– О чем задумался, Сережа? – вопрос Екатерины Павловны вернул Доброва в окружающую реальность.
– Да так, обо всем понемногу.
– Ты какой-то мрачный, случилось что?
– Нет, все в порядке, я так…
– Давай к столу, будем кушать.
Жена уже изучила поведение мужа и поняла, что он сейчас не хочет говорить, поэтому решила вернуться к разговору позже. Сергей Николаевич встал, взял стул, на котором сидел, и понес его к столу. Стульев было всего два, поэтому мама и дочь теснились на одном. Это было своего рода развлечение для них: сидеть, прижимаясь друг у другу. Иногда мама в шутку толкала дочь, как бы спихивала ее со стула, обычно это происходило после еды. Лиза в ответ смеялась и старалась крепче держаться за стул, при этом заливаясь смехом. Глава семейства в такие моменты делал строгое лицо и говорил о неподобающем поведении. При этом сам еле удерживался, чтобы не засмеяться. Добров несколько раз пытался усадиться иначе, например, чтобы Лиза по очереди сидела то с ним, то с мамой, но у него ничего не получилось из этой затеи. Ему было немного стыдно за такое положение вещей, он считал, что в семье все у всех должно быть поровну. Но женская половина семьи Добровых была непреклонна в этом вопросе, а он больше уже не настаивал. Кроме того, ему самому нравилась эта забава с толканием.
Екатерина Павловна разделила принесенную еду на две части, оставив на утро одну, а вторую часть разделила на три порции. Получилось по нескольку штук печенья и небольшому куску хлеба на каждого. Лиза ела с удовольствием. Кроме завтрака утром она еще больше ничего не ела. Болезнь отступила, и у девочки появился аппетит. Отец с матерью переглянулись и едва заметно улыбнулись друг другу. Сами они есть не спешили, не потому, что не хотели, а просто хотели оставить дочери часть своего скромного ужина. Так часто бывало, что они делали вид, что уже наелись и предлагали дочери доесть вместе их порции. Лиза быстро управилась со своей едой, и мама предложила ей свое печенье:
– Лиза, хочешь еще? – спросила Екатерина Павловна, протягивая Лизе печенье.
– Мама, а ты сама не будешь? Ты разве не хочешь? Печенье такое вкусное, ммм…
– Я уже наелась и больше не хочу.
– Думаю, к маминому печенью нужно добавить и мое, – сказал Сергей Николаевич, улыбаясь и протягивая дочери угощенье.
– Папа, ты тоже больше не хочешь? Вы с мамой так мало кушаете, вы не заболели? Я, когда болею, тоже не хочу кушать.
– Нет, дорогая, с нами все в порядке, кушай, не беспокойся, – ласково сказала мама.
Закончив с ужином и убрав со стола, старшие сели поговорить, а Лиза стала играть со своей любимой куклой.
– Сережа, я сегодня много успела сделать, думаю, еще пару дней и смогу отдать работу. Деньги обещали сразу отдать.
– Ты моя умница, – сказал Добров, обнимая жену. – У меня тоже есть новости: сегодня Меньшов должен с кем-то встретиться, обещал помочь с подработкой, надеюсь, будет аванс и мы сможем решить вопрос с дровами.
– Было бы неплохо, а то уже холодно. Для самовара есть еще немного угля, а печь топить нечем. Хоть бы немного потеплело, я боюсь за Лизу, она еще не полностью поправилась.
– Да, я тоже об этом думаю. Я хочу сейчас сходить к Быковскому, может, он даст взаймы. Еще не поздно, прямо сейчас и пойду.
– Уже совсем темно, Сережа.
– Да тут идти-то всего ничего, ты же знаешь.
– Знаю, просто переживаю за тебя. У кабака сегодня опять какая-то шумная компания была. Пока тебя не было, я слышала их крики.
– Да, я знаю, проходил мимо, – Добров нахмурился, вспомнив опять про старика.
– Я, пожалуй, схожу, я быстро, – сказал Сергей Николаевич, вставая со стула.
– Ты только не долго, хорошо?
– Да, конечно, я быстро.
Добров стал одеваться. Быковский хоть и жил в этом же доме, но вход в их жилье был с обратной стороны, со двора. В этом было небольшое преимущество, так как вход этот был скрыт от улицы, по которой вечером часто ходили подвыпившие мужики – посетители кабака.
Добров вышел на улицу, аккуратно, стараясь не запачкаться, обошел дом и вошел в другой вход. Подойдя к двери Быковского, он постучал. За дверью послышались шаги, но шаги это были детские. К двери подошла дочь Быковского – Настя. Она тихо спросила:
– Кто там?
– Настя, это я, Сергей Николаевич Добров. Папа дома?
