Алла обвела квартиру взглядом. Возле входной двери было натоптано. Перед ней была чашка с кофе, который не хотелось пить. Стул был неровно задвинут под стол так, что за спинку можно было легко зацепиться. Она зашла в ванную: полотенце, мокрое и сложенное, лежало на полке без единого шанса высохнуть и сохранить запах свежести. Алла вошла в спальню: окна еще были зашторены, резким движением она впустила в комнату солнечный свет, огляделась: расправленное одеяло на кровати, концы одеяла несимметрично свисают с двух краев, покрывало постелено со складками, как в интерьерном журнале, но совсем не так ровно и гладко, как привыкла Алла. И в этот момент совершенно неожиданно взрослая сорокатрехлетняя женщина, глава сети стоматологических клиник, практикующий ортодонт, села на пол, поджала ноги к груди и заплакала. Сначала это были тихие слезы разочарования. Слезы о том, что непрожитые минуты радости останутся таковыми. Она чувствовала, что не будет следующего свидания, что больше не будет позднего чая, что никто не развеет ее прах вдоль железной дороги, что все это одна страничка, которую она только что перелистнула, осмотрев свою квартиру. Но потом она заплакала навзрыд, из груди доносились хрипы, а она рукавом размазывала слезы по лицу, произнося редко, но громко: «Боже! Ну, Боже!» Алла злилась, злилась на себя, на жизнь, на Марка и его чертову метафору про газ в баллоне, который не любит давления. «Почему??? Почему мне так важно сохранить свой привычный уклад? Почему я настолько не готова к переменам? Почему я хочу никогда больше не видеть человека из-за неправильно заправленной кровати? Почему тот, кто казался таким близким и похожим, в итоге, как и все прочие, не вызывает ничего, кроме раздражения? Почему я так и не научилась жить с людьми? Принимать людей? Любить людей? Почему я могу быть только одна?» – Алла обнимала голову руками, положив лоб на колени. Она долго плакала, но так и не нашла ответов ни на один из вопросов. В итоге она лишь прошептала: «Восемьдесят пятая ошибка». Когда Алла встала с пола, она знала, что сейчас она приведет в порядок свой внешний вид, придет на работу, проведет там день, а вернувшись домой, займется уборкой. И завтра утром ее жизнь вернется к привычному размеренному распорядку, который никто не нарушит, и в прихожей утром никогда не будет натоптано.

Марк сидел в баре. Уже двадцать минут он сверлил глазами красивый стакан с четырьмя гранями, в котором между кубиками льда подсвечивалось медового цвета виски. Он смотрел на него, иногда поворачивал стакан то по часовой, то против часовой стрелки, но не пил. Он сделал заказ, потому что сидеть просто так было неловко, официант подходил дважды и явно давал понять, что уже стоит определиться с каким-то выбором. Марк ткнул пальцем в барную карту не глядя. Пить не хотелось, но не хотелось и уходить. Именно среди людей он чувствовал себя максимально одиноким. Но именно это ему и было нужно. Он не только привык, но и умел проживать любую боль один. Он знал, что делать, если день выдался трудным, и в его план не входили люди, кроме тех, кто был частью сферы обслуживания, но в них в такие моменты он видел только функцию, но не личность. А вот личность, человек был в таких случаях не к месту. Он справлялся сам и в такие минуты хотел быть лишь наедине со своими мыслями. Он знал, что завтра придет новый день и он не вспомнит про эту девочку, про ее родителей, он научился отпускать истории прошлого дня и уделять переживаниям не больше одного вечера. Это позволяло остаться в выбранной профессии, не сойти с ума и быть по-настоящему хорошим специалистом. В итоге, когда лед совсем растаял, он опрокинул бокал и одним глотком выпил виски. Слегка прищурив глаза, он выдохнул, достал помятую зелено-бирюзовую бумажку из кошелька и поставил на нее стакан. Он взял пальто и вышел из бара.

