– Что ж, полагаю, вы должны быть мертвы, – сказал он. – Невозможно так долго пробыть под водой и не умереть.

– Вот видите! – поддержал его Сдумс.

– Так почему вы всё ещё машете и разговариваете? – спросил Колон.

Из ямы высунул голову главный философ.

– Известны случаи, когда мёртвое тело двигалось и издавало звуки после смерти, сержант, – пояснил он. – Всё дело в непроизвольных мышечных спазмах.

– Главный философ совершенно прав, – согласился Ветром Сдумс. – Я тоже об этом читал.

– Ага. – Сержант Колон огляделся. – Ладно, – неуверенно сказал он. – Ну… полагаю, это логично…

– Ладно, мы закончили, – сказал аркканцлер, выбираясь из ямы. – Достаточно глубоко. Давай, Сдумс, тебе вниз.

– Знаете, я правда очень тронут, – сказал Ветром, снова ложась в гробу. Гроб был весьма хороший, из погребальной конторы на улице Вязов. Аркканцлер позволил Сдумсу выбирать самому.

Чудакулли поднял кувалду.

Ветром снова сел.

– Все так стараются ради меня…

– Да, да, ладно. – Чудакулли огляделся. – Так, у кого кол?

Все поглядели на казначея.

Казначей выглядел несчастным. Он пошарил в сумке.

– Я не смог его достать, – промямлил он.

Аркканцлер закрыл лицо рукой.

– Ладно, – тихонько сказал он. – Знаешь, а я не удивлён. Вообще не удивлён. Что же ты достал? Бараньи лопатки? Кусочек бекона?

– Сельдерей, – прошептал казначей.

– Это у него из-за нервов, – поспешно вставил декан.

– Сельдерей, – произнёс аркканцлер, и его самообладанием сейчас можно было гнуть подковы. – Ладно.

Казначей протянул ему увядший зелёный пучок. Чудакулли взял его.

– Итак, Сдумс, – сказал он. – Прошу представить, что то, что у меня в руке…

– Ничего-ничего, я понимаю, – ответил Ветром.

– Хотя, по правде, не представляю, как вбить…

– Всё в порядке, я не против.

– Правда?

– Принцип тот же, – сказал Ветром. – Если просто передашь мне сельдерей, но мысленно забьёшь кол, этого должно хватить.

– Так благородно с твоей стороны, – сказал Чудакулли. – Какой величественный момент!

– Momento mori, – съязвил главный философ.

Чудакулли смерил его взглядом, а затем торжественно ткнул сельдереем в Ветрома Сдумса.

– Прими же его! – сказал он.

– Спасибо, – ответил Ветром.

– А теперь давайте закроем гроб и пойдём обедать, – сказал Чудакулли. – Не волнуйся, Сдумс. Обязательно сработает. Сегодня – последний день твоей оставшейся жизни.

Ветром лежал в темноте, слушая удары молотка.

Затем раздался глухой удар, и кто-то сдавленно обругал декана, что тот не удержал свой конец. Затем начала шлёпать земля на крышку, всё слабее и дальше.

Наконец отдалённый рокот возвестил, что движение в городе возобновилось. До Сдумса доносились приглушённые голоса.

Он постучал по крышке гроба.

– Эй, наверху! Нельзя ли потише? – ворчливо крикнул он. – Тут кое-кто умереть пытается!

Он услышал, что голоса смолкли. Затем донеслись убегающие шаги.

Ветром полежал так какое-то время. Он не знал, как долго.

Он попробовал отключить все функции организма, но так лишь стало неудобно. Ах, ну почему так трудно умереть? Другим это давалось легко даже без тренировки.

А ещё нога зачесалась.

Он попытался дотянуться и почесать, и его рука наткнулась на что-то маленькое, необычной формы. Ему удалось сжать это в пальцах.

Наощупь как будто связка спичек.

В гробу? Что, кто-то решил, что он тут сигару со скуки раскурит?

