Они повели меня на живой концерт местной инди-группы. Мы сидели за барной стойкой, слушали музыку и болтали о всякой ерунде. Айана ищет помещение для школы, Джей копит на очередную гитару. В какой-то момент я вдруг осознала, что люди вокруг настоящие, живые. С реальными желаниями и заботами…

Я даже с аппетитом съела порцию гренок с чесноком и сыром. Правда, пришлось весь вечер пить только безалкогольное пиво…

Зато Джей успел хорошенько накидаться:

– А травку тебе можно?

Я задумалась. Про травку доктор Престен ничего не говорил. Или это само собой подразумевается?

Айана отказалась сразу.

Мы с Джеем вышли на свежий воздух, спрятались за пожарной лестницей и раскурили косяк на двоих. Я пробовала травку в колледже и не скажу, чтобы осталась в восторге. Но сейчас желание расслабиться превратилось в навязчивый неутолимый зуд.

Джей выдохнул вместе с дымом:

– Хорошо все-таки жить.

С этим я согласиться не могла. Но вечер сделал жизнь более сносной.

Я затянулась.

– Эй, только один раз, и все, не хочу, чтобы у тебя поехала крыша.

Я выдохнула. Голова закружилась:

– Поздно, мою крышу уже не догнать.

Я снова вспомнила искореженное ужасом лицо бездомного:

– Мне сегодня снилось, как я убиваю человека. Или даже не убиваю. Скорее, он будто испугался меня до смерти. И его лицо…

Отвисшая до груди челюсть.

Джей забрал у меня косяк и улыбнулся:

– Ну ты, конечно, в последнее время выглядишь жутковато, но вряд ли могла напугать кого-то до смерти.

Я усмехнулась, но сердце тут же сжалось:

– Просто… Все казалось таким реалистичным. Будто я там была.

– Мне иногда снится девушка из соседнего кафе, и, поверь мне, выглядит она крайне реалистично.

– Прекрати…

– Ну либо… – Джей сделал затяжку. – Либо ты можешь видеть, как смерть забирает людей. Мама говорит, бабушка обладала даром видеть рождение и смерть. Она была шаманкой. Уж не знаю, правда это или нет.

Я улыбнулась:

– Мою бабушку тоже так называли. Она вроде как лечила от болезней и тревог. К ней приходили со всей резервации. Как по мне, она просто хорошо разбиралась в травах.

– Ну… Вот тебе немного мудрости от племени оглала: между знанием и даром тонкая грань.

Я разулыбалась:

– Мне нравится.

В голове заплясали огоньки. Я почувствовала, как расслабляются плечи. Почему бы доктору не прописать мне траву?

Джей докурил и кинул окурок в канализацию:

– А знаешь… Я иногда думаю, это ведь мы с Айаной предложили тебе скататься на Коста-Рику. Ты могла выбрать любое направление. Но мы разрекламировали…

Да, я могла бы выбрать Мексику или Кубу.

– Брось. Кто мог предположить такое? Тем более я мечтала увидеть океан.

И увидела, только изнутри.

– Да, ты права. И все-таки паршиво вышло.

Я знала, что за Джея говорит алкоголь. И в нормальном состоянии он бы не стал напоминать мне о том, как паршиво все вышло. Тем более в миг, когда я перестала об этом думать. Мне захотелось стереть этот разговор. Жаль, что мы не можем стирать разговоры и события по желанию.

Я вернулась домой с легким головокружением и острым чувством голода.

Холодильник был пуст, так что пришлось варить макароны. Но пока я ждала, когда вскипит вода, краски снова померкли. Вот так. Без причины. Травка совсем отпустила, а вместе с ней ушло и воодушевление. Я почувствовала себя разбитой на части. Силы покинули меня. Я поела недоваренные макароны с кетчупом и завалилась спать, не раздеваясь.

Из плюсов – я уснула быстро.

Из минусов – кошмары не хотели оставлять мое измученное сознание.

Красное табло «пристегнуть ремни» загорелось в темноте. Самолет начало трясти и тянуть на левый борт.

Новый толчок оглушил.

Я стала тенью. Бесплотной тенью, рыскающей по ночному городу. Фонари жгли глаза. Я перемещалась во мраке. Под навесами, за деревьями. Быстро, словно проматывая пленку вперед. Кошка встала на дыбы и зашипела.

Женская фигура дрожит на горизонте. Зонт. Стук каблуков по мостовой.

