Но обо всем этом я позже думала — на следующий день. А после встречи сидела в машине, тупо глядя в одну точку и заново переживая каждую секунду состоявшегося разговора, и, несмотря на уговор с охранниками, опустила заднее стекло и курила нервно, думая, что такое напряжение само не уйдет, его как-то снимать надо. Напиться, что ли?

…Ты не думай, что я горжусь собственной смелостью и потому так охотно о ней повествую и ее словно выпячиваю. Не такая уж я и смелая, признаться. И свидетельством тому — подавленное состояние, из-за которого и начала этот внутренний диалог с тобой, рассказывая тебе о случившемся, потому что некому больше рассказать и нет никого рядом со мной, кроме враждебно настроенных людей, и у меня сейчас проблемы. Очень большие и очень серьезные…

А что касается моих так называемых подвигов… Я тогда на киллера машину направила не потому, что такая героиня и вся из себя, — возможно, умнее было бы дать задний ход и скрыться, тем более что, хоть я и не знала этого тогда, Хохол уже был на прослушке и его должны были вот-вот вычислить, а он должен был всех сдать, и Кронина, и других, и ничего бы мне не грозило, потому что Кореец бы меня никуда не отпустил одну. И рванула я на него, наверное, из-за того, что подсознательно искала смерти — столько раз кляла судьбу за то, что не погибла вместе с тобой, и о самоубийстве не раз подумывала после твоей гибели, и слепо верила, что если со мной что случится, мы с тобой встретимся. Такие вот сильные чувства были — в первый и в последний раз в жизни.

Чем мне грозит игра с Крониным, я не сразу поняла — да и вела меня месть, и на убийство охранника меня толкнула не смелость безрассудная, а страх за Корейца. Меня потом вывернуло наизнанку, когда я увидела кровь на себе и поняла, что произошло. Я так ревела на широкой Корейцевой груди, и разревелась еще сильнее, когда он нежно погладил меня по волосам.

И с этими сейчас вела себя так не потому, что жутко смелая — хотя охрана, которую я поначалу считала бессмысленной, мне смелости придавала, — а потому, что так было надо, и ты за мной стоял, и Кореец, ваше поведение и ваш опыт, та его часть, которую я знала.

Да какая там смелость! Я на обратном пути после второй встречи еле себя контролировала — кажется, телохранители тогда поняли: что-то очень серьезное происходит, потому что какой-то волосок тончайший отделял меня от истерического смеха, сбивчивой болтовни или нервного припадка. Потому что, когда мы приехали и я ушла наверх, в ванной чуть не упала — все плыло у меня в голове, и ни одной связной мысли не было. Хотелось одновременно орать победно и рыдать истерически. Еле-еле сдержалась — благодаря старине “Джеку Дэниелзу”, впервые выпив залпом полстакана безо всякого льда и ощутив, как захватившая всю меня изнутри черная тяжесть начинает сползать вниз. Тут же проглотила еще столько же, давясь и чувствуя, как текут по подбородку капли — вот, наверное, вид был отвратительный, — чтобы закрепить успех. И опьянела моментом, и глаза начали закрываться минут через двадцать — тридцать, и я, покачиваясь, добралась до спальни и провалилась в глубокий сон.

А когда встала, мне ненамного лучше было — только еще сухость во рту прибавилась. Посидела у окна, пытаясь абстрагироваться от всего, потом пошла слоняться бесцельно и нервно по дому, избегая спуска на первый этаж, и наткнулась на мигающую на автоответчике лампочку — я на него мобильный переключила. Столько телефонов в доме, и факс, и два мобильных теперь — я бы так могла до завтра не заметить. Может, я беру все новые мобильные и меняю домашние номера словно все дело в них, словно это какие-то пластиковые бомбы, разрывающиеся периодически дурными новостями, — и потому меняя номер всякий раз подсознательно надеюсь, что по нему услышу только хорошие известия или хотя бы не услышу плохих.

Застыла, протянув руку к кнопке прослушивания. Опять эти? А может… может, Юджин? И, видно, потому, что перепсиховала, сразу надежда вспыхнула — ведь говорила себе, что не надо его ждать, что его, наверное, уже не будет и надо привыкать к этой мысли, но ничего поделать с собой не могла. Забыла даже, что номер-то поменяла, и он его никак уже не узнает.

