— Привет, Олли!
Он улыбается, а я смотрю пристально ему в глаза — этой твари, предавшей Яшу. Да, возможно, ему угрожал Ленчик, может, прихватил его на чем-то — но это не оправдание, он обязан был предупредить, и Юджин принял бы меры. А он не предупредил, и заложил и Яшу, и нас с Корейцем — потому что Ленчик пообещал ему долю и он рассчитывает, что ему перепадет неплохо. Интересно, сколько? Я так думаю, что Ленчику пообещали максимум процентов двадцать от суммы — это в Москве долги обычно возвращают из расчета половины, а это не Москва и сумма фантастическая. Вот Ленчик и рассчитывает на десять лимонов — на себя и свою банду, которой достанется, разумеется, куда меньше, чем главарю. А Виктор, думаю, на два миллиона минимум. Но есть у меня большие сомнения, что он их получит. Хотя до поры до времени ему бояться нечего, но они же быки, они же с большими деньгами дел не имели, и банковские операции для них дело темное, а деньги придется переводить на разные счета, и хрен ты их обналичишь, так что именно Виктор и будет ими как бы управлять и продумывать каждый ход операции — и поэтому, наверное, и вправду обретет желаемое.
Смотрю пристально и с ненавистью, но он пока улыбается — кажется, что он мне сейчас, как герой американского боевика, скажет ненавидимую тобой фразу: что против Яши лично ничего не имел — это просто бизнес. Но он не говорит ничего, и улыбка сползает медленно с его лица.
Что-что, а своим взглядом я владеть умею. Еще в развратной молодости отрабатывала перед зеркалом разные взгляды и потом опробовала их на мужчинах — показывая свою заинтересованность, или восторг, или восхищение или плохо скрытое желание познакомиться, или, в редких случаях, отсутствие этого самого желания. Для меня это игра была, интересная и захватывающая, — и я неплохо научилась играть. Я могла так посмотреть на очередного любовника, скинувшего одежду и явно стесняющегося своего маленького висящего членика, что он сразу чувствовал себя опытнейшим самцом.
Позже, когда жила с тобой, научилась глазами показывать другое — чтобы ко мне не приставали, научилась смотреть как бы сквозь человека, холодно, и отстраненно, и порой высокомерно, чтобы он видел, что подходить ко мне бессмысленно, для него же лучше будет не подходить. И так училась и училась — и выигранный матч против Кронина, самый серьезный в моей жизни, подтвердил, что мастерской степени я достойна.
Но так, как на Виктора, я смотрела в первый раз в жизни — вкладывая все презрение, и спокойную холодную ненависть, и брезгливость, чтобы он чувствовал себя грязью. И он понял, и суетливо отодвинул стул, и сел напротив, не глядя мне в глаза. И заговорил, только когда Ленчик — разумеется, приперся, как я и предполагала, разве мог он выпустить ситуацию из-под контроля? — его подтолкнул. Заговорил, правда, по-английски — он же американец у нас, самый настоящий, потому бизнес для него важнее пустых категорий типа преданности, верности и порядочности.
— В общем так, Олли, — вот список счетов, на которые ты должна будешь перевести наследство мистера Цейтлина. Никаких вопросов это вызвать не должно — ты просто вкладываешь деньги в эти компании и предприятия. А то, что несколько из них лопнут вскоре — это уже случайность, правда? Тебя никто ни в чем не заподозрит — тем более что твои потери от лопнувших компаний составят максимум пять миллионов…
Я не специалист в банковских операциях, но понимаю, что они хотят таким образом деньги обналичить: создали под меня фирмы, те лопаются потом и деньги уходят с ними в небытие, то есть в карманы подельников. Умно…
— А что касается тех, которые останутся, ты становишься их вкладчиком, или пайщиком, или партнером, как тебе будет угодно. Но оставляешь право распоряжаться своей долей за руководством компании. Это тоже распространенная практика — ты ведь не обязана в этом разбираться, ты же молодая, красивая женщина, Олли, — и никто тебя не обвинит в том, что ты доверилась проходимцам. Тебе просто надо будет подписать несколько бумаг, я тебе их отдам, как только деньги придут в движение…
— Слышь, ты говори нормально, — перебивает его Ленчик. — Че, по-русски не можешь?
