Жена Нольбу попыталась остановить супруга.

— Ради бога, не пилите эту тыкву! Если вы распилите ее, вы разоритесь и погубите себя. Прошу вас, не пилите!

— Что может знать лукавая баба со своим легкомыслием! — рассердился Нольбу.

И, стукнув супругу кулаком, он прогнал ее прочь.

Снова заходила пила.

Крак! — тыква развалилась пополам, послышалось позвякивание колокольчиков, и показались два человека: один нес траурный флажок с написанными на нем именем и званием умершего, а другой — сверток погребального холста. За ними шествовали носильщики, которые на перекинутых через плечо веревках несли похоронные носилки и в такт шагам пели:

Похоронную процессию замыкали пять родственников умершего — все до единого калеки: горбун, слепец, заячья губа, глухой и немой.

Бедный слепец! Взгляните на него! Горько рыдая, идет он за носильщиками; но вот носильщики, желая посмеяться над слепцом, внезапно умолкают и двигаются тихо-тихо: без песнопений и звона колокольчиков. Почувствовав неладное, слепец кричит:

— Негодяи! Зачем обманываете слепца? Вас за это крепко накажут!

В этот момент до его слуха доносятся слова песни: «Нохо, нохо...», и слепца нагоняет какая-то другая похоронная процессия. «Вот они где!» — радуется слепец и, присоединившись к погребальному шествию, опять принимается голосить.

— Послушайте, вы не ошиблись, — говорит ему один из носильщиков.

«Ну нет, тебе не удастся провести меня», — думает про себя слепец и отвечает:

— Кого ты обманываешь? Ведь я же слышал, как вы пели: «Нохо, нохо!»

И продолжает следовать за чужими носилками.

Но тут с другой стороны вновь слышится песня:

Опустив похоронные носилки во дворе Нольбу, носильщики закричали:

— Эй, Нольбу! Коли быка, готовь обед на сто человек!

А старший отпрыск умершего молвил:

— Мы прибыли сюда из Цзяннани, дабы предать земле прах усопшего родителя в том месте, где сейчас стоит твой дом. Поэтому сноси немедля дом и пусти в продажу все свои поля. А мы положим здесь надгробную плиту, поставим у могилы пару каменных столбов да жертвенник для вознесения молитв духу предка и уйдем.

— Нольбу! — снова загремели сердитые носильщики. — Если отдашь нам десять тысяч лянов, мы обещаем унести носилки обратно. Тогда тебе не о чем будет тужить. Ведь «без покойника похорон не бывает»!

«Они, пожалуй, правы», — подумал Нольбу. Спешно продал он за бесценок свои земли и после долгих уговоров и призывов к сочувствию сошелся с носильщиками на трех тысячах.

Носильщики подняли погребальные носилки и зашагали прочь. Но тут Нольбу догнал их и спросил:

— Скажите, в других тыквах тоже нет сокровищ?

А те в ответ:

— Что в каждой тыкве, про то мы не ведаем. Но золото в одной из них есть непременно.

«Ага, все-таки есть золото!» — обрадовался Нольбу и сорвал следующую тыкву.

Мерно ходит то взад, то вперед пила.

Крак! — с треском разошлись половинки тыквы, и из нее хлынула толпа шаманок, собравшихся, наверное, со всех восьми провинций. Тотчас загрохотали барабаны, зазвенели гонги, и шаманки принялись на разные голоса заклинать духов.

Одна из них выкрикивала:

— Молю, из Мира чистого явись, дух Тэбуджин![218]

Молю, явитесь, сорок государей-драконов и восемьдесят тысяч небесных владык!

Владыка моего жилища, хранитель дома с черепичной крышей! Владыка твоего жилища, хранитель дома, крытого соломой! Владыка этого жилища, хранитель соломенного шалаша! Вас заклинаю я, явитесь друг за другом!

Три владыки Очага: первый владыка — семнадцати лет, средний владыка — двадцати семи лет и последний владыка — пятидесяти семи лет! Молю, явитесь!

Другая шаманка пела:

А третья заклинала так:

Глядя на все эти священнодействия шаманок, Нольбу сморщился, словно кошка, попробовавшая уксуса.

Покончив с заклинаниями, шаманки набросились на Нольбу и принялись колотить его в грудь своими барабанами, да так, что у него искры посыпались из глаз. В гневе и отчаянии Нольбу взмолился сквозь слезы:

— За что это вы меня? Уж если помирать, так знать хотя бы, за какие прегрешения, не было б обидно. Смилостивитесь, пощадите!

— Эй, ты, Нольбу! — закричали шаманки. — Не о твоем ли благополучии мы так усердно молили духов? Выкладывай живо пять тысяч лянов, и ни монетой меньше. А будешь упрямиться — снесем тебе башку!

Насмерть перепуганный Нольбу отдал шаманкам пять тысяч лянов и, всячески умоляя оставить его в покое, выпроводил их наконец со двора, а затем в ярости изрек:

— Если удача — так большая, коли крах — то полный! Попробую распилить еще одну тыкву!

И стал уговаривать Заячью Губу:

— Тыквы, которые ты до сих пор пилил, не принесли удачи, и виной тому судьба. Тебя теперь никто не станет упрекать, так что пили спокойно.

Но Заячья Губа заупрямился:

— А если я после твоих тыкв захвораю? Кого тогда я буду просить о помощи? Нечего говорить вздор. И так всем известно, что ты пустомеля.

Как ни упрашивал Нольбу Заячью Губу, тот ни в какую не соглашался.

— Найди себе работника поудачливей, а меня, несчастливого, не проси!