– А ведь это все Стиви! Оцени, парень. Добрый Стиви, не проливший ни капли крови, – и такая кровавая баня. Бойся Стиви, – Верт стал давиться смешками, – если выйдет он против всей имперской армии, беги, парень. Потому что выйдет Стиви, скажет: «Друзья мои!» – и вы все перережете друг друга.

Смех Верта перешел на истерический, и тогда слева раздался резкий оклик:

– Верт!

Десятник буквально подавился. Он стал тяжело дышать, а спустя секунд десять проговорил:

– Извини, командир.

Первую половину дня я отсыпался, а потом объявили быстрый сбор. Моим соседом по дороге снова оказался Верт. Он был непривычно хмур. Я не удержался и спросил, о чем тот задумался. Сначала он лишь мельком глянул на меня и лишь спустя пару минут, когда я уж и забыл о нем, заговорил:

– Да вот думаю, как бы я поступил на месте Стиви, – медленно произнес десятник и после паузы продолжил: – Я б, конечно, вас поближе к границе встречал, а не в такую глушь ехал. А это значит: барон – труп, – Верт поежился, немного помолчал и снова заговорил: – Ну ладно, допустим, меня б одолели подозрения, и я б дошел аж до Сарепты. Но я пошел бы прямиком, а не в обход. Результат? Не только б барона прикопали, но еще меня в пути, – Верт снова сделал паузу. – Ладно, допустим, я каким-то чудом взял да пошел в обход. Тут я, конечно, с бароном церемониться б не стал: тушку его через коня перекинуть и вперед, карету – в овраг, охрану, если та не поймет что к чему, порезать… Прости, парень, правда жизни такая. Так вот, поехали бы мы потом в объезд, а толку-то?..

Мне стало не по себе. И не только от того, как спокойно рассуждает десятник о моем убийстве. Страшно было то, что Верт прав: моя жизнь должна была окончиться чуть ли не сразу после выезда из Сарепты. И это просто чудо – и не одно чудо, а много-много чудес, – что я до сих пор жив. Как-то иначе мне представлялась наемная служба…

– …Да еще дозорного заранее у севера долины оставил, чтоб сигнал дал, – мрачно продолжал Верт. – Как до этого всего додумался Стиви? Ты мне скажи: как? Как?

Последнее слово он прокричал. На нас стали оглядываться другие солдаты, а Верт, как прежде, молчаливо и хмуро уставился вперед.

Нас встретили на подходе к столице северного баронства. Небольшой пограничный отряд быстро пропустил нас – и вот мы уже по ту сторону крепостной стены. Странное чувство – оказаться там, где имперские воины если и бывают, то лишь как пленные.

Барон Булл Новарт – да, Стивен оказался сыном местного начальника – не стал встречаться с нашим нанимателем сразу, а отложил все на вторую половину следующего дня. Лафорт возражать не стал. Вот на этой встрече я теперь и находился, стоя за спиной нанимателя с еще одним воином.

– …Завтра сможете выехать. Выделю усиленный отряд, чтоб больше не было неожиданностей, – мощным басом вещал Новарт-старший.

– Мне бы хотелось, чтобы во главе был Стивен, – вклинился Лафорт.

Местный барон коротко мотнул головой:

– Он мне нужен здесь. Те, что на вас напали… хотели напасть, сегодня стали поступать в наши лазареты да кладбища, – Булл усмехнулся. – В ближайшие дни подъедут их сюзерены, будем с ними разбираться. Займет неделю, пока Стивен освободится.

– Я готов подождать.

– Стивен произвел такое впечатление? – похоже, Новарту-старшему было приятно слышать хорошее о сыне.

– Он справился в сложной ситуации, – осторожно сказал Лафорт.

Ага, а еще он заверил, что больше не будет бить тебя кулаком в висок. Зато другие северные командиры такого не обещали. Тут не то что неделю, месяц подождешь.

– Хорошо, пусть будет так, – отец Стивена кивнул и встал, заканчивая встречу.

Мы покидали северную крепость уже в ином составе. К нам прибавился отряд из десятка человек, подчиненных Новарту. Кроме кинжалов, никакого оружия у них не было, и я не понимал, что это за люди, воины они или нет. Процессию дополнял также большой таран, из-за которого продвижение существенно замедлилось. На его фоне даже карета казалась быстроходной машиной.

