К обитанию вне Москвы в межсезонье меня приучили неприкаянная молодость (в пустующем дачном поселке было дешевле снять жилье), а после – женитьба: у жениной родни имелись шесть соток с летним домом. В статусе примака-латифундиста у меня открылись глаза на несколько вещей сразу. Первое. Природа, вопреки подсознательному убеждению закоренелого горожанина, не начинается с началом каникул или отпуска и не сворачивает свои декорации в аккурат через двадцать четыре рабочих дня или к 1 сентября: представление вовсю продолжается и в отсутствие публики. Причем в эти напрасные, с городской точки зрения, демисезонно-зимние месяцы – тоже есть на что посмотреть.

Далее. Орудуя колуном, бдительно прищипывая “пасынки” на помидорах и подбирая лопатой коровьи лепешки на лугу, я постиг наконец сокровенный смысл дневниковой записи Льва Толстого, что он-де не может быть счастлив без японских свиней, – но одновременно стал еще хуже понимать высказывание Маркса об идиотизме сельской жизни. (Идиотизм-то, может быть, и идиотизм, зато мои дети, в отличие, например, от меня, всю свою жизнь из года в год возвращаются под одни и те же деревья и знают их в лицо.)

А весной над компостной ямой, полной в края ровного черного праха, который еще минувшей осенью высился безобразной грудой органического мусора – сорной травы, рыбьих остовов, арбузных корок, я оценил пафос кладбищенских разглагольствований Гамлета: в городской черте его монолог звучал менее убедительно.

Я – сторонник жанровой определенности. Лету следует быть знойным, водке – сорокаградусной, сонету – в четырнадцать строк. В ладу со всем вышеперечисленным как-то само собой разумелось, что житье за городом – испытание, бравирующее неудобствами: валенками вместо тапочек, едой всухомятку, рывком, как в атаку, на двор по нужде, когда уже совсем невтерпеж, и прочей надрывной экзотикой. Но применительно к загородному жилищу мне пришлось поступиться принципами (насчет сонета и водки пока стою на своем).

Вот уже и жена досадует (а я поддакиваю), что из-за отсутствия в нашем загородном доме воды с октября по май все никак не удается сделать его постоянным местожительством, и деловито списывает номера телефонов из объявлений “Бурение скважин”.

Так или иначе, но “стирание границы между городом и деревней” помаленьку происходит, правда не благодаря породившей этот лозунг социальной утопии, а наперекор ей. “Пора нам обзавестись родовым гнездом”, – как сказала одна дамочка. И впрямь пора.

Когда в твоем камине горят твои дрова и двери твои надежны, называй сына хоть Ромуальдом – очень многое тогда становится делом вкуса.

2001

Тяп-ляп

Везет меня изо дня в день эскалатор в недра метро, а дикторский проникновенный голос попутно рассказывает о детской наркомании, приводит удручающую статистику и просит, взывая к гражданской и родительской ответственности, сообщить по телефону, если кто что случаем узнает об источниках распространения этой заразы… И называет семь цифр в самой неудобоусвояемой комбинации, скажем 487-39-52.

Что себе думали инициаторы благого начинания? Что отзывчивые пассажиры (а почему бы и не отозваться на такую беду?!) примутся со скоростью и суетливостью Чарли Чаплина в считаные секунды спуска, роняя на движущиеся ступени очки и содержимое сумочек и портфелей, извлекать писчие принадлежности: ведь прозвучавший номер в принципе не рассчитан на запоминание с лету? Почему контактный телефон какой-нибудь фигни – лазерной эпиляции или салона татуировки и пирсинга – цепко запечатлевается в памяти нарочито складным набором цифр, точь-в-точь номерной знак бандитского или депутатского джипа, а способ связи с такой насущной организацией, как наркоконтроль, поневоле тотчас выдувает из памяти шумом подходящего поезда? Риторический вопрос. Потому что равнодушным дядям и тетям – чиновникам спустили разнарядку: довести до сведения населения, они и довели от сих до сих и – с глаз долой.