Шаг. И я уже за ее спиной. Зонт медленно поворачивается. Зеленые глаза расширяются, рот открывается неестественно широко. Лицо искажается в ужасе. Она падает без чувств.

Все погружается во мрак.

– Тасоом.

Да, это голос бабушки.

Она зовет меня. Но в темноте никого нет.

– Тасоом.

Я вижу дерево. Пораженное молнией дерево. На одной из ветвей сидит сова. Но, как только я приближаюсь, она срывается и улетает.

– Тасоом.

Бабушка?

Я просыпаюсь.

На этот раз не в панике, а с ощущением присутствия. Будто шепот был здесь, в настоящем.

Но развеялся, стоило открыть глаза.

Я зажгла прикроватную лампу. Комната была пуста.

Рельеф амулета ощущался через потную майку. Может, его присутствие и напомнило мне о бабушке? Как говорит доктор Престен, не знаешь, что впитает в себя подсознание.

Три сорок пять. Спать больше не хотелось. Я пошла в душ, встала под струю теплой воды и закрыла глаза.

Тасоом. Значит, тень. Душа. Для шайенов это одно и то же. Но почему это слово пришло в мою голову?

Воспоминания о бабушке начали мучать мою душу. Ее мягкие морщинистые руки, пахнущие травой и землей, гранатовый подол платья, длинные седеющие волосы. Она пела мне песни тихим хрипловатым голосом. Песни на языке шайенов. Мне кажется, я любила бабушку больше, чем маму. И она любила меня. Называла чудом. И относилась как к чуду. Она умерла, когда я училась на втором курсе. Наверное, с этого и началась череда моих депрессий и тревог.

Или раньше?

Надо выпить таблетки.

Спать так и не хотелось. Не знаю, чего я боялась больше – очередного кошмара или тихого шепота бабушки.

Перед глазами всплыло искореженное ужасом лицо женщины с зонтом. Мой мозг болен.

Я надела парку и вышла в ночной город. Улицы всегда принимали и разделяли мою боль.

Холод пахнул в лицо, развевая остатки сна.

Ноги сами несли меня в путь. Мимо разрисованного граффити дома, вдоль пустынных трамвайных путей, вниз, в потемневший от сырости переход под железной дорогой, и вот передо мной раскинулась великая река Миссисипи. Ее течение не было быстрым, но даже слабый шум воды успокаивал. Я слышала, как она качается в русле, плещется в заводях, неспешно продвигаясь вперед.

Огни города отражались в этой реке. Белые, желтые, красные… Смешивались на темном полотне воды и дрожали, будто размытые краски.

Я прошла по бетонному мосту и оказалась на восточном берегу – район парков и старых частных домов. Здесь искал свое вдохновение не менее грустный Фицджеральд. Но он умел превращать чувства в прекрасные слова. А я… За годы, проведенные в Сент-Поле, я поняла, что любовь к чтению еще не делает тебя писателем.

Возможно, книги для меня просто излюбленная форма эскапизма?

Я остановилась у кленовой рощицы и взглянула на город поверх реки. Он стоял недвижно. Собрал в гроздь все свои небоскребы, провода, застывшие краны.

Я захотела перейти на другую сторону набережной, но остановилась. На асфальте под моей кроссовкой трепетал флаер с летящей белой совой.

Мимо промчался мотоцикл. Я отпрянула назад. Холодный порыва ветра растрепал волосы. Надо же, еще один шаг, и мотоцикл снес бы меня вместе с моей грустью. Может, так было бы и лучше.

Рев мотора улетел вдаль. Казалось, такой громкий звук должен разбудить весь город. Но город спал. Я была одна. Одинокий призрак этого города.

Ветер зашелестел в кленовых листьях, и мне безумно захотелось на волю. Подальше от бетона и огней. В родную Монтану.

Я закрыла глаза. Бабушка ведет меня за руку по степи, поет песни, собирает душистую зубровку и щекочет веточками мои ладошки. Ветер ласкает высокую траву.

Сердце сжалось. Может, оставить все и уехать?

Нет, глупые фантазии. Мне нечего делать в резервации. Бабушки нет. Мама живет в этом старом доме, не желая ничего менять. В последний раз, когда я ей звонила, она сказала, что грустить неправильно. Что Великий дух дал мне второй шанс, даровал жизнь, чтобы я смогла что-то совершить.