Марк шел по улице. В одной руке он нес пальто, другой придерживал сумку. Очки запотевали от теплого дыхания на легком вечернем морозе, но ему не было холодно. Он шел и думал о своем привычном одиночестве, о неумении уживаться с людьми, о том, что он в своей жизни так и не смог ни к кому привязаться и никого полюбить. И тут он внезапно вспомнил, что еще сегодня утром он выходил из квартиры женщины, с которой ему было так хорошо в эти последние недели. Он не вспомнил о ней ни днем, когда стоял там, на улице, ни вечером, когда так хотелось приглушить звенящую пустоту внутри и поскорее прожить накопившуюся за день ноющую боль. Он вспомнил о ней сейчас и подумал, что не хочет позвонить ей, услышать ее голос, не хочет поговорить с ней и узнать, как прошел ее день, не хочет обнять и утонуть в запахе ее духов, получив утешение и любовь. Он не хочет получать то, чего не может дать сам. А сам он… Сам он лучше справляется один. И уже не готов что-то менять. Ему самому было странно, но то возможное и для него счастье, которому он завидовал сегодня днем, оказалось не стоящим той цены, которую пришлось бы заплатить. Он выбирал сейчас сам оставить все как есть. И пусть он никогда не узнает, что такое жить, спеша домой, жить, зная, что где-то тебя ждут, что ты где-то нужен. Он отдавал это как плату за свое привычное, иногда холодное, но предельно понятное одиночество. В этот вечер его ждал еще один непростой разговор. Он чувствовал, что должен позвонить и объясниться. Он привык расставлять точки и объяснять причины. Профдеформация не позволяла оставить какой-либо вопрос в подвешенном состоянии и оставить его разрешение на волю случая. Он взял телефон:

– Добрый вечер! Как ты?

– Хорошо, уже дома. Занимаюсь уборкой. Как ты? – звучал очень спокойный голос в трубке.

– Выдался непростой день, но он уже позади. Возвращаюсь домой. Но я звоню не поэтому.

– Я тоже хотела кое-что обсудить.

– Тогда, может, лучше не по телефону?

– Да нет. По телефону даже удобнее. Что ты хотел сказать?

– Я хотел сказать спасибо за наши встречи, за прекрасное общение. Ты замечательный человек. И мы очень похожи. Мне было очень легко. Но я… – Марк замялся, он не хотел обидеть Аллу. Не хотел, чтобы из-за него кто-то страдал. Не хотел, чтобы она подумала, что сделала что-то не так, и искала свои ошибки.

– …Привык быть один, – прозвучал мягкий женский голос. В нем не было удивления или немыслимого страдания. Он звучал тепло.

– Спасибо, что понимаешь, – сказал Марк. Ему стало легче. Он был рад, что эта женщина, подарившая ему чудесные вечера, не чувствует себя брошенной и неправильной.

– Я сама готовилась звонить или писать тебе то же самое. Не могла определиться, как лучше. Выбирала между: проще и приличнее. Мы действительно очень похожи.

– Получается, мы сделали общий выбор, – с улыбкой сказал Марк.

– Получается, взаимно, но не вместе, – с каким-то грустным смехом ответила Алла.

– Еще раз спасибо. Было хорошо. И я желаю тебе всего самого доброго, – попрощался Марк.

– И тебе спасибо. Странно немного вот так завершать общение. Ведь действительно было хорошо.

– Но мы же понимаем, что либо сейчас, либо потом, когда будет плохо.

– А плохо будет неизбежно… Я сегодня это поняла, – почти шепотом, будто делясь тайной, сказала Алла.

– Да, мы привыкли иначе. И менять что-то сейчас уже ни к чему. Да и навряд ли мы сможем, да и уж точно не станем.

– Успехов тебе. Пусть все складывается так, как ты хочешь.

– И тебе. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Марк убрал телефон в карман, накинул на плечи пальто и исчез в аллее фонарей и осенних деревьев.

Следующим вечером Алла открыла дверь, включила свет, помыла сапоги, оставив их сушиться в правом углу прихожей на уже включенном теплом полу, помыла руки, надела черный шелковый халат, включила воду в ванной и пошла на кухню. Там она достала из морозилки треть мидий и две трети креветок…

– Убб-убб-убирайся отсюда, – надтреснувшим голосом произнесла Ольга Васильевна.

– Зачем же так реагировать? Я зашел в гости, проведать, – спокойно ответил мужчина лет сорока.