– ПОЧЕМУ?
Тот ответил ему.
– НО ЭТО… НЕПРАВИЛЬНО.
Тот ответил ему: Нет, правильно.
На лице Смерти не дрогнул ни единый мускул – их всё равно там не было.
– Я ПОДАМ ЖАЛОБУ.
Тот ответил ему, что уж он-то должен понимать: жалобы бесполезны.
Никаких жалоб. Никаких жалоб.
Смерть поразмыслил над этим, а затем сказал:
– Я ВСЕГДА ИСПОЛНЯЛ СВОЙ ДОЛГ ТАК, КАК СЧИТАЛ ПОДОБАЮЩИМ.
Фигура подплыла ближе. Она отдалённо напоминала монаха в серой рясе с капюшоном.
Она ответила: Мы знаем. Поэтому разрешаем тебе оставить коня.
Солнце клонилось к закату.
Из всех созданий на Плоском мире самая коротая жизнь у мушек-подёнок – не более двадцати четырёх часов. Две самые старые мушки бесцельно кружили над рыбным ручьём, повествуя недавно вылупившимся о былых временах.
– Да, в наши часы солнышко уже не то, – сказала одна.
– И то верно. В старые добрые времена солнце было настоящее. Всё такое жёлтое, не то что это, красное.
– А ещё оно висело выше.
– Верно говоришь.
– А куколки и личинки уважали старших!
– И то верно! И то верно! – с жаром согласилась другая подёнка.
– Думается, ежели бы мушки в те времена вели себя получше, солнце не померкло бы.
Младшие подёнки уважительно внимали.
– А ещё помню, – сказала одна из старейших мушек, – кругом были поля, широкие, доколь хватает глаз.
Младшие огляделись.
– Тут и сейчас поля, – заметила одна из них, выдержав уважительную паузу.
– Да, но я помню времена, когда поля были лучше, – процедила старая подёнка.
– Верно! – согласилась её товарка. – А ещё тогда была корова.
– Совершенно точно! Вы правы! Я помню эту корову! Стояла прямо вот тут целых сорок, нет, пятьдесят минут. Бурая такая, как сейчас помню.
– Да уж, в нынешние часы таких коров не бывает.
– Их теперь вообще не встретишь.
– А что такое корова? – спросила одна из личинок.
– Видали? – торжествующе заявила пожилая подёнка. – Ничего-то они не знают, современные ephemeroptera. – Она задумалась. – Кстати, чем мы занимались до того, как заговорили о солнце?
– Бесцельно кружили над водой, – предположила мушка помладше. Тут было трудно ошибиться.
– Нет, ещё раньше.
– Эм-м… вы рассказывали о Великой Форели.
– А, ну да. Форель. Видите ли, если б вы были достойными подёнками и кружили вверх-вниз, как подобает…
– …И слушались старших и мудрых…
– …Да, и слушались старших и мудрых, то однажды Великая Форель…
Плюх.
Плюх.
– …То что? – спросила мушка помладше.
Ответа не было.
– Великая Форель однажды что? – с тревогой переспросила другая мушка.
Они опустили глаза и увидели, как по воде расходятся круги.
– Священный знак! – воскликнула однодневка. – Помню, мне об этом рассказывали! Великий Круг На Воде! Сие есть знамение Великой Форели!
Старшая из младших мушек задумчиво всмотрелась в воду. До неё начало доходить, что, раз она старшая из присутствующих подёнок, именно ей выпадает честь летать ближе всех к поверхности.
– Есть предание, – сказала мушка сверху, – что, когда за тобою приходит Великая Форель, ты попадаешь в край, где реки текут… текут реки… – Однодневки ничего не едят, так что идей у неё не было. – Текут водой, – обречённо закончила она.
– Представляю, – сказала старейшая подёнка.
– Там наверняка очень хорошо, – сказала младшая.
– Да? С чего бы?
– Ну, раз оттуда никто не хочет возвращаться.
Ну а старейшие существа на Плоском мире – знаменитые Считающие сосны. Они растут у самой границы вечных снегов высоко в Овцепикских горах.