Досадуя, сажусь в поезд и думаю, что подобные “ножницы” между замыслом и исполнением – сплошь и рядом, сколько себя помню. Вот только на днях я грохнулся во весь свой рост, потому что похмельные болваны впрок “для галочки”, оберегая прохожих от падения сосулек (хотя в Москве ни снежинки), натянули поперек тротуара проволоку на уровне щиколоток, а темнота была кромешной… А случись на моем месте и вовсе пожилой человек, который не отделался бы, как я, испугом и ушибами, а заполучил бы какой-нибудь перелом шейки бедра со всеми вытекающими?

Хорошо коротать дорогу за злопыхательством и очернительством. Уже поднимает меня эскалатор на улицу, снова вещает диктор, прислушиваюсь – никак, стихи? Они самые. Вообще-то средний соотечественник относится к стихам как к школьной обязаловке вроде черчения или гражданской обороны, которую положено превзойти в отрочестве, отмучиться и уже не возвращаться к этой материи никогда за полной ненадобностью. Дежурно-мажорный дикторский голос (видимо, он только что нахваливал шампунь от перхоти и тональности не сменил) лишний раз убеждает людей на эскалаторе, что подростковое впечатление не обмануло: лирика и впрямь – нечто постное, до тошноты жизнеутверждающее, навязываемое сверху. Ко всему прочему, стихотворение, звучащее над лесенкой-чудесенкой, – длинное-предлинное, и пассажир за время подъема или спуска в состоянии уловить лишь отрывок. А приспичит прослушать произведение искусства целиком – клади с прибором на неотложные дела, разворачивайся на сто восемьдесят градусов и маршируй по ступеням эскалатора против направления движения. И-ди-о-тизм. И никогда никому не докажешь, что “над вымыслом слезами обольюсь” имеет, наверное, в первую очередь отношение к стихам и, честное слово, хорошая лирика – вещь довольно душемутительная. Снова же, разнарядка или – как его? – мероприятие.

Увернувшись от надвигающегося каламбура про благие намерения, ведущие в подземку, сознание ищет менее банальных умозаключений, но ему уже задан несколько метафизический уклон. Если ад, в который не больно-то верится, и существует, то он, вполне вероятно, не страшен, а скучен до зубовного скрежета, потому что исполнен абы как: не грозная преисподняя, а ни то ни се – какой-то рай “на троечку”. И все-таки страшен, потому что бесконечен. Князь тьмы, чего доброго, не импозантный оперный демон в черном плаще, а просто большой серый начальник, чудак на букву “м”, которому целую вечность “хочется как лучше, а получается как всегда”: недомыслие, недоработки, недоразумения – недо, недо, недо… Во вверенном недотепе-дьяволу административно-хозяйственном округе тоскливо сочатся водопроводные краны, по радио денно и нощно – казенная декламация в рифму, а телефонный номер службы спасения произносится незапоминающейся скороговоркой. И так – на веки вечные.

2006

Из-за спины авторитета

Есть такой удобный способ думать и говорить, вернее – говорить не думая: из-за спины авторитета. Правда, спина эта широка и загораживает текущие обстоятельства, но “думающему” это даже на руку: ничто не отвлекает.

Вот один уважаемый человек, издатель философских сочинений, как о чем-то само собою разумеющемся говорит об угрозе буржуазности. Через запятую жалуется на трудности издательского дела, связанные с совершенно социалистическими навыками труда и делопроизводства. Переходя за разговором улицу, мы едва уворачиваемся от наших добрых буржуа, которые проносятся в джипах на красный свет пострелять друг в друга. Так буржуазность нам сегодня в первую очередь угрожает или отсутствие ее?

Еще пример. В Екатеринбургском университете на стене в уборной нацарапано: “Бог умер”. Что так скоро? Эти граффити, я знаю, не редкость в американских учебных заведениях. Но в Америке, вероятно, официальная пресная религиозность в зубах навязла, а у нас еще десять лет назад Библию изымали при обыске. Не рано ли цитировать Ницше?

Или. Эмигранты-интеллектуалы с двадцатилетним стажем жизни в той же Америке жалуются на политическую корректность: цензура, ползучий тоталитаризм и т. д. Им виднее. Но почему отечественные газетчики время от времени подтрунивают над политической корректностью? И это в стране, где на заборе можно прочесть “бей жидов”, “пидорас” – расхожее уличное ругательство, и достаточно быть брюнетом с трехдневной щетиной, чтобы тебя поманил пальцем постовой милиционер. Не рано ли надмеваться?