Рядом со старым железнодорожным вокзалом, на который я прибыл, был автовокзал. В нужном направлении ходил всего один автобус, и я удачно успел на него. Но приезжал он только в соседнюю деревню с той, где жил мой дедушка. Я без устали спрашивал у всех, как мне добраться до Гуляевки. Машин оттуда на остановке не было. Одна очень добрая бабушка дала мне яблоко и показала, в какую сторону идти до деревни. Правда, идти нужно было шесть километров. Я прикинул, что, когда доберусь, будет темно, но делать было нечего, и я пошёл пешком. В местном магазине купил буханку хлеба, кваса и воды. Как ни старался, я не нашёл молоко.

– Где же я тебе его возьму? Не возим мы молоко в бутылках. Тут коровы у всех. Кефира тоже нет, не берут. Сметану возим раз в неделю, – сказала мне полная продавщица с короткой стрижкой и огромными накрашенными губами. Когда узнала, что иду в Гуляевку к дедушке, она продала мне ещё спичек и свечей, мол, лишними не будут, бери.

Автобус давно уехал. Я сел на лавочку у остановки и начал есть хлеб с квасом. Хлеб был свежим, квас вкусным и жизнь налаживалась. Телефон приветливо пиликнул что-то на своём и принялся раз в две секунды присылать новые и новые сообщения. Оказалось, что иногда связь все же есть. Этому я очень обрадовался и первым делом позвонил Паше. Узнав, что связи нет, я написал ему сообщение, что у меня все в порядке, спросил, как там его экспедиция. Потом собрал свои вещи, потянулся перед долгой дорогой и пошёл в сторону Гуляевки.

Я регулярно хожу в спортзал и подолгу хожу по дорожке. Правда, бывает это всего раз-два в неделю, но регулярно. Но эти шесть километров дались тяжело. Примерно посередине пути, я увидел у обочины одинокое дерево. На нем висело колесо от телеги, а на колесе было завязано множество верёвочек и разноцветных лент. Видимо, это была какая-то местная достопримечательность. Чуть дальше меня догнала настоящая телега. На ней сидел мужик неопределённого возраста и две женщины. Женщины свободно расположились в телеге на мягких мешках. Мужик остановил лошадь и поздоровался. Когда узнал, что иду в Гуляевку, предложил подъехать с ними. Спросил к кому и весело подтвердил, что знает куда нужно. Я с удовольствием и облегчением забрался на телегу, поздоровался с женщинами, и мы не спеша поехали.

– Ты откуда сам-то? – спросил мужик.

– Я из Москвы. Зовут Алексей.

– Тёзка значит, – мужик довольно усмехнулся в усы.

– Скажите, пожалуйста, а почему на том дереве колесо висит? Это кто-то потерял?

Все рассмеялись и одна из женщин сказала:

– Так это ж Аксинья наша. Ух и вредная баба.

– Аксинья повесила колесо?

– Та не. Это Иван повесил.

– Расскажите?

– Аксинья, это ве́щица наша. Хата её на краю деревни. И правда, очень вредная. Ничего так не сделает. Помню, мы картошку сажали, а она все кругами ходит, ходит. Думаю, и что надо? Кричу, иди сюда, скажи, что надо. Смеётся, не идёт. Тут смотрю, а в огороде шкура козла закопана. Ее работа. Как-то пошли наши парни на вечёрки к девчатам в другую сторону. Темно. Перекинулась Аксинья колесом и катится за ними. Напужала всех, а Иван не испугался. Схватил колесо, снял свой пояс и подвесил его за низкую ветку. Утром глядь, а это Аксинья висит. Так и оставили. Уж как она стонала, как просила снять. А никто не шёл. Поглядели, погалдели, да и по домам пошли. Всем страшно было – кто ве́щицу тронет на издыхании, тому её силы перейдут, а она сразу издохнет. Поди, потом докажи кому.

– А полиция? – спросил я, не веря ни одному слову.

– Пока приехали, там уж колесо висело. Так и уехали, – сказал мужик с бородой.

– А Аксинья обратно не приходила? Просто пропала? – спросил я.

– Нет, я ж говорю, вон она, на дереве висит. Ой, городской, только ты не трогай, а? Дай спокойно пожить.

– Хорошо, я не буду, – пообещал я.

Дальше мы ехали молча, думая каждый о своем, пока не показалась деревня. Во дворах лаяли собаки. Из труб курился уютный дымок. Представилось, как хозяйки хлопочут у печей. Мы проехали ещё немного и лошадь встала. Возничий развернулся и сказал, что мы уже на месте. Я слез с телеги и пошёл к дому бабы Фиры. Где был дом деда, я совершенно не помнил, но, видимо, он был дальше, потому как сгоревших срубов нигде не было видно. Я подошёл к калитке, звонко залаял большой пёс. Занавеска на окошке дрогнула и мне навстречу вышла небольшая бабушка в платке. У неё были почти бесцветные глаза. Я бы никогда не узнал её:

– Лёшка, – звонко крикнула она и бросилась меня обнимать.