Считающие сосны представляют собой уникальный пример заимствованной эволюции. Большинство видов эволюционируют сами по себе, доходя до всего в процессе, как и заповедовала Мать-Природа. Это очень естественно, органично и сочетается с загадочными космическими циклами, предполагающими, что только миллионы лет дико утомительных проб и ошибок позволят вашему виду обрести моральные устои, а то и позвоночник.
С точки зрения видов, это, может, и нормально, но с точки зрения участвующих в этом отдельных индивидов, им подложили свинью – или, как минимум, розовую ящерку, питающуюся корнями, которая со временем может эволюционировать в свинью.
Так что Считающие сосны избежали всего этого, позволив всяким прочим овощам эволюционировать за них. Семя сосны, оказавшись в любой части Плоского мира, сразу же заимствует самый успешный местный генетический код при помощи морфического резонанса и вырастает тем, что лучше всего подходит местной почве и климату. Как правило, у них это получается даже лучше, чем у самих местных деревьев, которых новички вскоре вытесняют.
Но в первую очередь Считающие сосны интересны тем, что умеют считать.
Они откуда-то узнали, что люди научились узнавать возраст деревьев по количеству годовых колец. И тогда старейшие Считающие сосны возомнили, что именно ради этого люди спиливают деревья.
В ту же ночь каждая Считающая сосна поменяла свой генетический код так, чтобы на уровне глаз на её стволе бледными цифрами проступал её возраст. Не прошло и года, как их вырубили почти полностью работники компаний по производству табличек с номерами. Лишь немногие сосны уцелели в труднодоступных местах.
Шесть Считающих сосен из этой рощицы слушали седьмую, старейшую, чей узловатый ствол украшало число тридцать одна тысяча семьсот тридцать четыре. Разговор занял семнадцать лет, здесь он ускорен для удобства.
– Помню, в моё время вокруг не были сплошные поля.
Сосны оглядели тысячи вёрст окрестностей. Небо мигало, как плохой спецэффект из кино про путешествия во времени. Появлялся снег, лежал минуту-другую, затем таял.
– А что же было? – спросила ближайшая сосна.
– Лёд. Но не такой, как нынче. В те годы ледники были настоящие. Не то что нынешний снежок: зимой выпал, весной растаял. Те льды и снега не таяли веками.
– И куда же они делись?
– Всё ушло.
– Куда ушло?
– А куда всё уходит. Вечно все куда-то спешат.
– Ого. Вот это сейчас жёстко было.
– Что именно?
– Да эта зима только что.
– И это вы называете зимой? Вот, помню, была я росточком, у нас были такие зимы…
И тут дерево исчезло.
После потрясённого молчания, длившегося несколько лет, молодая сосна сказала:
– Ну, дела! Она просто исчезла! Раз – и всё! День назад ещё была, а сегодня уже нет!
Будь остальные деревья людьми, они бы сейчас неловко переминались с ноги на ногу.
– Так случается, дружок, – ласково сказала одна сосна. – Её забрали в Лучшее Место[1], можешь не сомневаться. Она ведь была добрым деревом.
Младшенькая, которой едва стукнуло пять тысяч сто одиннадцать, спросила:
– А что это за Лучшее Место?
– Мы точно не знаем, – признала другая, неуютно покачиваясь от метели недельной длины. – Но полагаем, что оно как-то связано… с опилками.
Деревья не способны замечать события, занимавшие менее дня, а потому не услыхали стука топоров.
Ветром Сдумс, старейший волшебник Незримого университета – всемирно известного центра магии, волшебства и сытных обедов, – тоже готовился к смерти. Он чуял её приближение всем своим слабым, дрожащим телом.
Конечно, думал он, катясь в кресле-каталке к своему кабинету на первом этаже, в каком-то смысле все знают, что когда-нибудь умрут, даже не волшебники. Никто не знает, где был до рождения, но когда наконец рождаешься, то вскоре узнаёшь, что прибыл сюда уже с обратным билетом.