– Нет, его нет, они с мамой ушли и сказали дверь никому не открывать.
– Ты не знаешь, когда они вернутся, они не говорили?
– Нет, не говорили, но уже, надеюсь, скоро. Извините, но дверь я Вам не открою, Сергей Николаевич, родители не велели.
– Ничего, я понимаю, я тогда пойду, зайду завтра. До свидания, Настя.
– До свидания, Сергей Николаевич.
Настя была еще маленькой девочкой, почти ровесницей Лизы, чуть младше. Добров подумал: «Почему они оставили ребенка одного? Уже поздно и темно, хороши родители. А может, что-то случилось?». В задумчивости он вышел на улицу. Он хотел было вернуться и сказать Насте, чтобы она не боялась, но передумал. Настя же на самом деле очень боялась сидеть одна, она хотела, чтобы родители пришли поскорее. Если бы дело было днем, то она, скорее всего, открыла бы дверь Доброву, так как знала его. Но сейчас, сидя в темноте при двух зажженных свечах, она была напугана. Тени от свечей прыгали по стенам, добавляя страха девочке. Ей казалось, что по стенам ходят привидения и хотят схватить ее. Она сжалась в маленький комочек и сидела на кресле, мысленно упрашивая Боженьку, чтобы родители пришли поскорее.
Добров вышел на улицу. Он остановился и задумался насчет визита к Быковскому. У него появилось нехорошее предчувствие, он полагал, что что-то случилось у Быковского, иначе зачем оставлять ребенка одного? На небе уже взошла луна, и стало заметно светлее. Добров поежился от холода и хотел идти домой, но тут рядом с выходом послышался какой-то стон. Подойдя ближе, он увидел лежащего человека. Человек этот как-то странно стонал и ворочался. Наклонившись, Сергей Николаевич почувствовал запах спиртного. Человек был пьян. Он пытался подняться и нечленораздельно мычал что-то. Приглядевшись, Добров узнал в этом пьяном Тушинского Георгия Александровича, отставного военного, кажется, капитана. Капитан этот жил в этом же доме, и вход в его квартиру был со двора. Жил один, тихо и неприметно. Периодически напивался, но при этом вел себя корректно. По всей видимости, капитан получил пенсию и, как это обычно бывало в день получения пенсии, напился. Не рассчитав свои силы, он упал и уже не смог подняться. Нельзя сказать, чтобы Добров испытывал симпатию к капитану, но все же относился к нему хорошо, по крайней мере, негатива не было. Сергей Николаевич приподнял голову лежащего и проговорил:
– Георгий Александрович, Георгий Александрович….
– Дааа, тааак точно, он самый, – ответил лежащий, растягивая слова.
– Георгий Александрович, вставайте, Вам нельзя тут лежать, замерзнете. Вставайте, я помогу Вам дойти до дома.
– Яяя сам, яяяя… А, это Вы, Сергей Николаевич. А я вот тут, видите ли. Вооооот, такие дела. – Проговорил Тушинский, пытаясь сфокусировать взгляд на Доброве.
– Вставайте, держитесь за меня. Вот, вот так.
Добров взял Тушинского за руку, перекинул через свое плечо и начал вставать вместе с капитаном. Георгий Александрович был крупнее Доброва, поэтому поднять его было непростой задачей. Но, слава Богу, Тушинский пришел немного в себя и, поняв, что он лежит на улице, на земле, предпринял попытку подняться. Общими усилиями они поднялись, и Добров прислонил Тушинского к стене. Тот стоял, опустив голову, и что-то мычал себе под нос. Добров же наклонился, чтобы поднять фуражку капитана. Наклонившись, Сергей Николаевич увидел валяющуюся рядом с фуражкой бумажку. Его словно передернуло. Это был крупный кредитный билет, очевидно выпавший у капитана из кармана. Добров поднял фуражку и билет. Взяв Тушинского под руку, он повел его домой. Фуражку и билет он держал в руке. Тут Доброву пришла в голову неприятная мысль, от которой ему стало гадко. «А что, если билет этот забрать себе? Тушинский пьян, назавтра ничего не вспомнит, билета он не видел, он вообще ничего не соображает. А билета-то хватит, чтобы купить дров как минимум на два месяца. Подожди-ка… А ведь это воровство. Да, это воровство. Сергей Николаевич, вы собираетесь украсть у пьяного деньги. Он хоть и получает военную пенсию, но не богат, а вы его хотите обокрасть. Однако». Доброву стало стыдно, но бес шептал в ухо: «Возьми, чего тебе стоит? Семье поможешь, а Тушинский сам виноват. Зачем так напился? Не ты, так кто-то другой оберет его». Добров шел с Тушинским и сжимал в руке билет: вот он, новенький, вот он, в руках. Они подошли к двери комнаты Тушинского.
