Приближался день «Беседы за круглым столом». План борьбы нашей газеты с пьянством был рассмотрен на редакционном совещании (и тут же получил у наших остроумцев название «операция Пы» — намек на наши с Петряевым фамилии). Обсуждали план не только мы, но и приглашенные представители облздрава и облоно.

Нас хвалили. Слушая выступавших, я критиковал себя. Видно, я не прав в своем отношении к петряевскому плану. Я перестраивался на редакционном совещании и уже чувствовал охоту взяться за дело.

Был и день назначен — четверг, 26 августа, 18 часов. Срок требовал энергии и быстроты.

Назавтра я начал работать нормально — с необходимым запалом. Объездил много предприятий, побывал в профкомах, выявил нужный нам материал: составил списки пьяниц, которые мешают выполнению плана, нарушают жизнь семьи и отрицательно влияют на детей. Побывал у некоторых дома, поглядел, как живут, кто у них есть. Набрался живых впечатлений. Что-то стало складываться вроде программы или сценария беседы.

Меня это начало увлекать: действительно что-то новое. Очерк не очерк, телефильм, что ли? В общем, факт: живое и новое. Мне хотелось, чтобы все удалось, и я старался как мог. Теперь уж мне помогали не только мой отдел (Федька), но и выделенные от редакции комсомольцы. Среди них и Нина Бойко. Как уж она вырвалась из телефонных разговоров шефа, не знаю.

Самое трудное — собрать народ. Просто было договориться с «трезвенниками». Дали согласие выступить заслуженная учительница РСФСР, режиссер нашего драматического театра, директора двух предприятий, врач-психиатр и врач-педиатр, майор из управления милиции. Все они должны были нарисовать впечатляющие картины на тему «Алкоголь губит человека».

Что касается пьяниц, предполагалось, что наиболее совестливые и сознательные раскаются и выступят с ответным словом. А может, просто дадут торжественное обещание бросить пить. Организовать последнее было труднее всего. Впрочем, я заручился согласием пятерых (с некоторым запасом). Среди них был и дядя Вася. Когда он узнал, что его покажут по телевизору, он так и засиял. Меня, правда, брало сомнение — можно ли доверять дяде Васе? Но его жена стала просить: «Пусть он, проклятый, при всей области слово даст, может, хоть область его научит». Подстраховались мы и насчет прихода «воспитуемых» в достойном виде. Договорились где с женой, где с тещей, где с товарищами по работе — доставить всех в норме и при галстуках.

Наконец я обработал весь собранный материал, написал «сценарий», его перепечатывали «молнией» — вот он готов, и я иду с ним к Петряеву.

Наступил час моего торжества. Работа была выполнена оперативно. Есть и мои находки: решил сделать маленькую кинохронику. Договорился с кинолюбителем Яшей Файнштоком, моим приятелем. Побродили с ним по городу, засняли несколько сюжетов. Субботнюю толчею мужчин у пивного ларька, живописные группы в его окрестностях. У ларька, где принимают посуду, поймали колоритного типа: под глазом синяк, щека перевязана, в руках по авоське с пустыми бутылками. В воскресенье совершили налет на сквер возле гастронома. Там нас изругали и грозились прибить, но все же парочку «трупов» мы зафиксировали. Яше удалось ловко снять момент дележа «на троих» — розлив в подворотне.

Хороши были и кинокадры с папашей. Он ведет сына из садика. Не ведет, а держится за него.

Из всего отснятого сделали документальное введение к «беседе» — минут на шесть-семь. Получилось крепко.

В целом программа «беседы», подготовленная мной, строилась так. Вступительное слово — призыв к общественности «ударить по пьянству» — Петряев. Потом наш фильмик. Затем выступления облздрава и врачей. Потом педагоги — в защиту детей и семьи. За ними производственники — о срыве планов, авариях, браке и прогулах. Милиция — на тему «Алкоголизм — почва преступности». У меня был договорен режиссер из театра — сказать о роли искусства в воспитании нравов. Но его пришлось отставить. Несколько дней назад в театре было происшествие. Во время спектакля, в сцене объяснения в любви, актер-любовник заснул и захрапел. Напоминать об этом не стоило. Должно было все заканчиваться торжественным обещанием трех пьяниц — они бросают пить.

