И замолчал, перехватив взгляд Корейца.
— Я имел в виду, про бандитов — мы тебе столько нарассказали бы, сама бы сценарий написала. У нас материала — закачаешься, сама понимаешь. Мы же из Москвы. Хотя сами бизнесмены, но людей знаем разных. Ты там бывала-то сама?
Покосился на Корейца извинительно: прости, мол, братан, подставил случайно, но ведь выкрутился же, а?
— Давай закажем, — прервал его Кореец, вовремя придя мне и себе на помощь. Ведь видел меня кто-то из его людей, когда мы были в Москве, — один у моего дома сидел в Олимпийской деревне, кто-то меня в “Балчуге” контролировал, где я с Крониным встречалась, кто-то приезжал с ублюдками разбираться, которые у “Балчуга” приняли меня за проститутку и потребовали обслужить их бесплатно. Я тогда еле вырвалась, в ресторане засела, из которого только вышла, и уже оттуда с сотой попытки дозвонилась до Корейца, поинтересовавшись ехидно, где же его люди, которые якобы охраняют меня здесь. Или такая охрана профессиональная, что ни я их не вижу, ни они меня? Кореец тогда прилетел через полчаса с людьми, и я тех уродов из "Балчуга” выманила, а там их ждали уже за гостиницей, отвезли во дворик неподалеку, отобрали машину новую, хороший, дорогой джип, и избили бейсбольными битами, но я самой сцены не видела, слышала только первый удар, когда отъезжала.
Это я все к тому, что не исключено: кто-то из этих двоих меня тогда мог видеть, в то время как я его не заметила и не разглядела, и мог запомнить: ведь я с Корейцем была. И скажи я, что Москву никогда не посещала, они поймут, что я вру, и задумаются — почему. А скажи, что посещала, — могут расспросы начаться ненужные. Подумала еще, что Юджину из-за меня приходится с братвой быть неискренним — знал, что может возникнуть такая ситуация, а все же позвонил, хотел, чтобы вместе посидели, ради меня. Впрочем, он давно всех ввел в заблуждение — еще когда не сказал никому, что я жива и что собирается вывезти меня в Штаты, — и до сих пор скрывает мое, так сказать, наличие в списках живых, только в другом облике и под другим именем.
Долго сидели, и я делала вид, что все нормально, что мне интересно слушать ничего не значащие разговоры о Лос-Анджелесе, о мексиканской кухне, о нашей официантке и о ресторане, в котором сидим. Я-то рассчитывала: может, в разговоре что-то проскочит об их планах, и все ждала, а вместо этого слушала обычный бандитский разговор с вплетением непечатных слов, довольно громкий притом, — пока Кореец не перехватил мой выразительный взгляд и не заметил им, что лучше потише говорить, ни к чему светиться, тем более что русских здесь не любят.
— Надо с Питерским перетереть, пусть колется, откуда пассажир этот взялся, — с угрозой сказал вдруг Леший, но я сделала вид, что не слышу ничего, что наслаждаюсь себе едой, запивая ее “Короной”.
— Да хрен ты его расколешь — он же тут в авторитете, крутой, чуть что, начинает орать, что он законник, — отрезал Кореец. — Да и стоит он тут неплохо, в Нью-Йорке, — я поспрашивал там за него, так говорят, что у него бригада отморозков, человек десять — пятнадцать, и если надо, может еще солдат подтянуть. Быковатый он такой — в бизнесе ноль, и все, что может, так это наехать и отнять. Не на больших людей наезжает, так, на средних и мелких, за которыми нет никого. Наедет со своими быками, шухеру наведет, и все дела. Иногда, говорят, с серьезными людьми работает — нанимают его для чисто бычьего дела, для которого ума не требуется. Прикрыть там кого или забрать товар и привезти. Надо в Москве за него поспрашивать, что он за законник, в натуре.
Вот и все, что сказали, — все, что относилось к Яшиному убийству, — и ясно было, что ждать ничего и не стоит больше. И почему-то неприятно стало от всех этих “в натуре” и “быков”, и прочего жаргона — в английском этих слов нет, и значит, год я их не слышала от Корейца, говорящего по-английски, пусть порой и вынужденно. И одновременно ностальгией пахнуло — и твоими телефонными разговорами, вежливыми, корректными и спокойными, в которых изредка, когда ты думал, что я не слышу, и когда разговор того требовал, проскальзывало что-нибудь типа “сесть на измену” и “загнуть ласты”. И высказываниями Корейца, заезжавшего к нам домой или в офис твоей фирмы — в тот период, когда я работала там, — и других твоих людей.
Возвращалось прошлое — с убийствами тех, кто был рядом, незримой, но витающей где-то поблизости опасностью, с братвой и их жаргоном. Господи, как же я этого не хотела — ведь уверена была, что оно осталось там, в Москве, куда мы никогда не поедем больше. И что оно похоронено, и отсалютовали мы этим похоронам минувшего взрывом кронинской машины, окончательным сведением счетов со всем, что было, — и что нет пути назад, а есть только вперед, в другую, совсем другую жизнь….
