– Простите, государь?.. – тот обозначил недоумение.

– Вот только не надо тут перед нами невинность разыгрывать! – рявкнул император, а Пафнутьев привычно вскочил и вытянулся. – Все ты прекрасно понял, за это и держим тебя на занимаемой должности! Сядь уже! Нам всем показалось, что ты нашел с Алексеем общий язык, вот и выскажи свое мнение насчет услышанного. То, что оно у тебя есть, я нисколько не сомневаюсь. Ну!

– Государь, – опять вскочил Пафнутьев и уселся обратно после жеста императора, – Алексей Александрович сейчас явно находится не в лучшей своей форме и мог в сердцах наговорить много лишнего…

– Но… – требовательно протянул император.

– Но думаю, что говорил он вполне искренне, и даже спустя время от сказанного не откажется. При всем моем уважении, государь, у Алексея Александровича слова редко расходятся с делом, и на совете рода вполне вероятны… соответствующие осложнения. И если мне будет позволено, государь?..

– Говори.

– Заключение в Бутырку князя Пожарского и Прохора Белобородова не оказывают на Алексея Александровича того нужного психологического эффекта, которого вы ожидали, а заключение Александра Николаевича с Иваном Кузьминым и подавно. На записи все это прекрасно прослеживается, государь. И еще… – Пафнутьев сделал вид, что ему очень неудобно.

– Ну!

– Государь, там, у «Русской избы», а потом и в доме у Карамзиных, у меня сложилось полное впечатление того, что с Алексеем Александровичем… у Алексея Александровича…

– Ну!

– Алексей Александрович окончательно превратился в настоящего мужчину, способного не только принимать решения, но и нести за них ответственность. – выпалил Пафнутьев.

– Дипломат ты наш доморощенный! – ухмыльнулся император и повернулся к родичам. – Это так наш Виталий Борисович, дорогие мои, хочет сказать, что Алексей под грузом всего на него свалившегося окончательно избавился от всех этих романтических представлений о жизни, у него, похоже, сорвало тормоза и какой-то там Бутыркой, а тем более советом рода его теперь не напугаешь. Я прав, Виталий?

– Абсолютно, государь! – вскочил Пафнутьев и кивнул.

– И что самое характерно, дорогие мои, – император продолжал ухмыляться, – во время моего общения с Алексеем в особняке Карамзиных у меня сложилось абсолютно такое же впечатление. Виталий, как думаешь, какие у нас теперь перспективы?

– Я спокоен за будущее Империи, государь! – осклабился тот, четко уловив схожее со своим настроение императора.

– Ну, будем надеяться. Но показательный совет рода надо будет все же провести…

Только к ночи понедельника графу Карамзину удалось успокоить родных, устроить выволочку охране, проследить, чтобы наконец поставили поправленные ворота на место, отключить телефон, на который весь день звонили обеспокоенные «подлым налетом грабителей» родственники, друзья и приятели, спокойно поужинать и, прихватив из бара бутылку армянского коньяка, подняться на второй этаж дома в свой личный кабинет. Когда он включил свет, графа выбросило в боевой транс – за его рабочим столом кто-то сидел.

– Какого?..

Кресло повернулось, и граф узнал Мефодия Тагильцева.

– Слава тебе богу! – выдохнул Карамзин и перекрестился. – А то я уж подумал, что этот бес проклятый вернулся…

– Как же, наслышан… – Тагильцев покивал головой. – И как тебе великий князь, Борислав? Внушает, не правда ли?

– Что есть, то есть. Чего надо, Мифа? – нахмурился граф.

– И даже как дела не спросишь? Понимаю… Пережить такое… – хмыкнул тот. – Обязательство о сотрудничестве Пафнутьеву подмахнул? Подмахнул. Как и Святослав. Чего молчишь, Борислав?

– Чего надо?

– Шоколада.

Граф заскрежетал зубами от боли во всем теле, а потом у него появилось кошмарное ощущение падения в колодец без дна.