— Привет, Олли, это Стэйси. Давно не видела тебя, перезвони, если сможешь. Чао.

Разве давно мы не виделись? Пятого вечером — сегодня девятое. Если перезвоню, придется ее пригласить, потому что в город я сегодня ни за что не поеду. Хватит, напутешествовалась. Не хочется никого видеть — но, с другой стороны, можно позвонить. Так хорошо она это делала в прошлый раз — может, даст мне возможность расслабиться и забыться?

… — Выпьешь? — спрашиваю, когда усаживаемся в гостиной наверху. — Что тебе сделать?

— А ты что будешь? Виски со льдом? И мне тоже…

И говорит вдруг, рассматривая меня пристально и чуть тревожно:

— У тебя что-то случилось, Олли?

— Да нет, конечно, у меня все прекрасно! — Видно, не слишком прекрасно, раз даже она заметила. Не так уж хорошо Стэйси меня знает, видит в четвертый раз или даже в третий — и то поняла, а это лишнее. Выходит, сползла маска — надо срочно принимать меры, пока другим не стало заметно, кому это видеть совсем ни к чему. А к таковым сейчас всех можно отнести — телохранителей, Мартена, Бейли и друзей моих русских. Каждому мое лицо без маски скажет то, что ему надо знать, — а значит, хорошо, что я ее пригласила, а то бы и не догадалась сама. И еще это значит, что надо сегодня расслабиться как следует — не напиваться ни в коем случае, но выпить слегка и заняться сексом.

Она достаточно тактична и вопросов больше не задает — понимает, что я не отвечу, буду удивляться и делать вид, что все лучше некуда. И словно читает мои мысли:

— Может, хочешь порошок — тот, что я тебе предлагала в прошлый раз?

Я уже, кстати, думала о том, что бы мне пригодилось сейчас — запомнившаяся по Голландии марихуана. Одна сигарета — и тебе весело, и мир становится еще ярче, хотя вроде некуда уже, и время останавливается, и жутко хочется секса. Тогда я ее из интереса попробовала, зная от Юджина, да и раньше слышав, что к анаше не привыкаешь, бояться ее не надо, — но желания повторить в Штатах не было: зачем, когда и так хорошо? А в ванной как раз после возвращения вспомнила про нее, про сильный эффект без всяких последствий — и о том, что слышала, что траву тут можно купить легко, и копейки стоит, десять долларов мешочек на порцию, а то и две. Но потом мысль отринула — ну не попрусь же я сейчас в сопровождении охраны покупать марихуану? И их не пошлешь — не так поймут. Так что в ответ на ее вопрос качаю отрицательно головой — ну его, порошок, к дьяволу, может, от него крыша вообще поедет окончательно. С травой попроще — легкое опьянение часа на четыре и потом только жажда, вот и все похмелье.

Но Стэйси же не про марихуану говорит — про кокаин. У нее в прошлый раз с собой был, а может, и в первую нашу встречу. Когда я отказалась в тот раз, она засмущалась, начала объяснять, что сама небольшой любитель, но иногда неплохо нюхнуть, и секс под ним куда более сильный. Может быть, может быть — только вот про кокаин я много плохого слышала. Это же самый модный наркотик в Голливуде, и столько людей им пользуется, что проще, кажется, сказать, кто не нюхает, чем кто нюхает. Дауни-младший, Ван Дамм, актеры покрупнее, музыканты — очень много у него тут поклонников. И купить его легко, и не так он дорог — если есть связи, доза средняя долларов в сто обойдется. Понюхал и отъехал, не надо ничего в себя вкалывать, все легко и просто — вот только зависимость, говорят, сильная, лечиться потом надо. А мне мало проблем?

“Ну ты же алкоголичкой не становишься, — внезапно начинаю убеждать себя. — Вспомни, как ты прежняя в молодости любила шампанское, а потом коньяк, как в Москве напивалась несколько раз после смерти мужа. Но ведь в подавляющем большинстве случаев легко себя контролировала и даже в депрессивном состоянии выпивала за длинный вечер граммов двести джина с тоником или виски — и не тянуло перебрать. Да и сейчас периодически выпиваешь — по пятьдесят, сто, сто пятьдесят граммов. И что — зависимость появилась? Пора в клинику бежать, а оттуда к анонимным алкоголикам, каяться, пить сок и делиться стыдными воспоминаниями, бичуя себя и выворачивая наизнанку?”