Неторопливость, видно, настроила Верта на философский лад, и он, привычно поравнявшись со мной, негромко затянул незнакомую песню:

Солнце закрылось за темными тучами,

Мраком укрылась от неба земля,

Завтра раскроется мертвыми кучами,

Скатерть накроет для грифов она –

Война, война, война, война.

Здравствуй, родимая, долго не виделись,

Дай-ка налью тебе в кубок вина,

Миру с любовью не будет обители,

Люди хлебнут с нами лиха сполна,

Война, война, война, война!

Смерть, мародерство, кровь и насилие

Щедро прольются, не будет им дна.

Вдов да сиротушек болью осилим мы,

Ими пополнится наша казна,

Война, война, война, война!

Выиграем мы – и напишем историю:

Зло оправдаем, добро очерним,

Будем с тобою отныне героями,

Лик наш украсит на зависть святым

Нимб, нимб, нимб, нимб.

– Война – это грязь, – уверенно заявил Верт, и я невольно вздрогнул от неожиданного обращения ко мне. – Убийства, насилие, мародерство, болезни, страх – вот что такое война. Я этого повидал по самое горлышко. Если видишь вояк, гордящихся своим опытом, знай: это мерзавцы. Бренчат своими железками на груди, кичатся какой-то ерундой. Мы, мол, хорошие, а враги – злодеи. А ведь выиграй «враги» – и все бы поменялось. Эти идиоты стали бы злодеями, а «враги» бренчали б орденами.

Я уж и забыл, как мне надоели нотации Верта. Казалось, он специально подбирал темы, которые задевали меня, хотел вызвать во мне эмоции и насладиться ими. Так обычно подростки невольно выбирают своей жертвой ранимого сверстника, получая какое-то странное удовольствие от его неадекватной, на их взгляд, реакции. Вот уж не думал, что и мне придется стать таким подопытным. Неужто я настолько раним? Я мельком глянул на пару северян слева от меня и мрачно подумал, что на их фоне я, похоже, действительно, эмоциональный, ранимый юноша.

– А ты, парень, совсем меня не слушаешь, – оторвал меня от раздумий Верт. – А ведь я тут тебе такую правду говорю, которую ты в своей империи ни от кого не услышишь.

Мне пришлось изобразить на лице удивление, и Верт удовлетворенно пояснил:

– Да-да, вот у вас там все восхищаются мясорубкой, которую по недоразумению Священной войной зовут. Вот, мол, наши предки такие-растакие, а враги у них были такие-сякие. И старики важно рассказывают о своих геройствах. Ведь так, парень?

– Я в курсе о Священной войне, – ответил я, стараясь не вдаваться в подробности.

– И прекрасно, что в курсе. Только вот курс он разный бывает. Бывает такой, как в империи, а бывает правдивый.

– И у вас он, конечно, правдивый? – не удержался я. Вот сам же не хотел роли ранимого юнца и сам же не могу сдержаться.

– Конечно. Северяне, как ты знаешь, были тогда наемниками, и, что творили имперцы, они видели собственными глазами. У нас не принято лгать. Коль человек – свинья, так он прямо и скажет: да, убивал, насильничал и все такое прочее. А вот у имперцев иначе. Мне ветераны рассказывали о «геройствах» ваших вояк. Те сейчас говорят, что они были добровольцами, однако их призвали насильно. Они говорят о храбрости, но были трусами, которые без спирта и шага вперед сделать не могли. Они говорят о благородстве, а сами насиловали девушек направо и налево. Когда они «освобождали» город, семьи прятали своих молодух как могли, но мерзавцам все было нипочем: никто ведь не расскажет, а на родине можно сказать о благородстве, ага?

– Вы это к чему? – стараясь говорить спокойно, спросил я.

– К тому, парень, что вы в империи живете во лжи. Вот что у вас говорят о том, что до войны вы с королевством два года были союзниками, а? Вы ж захватывали с ними чужие земли, нарушая все возможные законы, плюнув на все договоренности, выкручивали руки слабым, казни, аресты, ссылки и все такое, а?