Я вернулась домой и сидела в любимом своем кресле-шезлонге у бассейна, ни о чем не думая, просто глядя по сторонам, философски отмечая чистоту белого каменного забора и такого же каменного особняка, и прозрачность воды, и тщательность, с которой пострижены деревья и кусты, и траву на газоне перед домом. Красиво — и немного жаль, что так и не дошли руки до того, чтобы раскинуть здесь настоящий сад, вроде того, что делал у себя Элтон Джон. Он создавал сад то в английском стиле, то в итальянском, то опять возвращался к английскому, а потом, словно обидев всех приглашаемых поочередно дизайнеров и желая их примирить, оставил разностилье: здесь по-английски подстриженный куст, там — чисто итальянская беседка, и все в таком духе. И у меня были разные мысли — сделать японский садик, или сад камней, — и я сама себе удивлялась, обнаруживая, что словно нарочно забываю о принятом решении, словно специально откладываю его, что непохоже на меня совсем.
Пока думала, не заметила, как пролетело время, только увидела, как вдруг разъехались по воле фотоэлемента ворота, и черный мерседесовский джип появился, и как идет ко мне загнавший машину в гараж Кореец, глядя на меня внимательно и делая вид, что все нормально и ничего не происходит. И чтобы развеселить меня, напомнить о чем-то хорошем, делает то же, что делал очень часто, в том числе и в прошлый мой день рождения. Подходит вплотную, расстегивает молнию на брюках и спрашивает:
— Может, поцелуете меня, мисс?
Но мне не весело, мне грустно. Грустно еще и оттого, что слово “грусть” я давно забыла, но вот пришлось вспомнить.
— Я думаю, в Москве найдется, кому поцеловать там, Юджин. Впрочем, придется выполнить вашу просьбу: чтобы там вы могли сравнить, кто делает это лучше…
…Так сладко и тихо, и вдруг скрип и гудок резкий. Я вздрагиваю, только сейчас соображая, что за рулем, и выравниваю тяжелый джип, который чуть не послала в едущий слева “Крайслер”. Я чуть не снесла ограждение моста, да и сама чуть с моста не слетела. Вильнула пьяно черным квадратом этого сейфа на колесах, и он послушался, явно храня верность своему хозяину, желая дождаться его приезда и возмущаясь наверное, что хозяин, улетев, пустил эту дуру за руль.
Да, еле-еле разошлись. Спасибо “Крайслеру” за реакцию — скрип его тормозов меня бы точно не разбудил. Если бы не рев сигнала, я бы сейчас уже вминала Корейцев “Мерс” в железо и, если удалось бы его пробить, летела бы в воду, чтобы уйти в нее и в ней остаться. Положим, достали бы потом, но меня бы это вряд ли уже успокоило.
Могла бы, вполне могла — машина тяжеленная, скорость высокая. Интересно, почему я, засыпая, на газ надавила, а не на тормоз?
Да, весело получилось бы: Юджин улетает, а я, доехав с ним до аэропорта, посадив его в самолет и отгоняя обратно домой его джип, слетаю с моста. Прямо-таки плач современной Ярославны по князю Игорю. Только Игорь ушел в поход, на бандитский свой промысел, а она на обратном пути кидается с высоты. К черту такие символы, к черту!
А что касается дур, то “Мерс” Корейцев, конечно, прав: неумно засыпать за рулем. Но, с другой стороны, хозяин его сам виноват: из-за него всю ночь провели на ногах. Вообще-то, “на ногах” — это громко сказано: скорее, на спине, на коленях, на животе, на боку и прочих местах. Он и так обычно похотлив, и ежедневный любовный сеанс у нас занимал два часа минимум — а тут разошелся так, что не остановить. Да я и не пыталась — такое ощущение было, что оба подсознательно знаем, что расстаемся навсегда, а потому и занимаемся сексом с такой яростной страстью, словно это последний раз и другого не будет уже никогда. Никаких слов, признаний, заверений, объяснений — просто совокупление, то грубое и животное, то тонкое, утонченное и извращенное. Когда уходили утром, сексуальная моя комната была как поле боя: вся простыня в сперме и моих выделениях, любимые игрушки разбросаны повсюду, а мы с ним — как с трудом уползшие с этого поля бойцы, полуживые, все в шрамах и ранениях. У Корейца вся спина в кровавых полосах от моих ногтей и следы укусов на груди — так мучительно было порой, что уже просто не могла сдерживаться и впивалась в него ногтями и зубами, себя не контролируя, а он все равно не торопился, растягивая мучения и извлекая максимум из каждого движения, из каждой секунды.