Ага, значит не доверяет он Виктору — и так как не понимает всех этих специальных терминов, его это тревожит. Удастся ли только воспользоваться его недоверием? Подумаем, господа, подумаем…
Виктор оглядывается на него виновато, бормочет, что просто не хотел привлекать к себе внимание, Леонид же сам знает, как к русским относятся, и все такое. Но тот сидит с каменной рожей, показывая, что он здесь главный и все должно быть так, как он велит.
— Дальше, Олли. Тебе надо подписать поручение одной финансовой структуры насчет покупки акций — то есть ты доверяешь им право играть на бирже, используя твои капиталы. Ты слышишь, Олли?
Молчу, не глядя на него, и Ленчик взрывается, забыв, видно, как я давала ему отпор, понижая при его людях.
— Слышь, тебя спрашивают?! Оглохла, что ли, в натуре?
— Фильтруй базар, Леня! — отвечаю тихо и жестко. — А с пидором этим я разговаривать не намерена, пусть быстро выкладывает, что надо, и валит отсюда — а то у меня ощущение, что я за одним столом с опущенным сижу. Он, кстати, в рот-то берет у братвы твоей? Язык у него уж больно рабочий…
Ленчик смеется вдруг — глаза злые, но смеется, показывая неумело, что я его совсем не задела. Задела, Ленчик, я же вижу — и совсем не хотела этого, ты сам виноват. Знаю, что меня ненавидишь, что готов разорвать — но терпишь ради дела, предвкушая долгожданную расплату. А пока не рад, что пришел с Виктором сюда, — не рад, что забыл, что я могу быть мягкой и вежливой, а могу быть и злой. Да, я знаю, что где-нибудь в Москве люди твои бы уже увезли меня куда-нибудь подальше и резали бы на части ножами — не сомневаюсь, что с удовольствием, — но ты не в Москве, так что терпи, братан, даст бог, недолго тебе осталось терпеть.
— Олли… — с обидой и возмущением начинает Виктор, но тут Ленчик его обрывает:
— Ладно, кончай базар. Давай по делу…
А я не смотрю уже ни на того, ни на другого — чуть отодвинувшись от стола и закинув ногу на ногу, погружаюсь в созерцание собственных ногтей, искусным маникюром превращенных из обычной и к тому же очень незначительной детали человеческого тела в броскую мою характеристику. А потом медленно поднимаю глаза.
Виктор красный весь, лоб вспотевший, руки дрожат — не ждал от меня такой реплики и не ждал, что Ленчик его заткнет, не давая сохранить лицо, показывая, что с репликой моей согласен и что Виктор для него особого значения не имеет. А на Ленчика тянуть ему слабо — ему уже хода назад нет, и если он до этого верил в свою исключительность и незаменимость для Питерского и его корешей, то теперь, кажется, осознал, кто он в их глазах.
— Да я все сказал, — шепчет подавленно. — Там в бумагах все есть. И про деньги, которые в Нью-Йорке, и про те, которые здесь. На все пятьдесят миллионов. Все расписано.
— Ну ладно, иди, Витек, мы тут потрем еще, — великодушно отпускает его Ленчик, и смотрит на меня, когда тот уходит.
— Ты мне еще раз скажешь, чтобы я фильтровал базар, я тебе…
— Не надо разговаривать с мной невежливо — и проблем не будет, — замечаю спокойно, пытаясь исправить ошибку, показать Ленчику, что все в порядке, я его опасаюсь, хотя пытаюсь это скрыть, и готова все отдать. — Да еще при этом петухе, который скурвился за лавэшки и всех сдал. Яше он зад лизал, у тебя в рот берет — а ты его сажаешь со мной за один стол…
— Короче, ты поняла?!
— Я-то поняла — хотя должна добавить, что все эти документы ксерокопирую и вместе с теми бумагами, о которых упоминала вчера, отдаю на хранение адвокату с пометкой: вскрыть в случае, если что-то со мной произойдет. Не пугаю, но гарантия мне нужна — предупреждаю.
У Ленчика вдруг такое выражение появляется на лице, что вид его вызывает жалость. Недоумение, злоба, непонимание, нерешительность — целый букет. Вроде отдал бумаги, без которых перевод денег невозможен — и опять все против него может обернуться. Представляю, как он меня сейчас называет про себя — но это его личное мнение, я к нему равнодушна.