– Не тупи, Борислав, от тебя мне надо только одно – связь со Святославом, и больше ничего. Его Святейшеству сейчас так просто не позвонить, он меня сразу Романовым сдаст. Как и ты, впрочем. Вот я и решил сплагиатить у «беса проклятого» его чудную идею с родичами-заложниками. Короче, Борислав, твой брательник сейчас под плотной опекой тайной канцелярии, а вот ты нахрен никому не уперся ввиду твоей полной бесполезности. Будешь теперь моей связью с патриархом. Мне последствия твоего отказа от сотрудничества надо описывать?

– Не надо.

На глазах графа от отчаянья выступили слезы: впору было в петлю лезть от такой засады – с одной стороны Романовы с этим их Алексеем Александровичем, с другой Тагильцев, которому терять уже было нечего!

– Вот и славно, Борислав! – лицо отца Мефодия, прекрасно чувствовавшего настроение «связи», растянулось довольной улыбкой. – А теперь давай перейдем к частностям…

– Присаживайся, Андрей Кириллович. – Император поздоровался за руку с князем Шереметьевым и указал тому на кресло. – Коньяк будешь?

– Не откажусь, Николай Николаевич…

…Утренний звонок императора с приглашением в Кремль «на пару рюмок коньяка» явился для князя Шереметьева не то чтобы полной неожиданностью, но некоторую сумятицу в его мысли и планы все же внес. Андрей Кириллович сразу понял, что речь пойдет про события вечера воскресенья, но вот в каком разрезе будет протекать беседа, он пока не представлял. Вариантов было ровно два: или император просто хочет извиниться за доставленные роду Шереметьевых неприятности, или, что намного хуже, великий князь Алексей Александрович поделился с родичами содержанием их с Андреем Кирилловичем беседы. В последнее, впрочем, князь не верил. Ну а вдруг?..

…С минуту император и князь грели бокалы с коньяком в руках, пока хозяин кабинета не спросил:

– Андрей, ты догадываешься, по какой причине я тебя пригласил?

– Догадываюсь, Коля, – кивнул тот.

– Ну, тогда давай не будем ходить вокруг да около… – Император поднялся со своего кресла, князь Шереметьев последовал его примеру. – Андрей Кириллович, от лица рода Романовых приношу тебе свои неофициальные извинения за доставленные неприятности с этим… подлым похищением Анны. Искренне рад, что все завершилось благополучно. Сам понимаешь, официальных извинений ты не услышишь.

– Государь, я все прекрасно понимаю и принимаю твои извинения. Поверь, зла на род Романовых мы не держим.

Они отсалютовали друг другу бокалами с коньяком и уселись обратно в кресла.

– Как там Анна? Не сильно перепугалась? – с подчеркнутым участием поинтересовался император.

– Перепугалась, конечно, – покивал головой князь. – Но уверен, через какое-то время она благополучно забудет про этот досадный инцидент. Мы тут решили ее до конца недели подержать в особняке, так сказать, в привычной домашней атмосфере, а потом будем думать, что с ней делать дальше.

– Это в каком смысле, будете думать, что с ней делать дальше? – Император изогнул бровь.

– Коля, ты только пойми меня правильно… – Шереметьев сделал вид, что ему очень неудобно. – Но уж слишком много… непонятного происходит вокруг твоего внука. Ты же не будешь этого отрицать?

– Продолжай… – Лицо Николая осталось непроницаемым.

– Вот я и переживаю за Аннушку… И Алексею, кстати, у «Русской избы» сказал то же самое.

– А вот с этого места поподробнее, Андрей. – Император сказал это таким тоном, что князь Шереметьев весь подобрался, прекрасно понимая, что ступает на очень тонкий лёд, который может треснуть под ним в любой момент.

Вздохнув, он подробно пересказал весь свой разговор с великим князем, постоянно при этом следя за выражением лица императора. Реакция последнего поставила князя в тупик: государь шумно выдохнул, встал с кресла и начал прохаживаться туда-сюда перед журнальным столиком, а попытку Шереметьева подняться пресек властным жестом.

– Ценю твою честность, Андрей, а также смелость, – хмыкнул император и остановился. – Не побоялся, значит, Алексею, с его-то репутацией, все это высказать? Да и мне подобное слышать, честно говоря, тоже не очень приятно.