— Экий ты, право! — сказал Нольбу. — Уж если я пообещал больше не упрекать тебя, то так и будет. Отколоти меня, как последнего пса, если я еще раз затею ссору!
И он дал Заячьей Губе еще двадцать лянов сверх тех, которые были положены ему по уговору. Лишь после этого Заячья Губа, как бы нехотя взяв деньги и сунув их в поясной мешочек, принялся за работу.
Плавно ходит пила.
Ну, наддай! Сама пошла!
Не допилив до конца, они попробовали заглянуть в тыкву: там виднелось что-то желтое. Нольбу это понял по-своему и, обрадованный, проговорил:
— Эй, Заячья Губа! Ты видишь? Тыква-то и впрямь полна золота. Давай скорее допилим ее!
Крак! — тыква развалилась, и — о Небо — оттуда, словно горох, посыпались коробейники, все с ярко-желтыми коробами на плечах.
Ошарашенный этим зрелищем, Нольбу обратился к коробейникам с вопросом:
— Послушайте, почтенные, что это у вас на плечах? А те в ответ:
— Там у нас стекло.
— Какое такое стекло?
— Ручные зеркальца и зеркала, подзорные трубы, увеличительные стекла для разглядывания картинок, а также наказания для тебя[220]. Смотри, какие тут все чудесные картины! Просто загляденье! Вот вид Яшмового пруда, вот возлюбленная Ли Сона[221] — прекрасная Сукхян и любимая наложница танского государя — Ян-гуйфэй, тут же подруга чуского правителя — красавица Юй и наложница Люй Бу — Дяочань![222] А это восемь чудных фей[223]: принцессы Нанъян и Енъян и красавицы Чин Чхэбон, Ка Чхун, Кё Самволь, Чок Кёнхын, Сим Нёён и Пак Нынпха! Видывал ли ты когда-нибудь такую красоту?
От гама, поднятого коробейниками, у Нольбу волосы стали дыбом на голове. Желая поскорее испробовать другую тыкву, он дал коробейникам три тысячи лянов и стал их уговаривать:
— Послушайте меня, почтенные. Я из-за этих тыкв совершенно разорился. Три тысячи, конечно, не большие деньги, но если вы их сложите со своими, вам на дорожные расходы хватит. Ушли бы вы поскорее... А я испытаю еще одну тыкву.
Тогда коробейники пошептались меж собой и так сказали Нольбу:
— В следующей тыкве, кажется, уйма золота и серебра. Так что не сомневайся и пили.
Сказали и вмиг исчезли.
А Нольбу снова взялся за пилу.
Плавно ходит пила.
Ну, наддай! Сама пошла!
Все глубже врезается в тыкву пила... Крак! — и из тыквы устремилось наружу бесчисленное множество людей в масках. Они тотчас же принялись бесчинствовать, громко распевая:
О ветер! О ветер! Откуда ты дуешь?
Не с юго-востока ли ты прилетел?
— А теперь, — закричали маски, — давайте грянем песню с рифмой «башня»!
Жестокими царями Цзе и Чжоу
Возведены две Яшмовые башни.
Царь Чжоу дни и ночи развлекался
С наложницей Дацзи в Оленьей башне.
В далекой дали высится на юге
Прославленная Фениксова башня.
А там, в Гусу, уж так пленяет взоры
Владыкой У воздвигнутая башня.
Незыблемой останется навеки
Прославленная Фениксова башня.
Из благовонных балок кипариса
Воинственный У-ди построил башню.
Дано названье «Воробья из бронзы»
Воздвигнутой при Цао Цао башне.
Как много их построено на свете!
О тысяча и десять тысяч башен!
— Хватит про башни! Примемся теперь за Нольбу!
С этими словами маски набросились на Нольбу, схватили его за шиворот и повалили на землю.
— Ой, ой! Зачем так, уважаемые маски? Молвите только словечко — все сделаю по-вашему!
— Мерзавец Нольбу! — крикнули маски. — Что тебе дороже: деньги или жизнь?
— Сначала появился человек, а потом уже деньги. Как же деньги могут быть дороже?
— А коли так, выкладывай без промедления пять тысяч лянов!
Делать нечего; отдал Нольбу маскам пять тысяч лянов и сказал:
— Денег я вам дал столько, сколько вы велели. Прошу вас, расскажите мне теперь про содержимое остальных тыкв.
На это маски ответили так:
— Что в прочих тыквах, мы не знаем, но золото в одной из них есть, вне всяких сомнений. Если ты распилишь все тыквы, то непременно найдешь его.
И с этими словами исчезли.
Слова масок еще более распалили пустые надежды Нольбу. Бегом побежал он на гору и вернулся с тыквой на спине.
Но тут Заячья Губа с притворным участием стал убеждать Нольбу:
— Брось ты эти тыквы! Как можно верить каким-то маскам? «Выворачивать мошну, когда навалится беда», — положим, дело обычное, но я не в силах смотреть, как тебя колотят.
— Пустяки! — отвечал Нольбу. — Деньги у меня еще есть, попробую рискнуть: распилю все оставшиеся тыквы. Посмотрим, чем все это кончится...
— Раз уж таково твое желание, — сказал Заячья Губа, — не смею препятствовать. Но я бы на твоем месте еще не раз подумал, прежде чем пилить эти тыквы.
Тогда Нольбу в сердцах швырнул Заячьей Губе еще десять лянов и принялся за следующую тыкву.
Плавно ходит пила.
Ну, наддай! Сама пошла!
Как распилим нашу тыкву,
Пусть на этот раз увидим
Небывалые богатства,
Золото и серебро!
С шумом упали наземь половинки тыквы, и из нее вырвалась толпа бродячих танцовщиц и музыкантов. Колотя в свои бубны, они с гиканьем и кривляниями распевали:
Я лунною, светлою ночью
Брожу средь осенних утунов.
Свежа во мне память о милом, —
Наверно, и он меня помнит!
Пою: «На-ни-на! О горы!»
Едва смолк хор, как одна из танцовщиц завела «тхарён»:
Неторопливым шагом прохожу
Я через горный перевал Паксок.
Вот ива, мне знакомая давно.
Не про нее ли сказано в стихах:
«Заезжий дом — в тени зеленых ив,
Прекрасных обновленною красой?»
Я сам к ее высокому стволу
В былые дни привязывал осла.
«Шел утром дождь над городом Вэйчэн,
И уличная пыль увлажнена».
Ручей сверкает брызгами дождя;
Я в нем когда-то ноги омывал.
Привет тебе, великолепный Терем!
Приветствую тебя, Сорочий мост!
Пятнадцатою ночью января,
Когда вы поклоняетесь Луне,
Не забывайте чтить отца и мать!
Они вам подарили плоть и кровь.
Как им воздать за их бесценный дар,
Неизмеримый, словно небеса?
Печален и уныл конец зимы.
Но в Дни холодной пищи
[224], в феврале,
Когда мы душу Цзе Цзытуя чтим,
Сойдет на горы дальние весна
И оживет сожженная трава.
