в вопросе будет сквозить неискренность. Слова встали в горле.

Она могла думать только о Кате. О том, как та проводит дочку в операционную, будет ждать, меряя шагами коридор, а может, потом пойдет назад – отошлют – в отделение. Она будет сжимать похолодевшие, напряженные пальцы, грызть ногти но это же не она, не она дергать ногами, не в силах остановиться, замереть и пережить этот операционный невроз.

ногти

Вовсе не о Кате она думала. А о себе. Что ей придется пережить ради того, кого… Саша глянула на крошечное тело. Чертов ребенок!

– Да, – повторила она и, небрежно подняв на руки младенца, вышла.

Кати в столовой не было, но Инна с Машенькой уже сидели в углу – там удобно было задвинуть коляску и как бы уединиться своей компанией. Инна привычно протянула руки, чтобы взять у Саши нетуго запеленатый сверток. Иначе никакой совместной еды не получилось бы – ребенок бодрствовал, а оставлять его одного в палате, чтобы поболтать о мелочах за завтраком, казалось совсем плохой идеей. Не хотелось получать косые взгляды медсестер, соседки или Инны.

– Вкусная каша сегодня, – сообщила Машенька, которая больше всего на свете ценила вкусную, вредную и калорийную еду, но из-за сидячего образа жизни не часто ей лакомилась. – А еще бутерброд с сыром и маслом. Я съела два!