Петряеву все очень понравилось. Он похвалил меня за инициативу и оперативность. О кинохронике сказал: «Это здорово».

— Очень хорошо, товарищ Петунин, очень хорошо, — повторил он несколько раз.

Право, в эту минуту я подумал: «А он ничего, напрасно я на него взъелся».

— Только давайте сделаем небольшое добавление: после выступлений общественности слово опять возьму я. Надо осветить вопрос более глубоко. Да и о газете не забыть — подчеркнуть принципы работы по-новому, отметить инициативу…

Я спросил, сколько надо ему времени. Почему-то о времени спросил, а не о том, что он будет говорить.

Двадцать минут — это много. У меня уже все схронометрировано на час. Больше телевидение не давало тракта. Может, тогда его выступление без передачи в эфир? Нет, нет, зачем же, надо уложиться. Сошлись на пятнадцати. Пришлось подсократить врачей и педагогов.

Петряев еще полистал «сценарий», помычал и сказал:

— Знаете, тут не хватает одной вещи.

— Какой же?

— Матери!

— ?!

— Не хватает выступления матери, — сказал строго Петряев. — Должна непременно сказать свое слово мать. Сказать с чувством, даже со слезой. Поведать людям, как ее мучает пьянство сына. Это дойдет наверняка. Тронет, так сказать, души.

Он сказал это деловито, спокойно, постукивая пальцами по крышке стола.

Тут вдруг внезапно я полностью отрезвел. Отрезвел от угара этих двух недель, от всей своей «журналистики». «Операция Пы» предстала передо мной в своем изначальном виде. «Бесстыдная показуха», — сказал когда-то какой-то неглупый парень.

Мне сразу представилась моя собственная мать — заплаканная, несчастная. Такая она бывает теперь раз в году, двенадцатого августа, в день смерти отца, когда перечитывает старые письма. Я увидел ее стоящей под ярким светом ламп, с покрасневшими глазами, дрожащими губами, постаревшую, жалкую.

— Откуда я ее возьму — эту мать? — спросил я грубо.

— Вот уж это не моя забота, — отрезал Петряев, — а найти подходящий материал вы можете, вы это доказали.

И он прихлопнул рукой мой «сценарий».

— Не буду я этого делать, — сказал я и встал. У меня внутри все дрожало. Но пусть дрожит. Есть все-таки вещи, которые не станешь делать, что бы тебе ни угрожало за отказ.

— Слышите, как он со мною разговаривает? — спросил Петряев кого-то через мою голову.

Я повернулся. У дверей стояла Нина. Я не заметил, когда она вошла, не знаю, что она слышала из нашего разговора.

— Идите, Петунин, — шеф в досаде махнул рукой. — Нина, я попрошу вас организовать это дело.

Проходя мимо, я бросил на нее взгляд. Ручаюсь, это был зверский взгляд. Она тоже посмотрела на меня и тут же опустила глаза. Мне почудилось, что из-под мохнатых ресниц мелькнул теплый огонек. Или, правда, почудилось?

Через три дня, в среду, двадцать пятого, происходила репетиция «лицедейства». Теперь я так называл нашу «беседу за круглым столом». Нет, не прошло у меня. Как стукнуло тогда в кабинете у шефа, так и осталось гнусное ощущение показухи. Но я делал все, что было задумано Петряевым, а подготовлено и организовано мной, Петуниным Анатолием, в здравом уме и трезвой памяти. Ведь это фант, что в здравом уме. И я действовал, выполняя все, что от меня требовал «сценарий».

С утра таскали в «аквариум» столы и стулья. В одном углу воздвигали нечто вроде эстрады. Но вместо привычного нам «стола президиума» под алой скатертью на помосте расставляли столики и кресла, как на «Голубом огоньке».

«Интересно, нашла ли Нина придуманную им «телевизионную» мать?» — думал я, таская и двигая мебель.

Петряев распоряжался всем сам. Носился по залу, ловко вскакивал на помост — передвигал, поправлял, давал команды.