Медсестра зашла в воскресенье, рано утром, попросила занести бумажку для личного дела.

– Найду чуть позже, – пообещала Саша.

Женщина поворчала, ввела лекарство в катетер на голове ребенка и вышла. И снова зашла к обеду.

– Все лежишь? Мне нужно документы отсканировать.

– Сейчас поищу.

– Кто за ребенком будет смотреть, пока ты разлеглась?

– Я, – еле слышно проговорила Саша и резко встала.

Побелела. Покачнулась.

– Ну-ну. Ты совсем не ешь, что ли? Бледная такая, – сощурившись, спросила женщина в белом.

– Ем.

Саша встала у тумбочки, ожидая, когда медсестра уйдет. Но та не двигалась.

– Думаешь, ты одна такая? Да тут целое отделение, да еще с диагнозами пострашнее. Некоторые дети по двадцать операций переживают, месяцами в больничных стенах. Матери все силы на них тратят, а не на… эх… да что тебе…

Вышла наконец.

а что мне другие? я-то одна

Саша присела на корточки и в упор уставилась на светло-серую дверцу с истертой ручкой. Вспоминала-вспоминала, что же надо было найти. Куда она могла положить эту бумажку? Пакеты, пакеты, все эти дурацкие пакеты; набитый рюкзак. Она без разбору начала вытряхивать оттуда вещи. Что тут? короткая жизнь человека

ворох скомканных салфеток; еще чуть влажных

файлик со смятыми по углам документами

недоеденная, истертая пачка печенья

пакет с грязным бельем; нет сил разбирать и стирать

крем универсальный: для лица, для тела, для ребенка

шампунь и мыло в скользком пакете; болтается бритва

зарядка для телефона с изломом на шнуре

пеленки, распашонки и штанишки для младенца

кружка, ложка и тарелка; почерневшие

чайные пакетики, обертки от злаковых батончиков; не меньше семи

расческа, попавшая в худенький пакет с трусами; без зубьев

цепочка, подаренная мамой на… на восемнадцатилетие; золотая

Цепочку Саша достала из маленького потайного кармана. Аккуратно расправила на руке и села прямо на пол.

а ведь как новая, а ведь как вчера

«На память, – сказала мама. – Знаю, ты не любишь желтое золото, но я купила эту цепочку давным-давно, на первые заработанные от магазина деньги. Я радовалась, что смогла. И ты все сможешь. Пусть остается как символ».

Саша хорошо помнила. Они сидели в изящном летнем кафе с коктейлями и итальянской пиццей с базиликом. Справляли ее поступление на экономический факультет. Слушали и рассказывали каждая о своем. Мама выглядела удивительно молодо – не дашь и сорока.

Что-то стукнуло. Медсестра, придерживая ногой дверь, пролезла в палату и остановилась. Так они с Сашей и смотрели друг на друга. Женщина перевела взгляд на заваленный пол, похмыкала, поставила поднос на застеленную соседскую кровать.

– Нужны горячая еда и питье, чтобы молоко легче прибывало. Тебе же еще кормить грудью.

– Спасибо.

О справке и не вспомнили.

Саша затолкала вещи в рюкзак, а его сунула в тумбочку, еле поднялась и впервые прямо посмотрела на миловидную, среднего возраста женщину в очках, с темными короткими волосами. Ольга Анатольевна – значилось на бейдже. Старше мамы.

– Муж есть? – неожиданно спросила она.

– Нет.

– Кто-то может поддержать? Родители?

– Мама… была… умерла.

– Рак?

– Авария.

Женщина в белом сочувственно цокнула языком. Саша не понимала, почему так спокойно отвечала на личные вопросы. А ей есть что скрывать?

– А отец, бабушки, дедушки?

– Отец улетел по работе, останется, наверное, там, я не знаю. Бабушек давно похоронили.

и праба, праба Пелагею

Папа улетел в день родов. Так было нужно. Обещал, что если с проектом там заладится, то ждет дочь с внуком к себе. А если нет, то прилетит обратно, в Москву. Говорил, как рад красавцу-мальчугану. Говорил, что он вырастет спортивным и пробивным, деду будет с кем бегать на лыжах, соревноваться на скалодроме, болеть за хоккейную команду.

Да. Естественно.