От неё пахло хлебом и молоком, детством. Во мне что-то шевельнулось колючками. Я смутно помнил этот родной запах. Конечно, я помню, как бегал к нашей соседке, как она кормила цыплят, как дарила яблоки и угощала морковью. Ее просто окунали в воду, обтирали о фартук, и никто не чистил от кожуры. Мы лихо грызли её, а песок так и скрипел на зубах. Но как же это было вкусно. Я помню, что у неё был огромный ленивый кот, которого она часто ругала и говорила, что он страшный разбойник, опять повадился воровать сметану. Васька был большой, тёплый и совершенно не верилось в то, что он может быть разбойником. Я жалел его, гладил, носил желтки от яиц, которыми меня кормил дед. Я ненавидел крутые яйца, особенно желтки. Кот их с удовольствием на радость мне съедал. Сейчас, конечно, его уже нет, да и бабушку Фиру я почти не помню, но что-то зажало внутри, защемило, почти до слез. Старушка плакала и обнимала меня как родного, и я тоже плакал и в этот момент я чувствовал, как становлюсь Лешкой, мальчишкой с белыми, выгоревшими волосами.

– Лешка, разбойник, куда ж вы все делись? Совсем нас забыли?

Я молчал, потому что сказать мне было нечего, и просто обнимал старушку и гладил по спине. Когда она немного успокоилась, то рассказала, что дед снова ушёл на свою заимку и больше не возвращался. Мы редко ездили к деду в гости. Сам по себе он был сдержанным на эмоции, ко всему относился холоднокровно. Но с ним никогда не было страшно, даже в тайге. Он очень мало рассказывал о себе, в основном о том, что нас окружает и происходит. Он учил меня гладить белье и топить печь. Мы с сестрой, после летних каникул проведенных с дедом, умели варить гречневую кашу и открывать тушёнку. Дед, в тайне от мамы, учил меня стрелять из двустволки. Много и интересно рассказывал о тайге. Сам много читал и мне давал почитать свои книги из подземелья. Подземельем, я называл ход в подвал из его комнаты. Дед откидывал половик и открывал подвал, дёрнув за большое металлическое кольцо. Кольцо было тяжелым, кованым и мне очень нравилось. Оно было сделано в форме золотого змея, кусающего себя за хвост. Вниз меня, конечно, никто не пускал, лишь дед приносил оттуда удивительные вещи. Книги в старинных переплётах, какие-то стеклянные колбы, которые слегка дымились, зеркала причудливой формы и много разных камней, которые находил в тайге. Он писал что-то в больших блокнотах красивым почерком с завитушками. Мама называла его «наш феномен». В ее бытность студенткой, дедушка помогал с уроками. Я помню очередной его приход с тайги, как потом снял с плеча ружье, убрал его в сарай, подсел к расстроенной маме. Взял учебник французского и, строго посмотрев на неё, сказал:

– Опять глаза на мокром месте. Дай посмотрю, чего опять как сирена воешь.

И начал читать бегло по-французски. Помню, как мы все обалдели от его умения. Потом все оставшееся время он говорил с мамой на этом красивом языке и строго прикрикивал, когда она чего-то не понимала. При отъезде, мама вздыхала, мол, какой удивительный человек. Он и, правда, был удивительный. Его дом был срубом, но очень отличался от соседских домов. У дедушки в доме был душ и насос, горячая вода. Огород поливался сам. Ещё я помню, как дед держал баранов, стриг их, сам делал нитки. Потом умная машина вязала нам и ему тёплые свитера. Вязальную и прядильную машину он тоже сделал сам. Жил дедушка скромно, самогона не гнал. Все соседи шли к нему каждый со своими просьбами, и он всегда всем помогал. Учил, как делать какие-то настойки из трав и ягод. Мама говорила, что к старости стал суеверен, раньше был не такой. Все фото, которые у нас были, мне показали, что дед мало поменялся внешне. Мама говорила, что на такой природе люди все долгожители. Тогда мне казалось, что он будет жить вечно. Потом мы перестали ездить сюда. Почему? Да я и сам не помню. Все крутилось, вертелось, потом мы начали ездить на море и стали забывать деда и тайгу. Сначала я поступил, потом сестра. Мама съездила к деду одна, без нас, всего один раз. Затем оказалось, что мы с сестрой как-то чуть не сожгли квартиру и больше нас одних не оставляли. Потом я пошёл работать, а мама и сестра мигрировали в Германию.