После долгих усилий ему удалось снять один башмак другим и подтянуть его поближе, чтобы схватить. Так у него появилась неровная поверхность, чтобы чиркнуть спичку…

Сернистый свет наполнил его тесный продолговатый мирок.

Оказалось, изнутри к крышке пришпилен кусочек картона.

Он прочитал его.

Он перечитал его.

Спичка погасла.

Он зажёг ещё одну, просто чтобы убедиться, что эта надпись действительно существует.

Надпись оставалась странной, даже если перечитать в третий раз.

Вторая спичка погасла – выгорели остатки кислорода.

Ветром полежал в темноте, размышляя, что делать дальше, и пожёвывая сельдерей.

Кто бы мог подумать?

На покойного Ветрома Сдумса вдруг снизошло, что не бывает чужих проблем, и когда кажется, что мир выкинул тебя на обочину, он оказывается полон странностей. Он по опыту знал уже, что живые не замечают и половины реально происходящего, потому что слишком заняты житьём. «Зрителю лучше видно игру», – сказал он себе.

Именно живые не обращали внимания на всё странное и чудесное, потому что жизнь полна скучного и обычного. Но она была странной. В ней были такие чудеса, как самооткручивающиеся болты и записки мертвецам.

Он решил выяснить, что же происходит. А потом… раз Смерть не приходит к нему, он сам пойдёт к Смерти. У меня есть права, в конце концов, подумал он. О да. Он устроит величайшую охоту за головами в истории.

Ветром ухмыльнулся во мраке.

Пропал: Смерть. Нашедшему…

Сегодня был первый день оставшейся жизни.

И весь Анк-Морпорк лежал у его ног. Ну, фигурально выражаясь.

Есть один путь – наверх.

Он приподнялся, нащупал в темноте записку, оторвал её и сунул в зубы.

Затем Ветром Сдумс упёрся ногами в один конец ящика, руками в другой и поднажал.

Влажный суглинок Анк-Морпорка слегка поддался.

Ветром собрался было перевести дух, но вспомнил, что смысла в этом нет. Он надавил снова. Гроб раскололся.

Ветром подтянул доску поближе и порвал сосновую древесину как бумагу. У него получился обломок, совершенно бесполезный для любого, не обладающего силой зомби.

Он перевернулся на живот, начал сгребать землю вокруг импровизированным совком и утаптывать ногами. Ветром Сдумс копал навстречу новому началу.

Представьте такой пейзаж: равнина с плавными изгибами.

В краях октариновой травы под сенью Овцепикских гор – конец лета. Преобладающие цвета – бурый и золотой. Равнину заливает жара. Кузнечики стрекочут, будто шкворчат на сковородке. Даже воздух слишком горяч, чтобы двигаться. Сейчас самое жаркое лето на памяти старожилов – а в этих краях это очень-очень долго.

Представьте фигуру верхом на коне, который медленно бредёт, утопая в пыли на дюйм, по дороге меж пшеничными полями, уже сулящими богатый урожай.

Представьте забор из рассохшихся досок. К нему прикреплено объявление. Буквы выцвели под солнцем, но разобрать их ещё можно.

Представьте, как на бумажку падает тень. Вы почти слышите, как кто-то читает эти два слова.

От дороги ответвляется тропинка, ведущая к горстке выцветших строений.

Представьте шаркающие шаги.

Представьте, как открывается дверь.

Представьте тёмную прохладную комнату, которую видно за дверью. Не похоже, что тут подолгу живут. Это помещение для людей, которые проводят жизнь под открытым небом, а сюда заходят, только когда стемнеет. Тут хранится упряжь и спят собаки, сюда вешают сушиться бурдюки. У двери стоит бочка пива. Пол покрыт плиткой, а под стропилами висят крюки для свиных туш. Вот потёртый стол, за которым уместилось бы тридцать голодных мужиков.

Но мужиков нет. И собак нет. И пива. И свинины.

В дверь постучали. Сперва была тишина, затем шарк-шарк тапочек по плитке. Наконец худощавая старушка с лицом, цветом и текстурой похожим на грецкий орех, выглянула за дверь.