– Во-о-т уж, – совсем тепло, почти ласково протянула Ольга Анатольевна и придвинулась к ней ближе. – Всем бывает плохо, но ты ответственна за живого человека! Не хочешь думать о себе, подумай о нем. Страдай, плачь, но то, что должна, делай. Отвлекайся. Выйдешь – сходишь к психологу. А пока пообщайся с другими мамочками. Станет легче. Давай, ешь. Я пойду.

Слова отбивались, дробились, не отскакивали, но и не проникали глубоко. Саша хотела закончить допрос и потянулась к приборам.

Есть. Ну что же. Бледное пюре и аппетитно пахнущая котлета, жидкий чай в стакане, маленькая тарелочка с затяжным печеньем.

Она взяла пюре на кончик вилки и замерла.

– А если я не смогу?

Но уже никто не слышал.

Не есть нельзя. Но есть по-прежнему не хотелось. Котлета заветрилась, пропала, пюре заледенело; Саша хотела было глотнуть горячего, но и чай остыл. Что же делать, остыл.

Надо выйти туда, в коридор, в столовую, за кипятком и, может быть, за сахаром. Горячего чая хотелось все сильнее и сильнее. Она прождала до ужина. И едва послышалось характерное движение и звон, туда – в коридор и столовую – все-таки вышла.

Она пыталась пробиться к горячей воде – пройти слева холодильники, раздаточное окно и двигаться к дальнему углу, к столу, на котором ждут кулеры, – но как-то встала в очередь, как-то зачем-то получила тарелку с борщом. Как-то села около улыбчивой полненькой брюнетки, кормящей сына на коленях. Посмотрела в свою кружку – кипятка там так и не появилось, но появился теплый компот.

Брюнетка с ребенком действовала на Сашу удручающе. Когда-то она мечтала, как покажет фотографии новой себя: усталой, но красивой, уже с младенцем. И все будут поздравлять, и она устроит праздник, и подруги надарят красивую одежку и плевать на этого Марка

Рука дернулась. Несколько капель супа расползлись по клеенке нежирными кляксами. В тарелке еще оставалось много, все, что было положено, и оставалось. Она не съела ни ложки. «Первый день?» – донеслось до Саши. Она помедлила, убедившись, что обращаются к ней и подтвердила, не поднимая головы:

– Почти.

А распевный голос продолжал:

– Ничего, скоро станет полегче.

Саша заторможенно повернулась к подсевшей справа соседке: ухоженная женщина лет тридцати, с кудрявыми волосами, маникюром, подведенными глазами, в аккуратном спортивном костюме не в цветастом халате

Рыжая красавица приветливо, сочувственно улыбнулась. Спросила серьезно:

– Сколько ребенку?

– Одиннадцать дней.

– Какой диагноз?

– Я не запомнила.

Рыжая кивнула.

– В первый раз всегда так.

Замолчали.

Соседка с аппетитом ела тушеные овощи из лотка.

надо есть, надо надо надо есть

Саша насильно проглотила несколько ложек остывающего, но вполне съедобного супа. Чуть не вырвало. Машинально она схватилась за компот и поразилась этой жидкой одинаковости блюд. Соленое и сладкое. И то и то разбавленное.

как ее жизнь

– Вот ты где. – Напротив Саши села худенькая симпатичная девушка с малышкой на руках.

– Катя, ну что? – переключилась рыжая и продолжила начатый ими когда-то разговор.

– Добилась. – Та махнула свободной рукой и достала из пакета большой творожок. – Наконец-то сдвинулось. По итогам комиссии назначили операцию. Экстренно ищут место.

– Может, третий операционный день на неделе поставят?

– Да, хирург, не запомнила, как его зовут, должен решить.

– Ну и хорошо, – улыбнулась рыжая, наблюдая, как малышка ест.

– После всех проблем в нашем городе! – Катя закатила глаза и обратилась уже как будто к Саше, но не к Саше, а ко всем, кто мог их сейчас слышать, а целиком историю не знал. – Я сама пришла к неврологу, она меня обсмеяла. Но направление дала. С анализами случилась беда: то напутали в лаборатории, то не так взяли, то врач ушла в отпуск. А потом на приеме сказала вечное «а где же вы раньше были». Я аж дар речи потеряла!