Когда входишь в дверь с надписью «Главный», попадаешь сначала в комнату Нины. Она была на месте, кивнула мне и — может, мне показалось — как-то тревожно взглянула на меня. Это был пристальный взгляд из-под пушистых ресниц. Они тотчас же опустились — она писала, должно быть, ответы на письма, лежавшие перед ней ровной стопкой. Что-то в ней изменилось. Что — я не успел уловить.

— Ну как — готово? — спросил Петряев, едва я закрыл дверь кабинета. Он писал в шикарном толстом блокноте и даже не посмотрел на меня. — Садитесь. Слушаю вас.

Наступил час его торжества, подумалось мне. Почему «торжества» — я не знал, но чувствовал, что так он примет мое поражение.

— У меня ничего нет, ничего готового… — промямлил я, — я ведь был болен.

— Ну что ж, давайте вчерне.

— Нет у меня ничего.

Тут Петряев поднял глаза и внимательно, даже с любопытством посмотрел на меня.

— Значит, вы не так самостоятельны, как вам кажется, — усмехнулся он. — Попрошу вас записать мой план. — Он подчеркнул голосом слово  м о й.

Ей-богу, ему доставляло удовольствие, что я обанкротился!

Так мне и надо. Я вытащил из кармана блокнот и приготовился писать.

Он встал, прошелся, и только тут я увидел новый кабинет нового Главного. Вместо старого, потемневшего письменного стола стоял другой — с толстой крышкой светлого дерева. Исчезли узкий длинный «стол заседаний» под бархатной скатертью, кожаный диван у стены. Вместо них появились маленькие столики и неглубокие легкие кресла. На столиках — пепельницы из керамики, а на одном высокий узкий кувшин, похожий на журавля, и два стакана сиренево-дымчато-го стекла. Старые рыжие занавески заменила легкая голубоватая ткань. Мне понравилось — чисто, светло, красиво.

Петряев постоял полминуты у окна и сказал:

— Итак, пишите «План борьбы газеты «Лопатинская правда» с алкоголизмом на август 1965 года.

Первое. Организовать письма детей с протестом против поведения отцов-пьяниц: а) письма школьников седьмых-восьмых классов, подтверждающие, что отцы-алкоголики тормозят их учебу, б) письмо дошкольников из детского сада при инструментальном заводе в нездоровой атмосфере в семьях…

— И «в», — сказал я неожиданно для себя самого, — письмо ползунков из яслей при швейной фабрике…

— Можно и это, — согласился Петряев, — но три письма, пожалуй, слишком много.

Он и глазом не моргнул. Не понял или не захотел понять моей иронии?

— Второе, — продолжал диктовать шеф, — поднять передовую часть производственников за движение под лозунгом: «Пей, но знай меру».

— Зачем же говорить «пей», когда надо убедить их не пить? — не утерпел я.

— Вы хотите поговорить? — спросил Петряев ядовито, и глаза у него стали острые, как гвозди. — Так знайте — я не расположен разговаривать с сотрудником, который не имеет своих мыслей и не способен в десятидневный срок выполнить задание, на которое достаточно одного дня!

Я вспыхнул, но промолчал. Верно, мыслей у меня не было, задание я не выполнил.

— Итак, пишите, — продолжал он спокойно. — Третье. Подготовить и провести в редакции собеседование систематически пьющих лиц с врачами и педагогами. Разработать программу беседы. Привлечь должный контингент лиц. Обеспечить передачу этого мероприятия через областное радиовещание и телевидение.

Он остановился посреди кабинета и покачался с носка на пятку несколько раз.

— Выполнение плана возлагается на отдел культуры и быта. На вас, товарищ Петунин. Вам все ясно? Вопросы ко мне есть?

Я молчал растерянно. «План» Петряева казался мне бредом. Вопросов у меня не было.

Когда я выходил из кабинета, Нина опять взглянула на меня тревожно. Или мне показалось, что тревожно? Что-то изменилось в ее внешности. Но что именно?

Только дойдя до места, я понял что. Ее пышные каштановые волосы, раньше свернутые свободным узлом на затылке, были подняты вверх и уложены волосок к волоску в виде аккуратнейшего блестящего шлема.

Опять я сидел над листом бумаги, на этот раз исписанным, и уныло глядел на него. Петряевский план — бесстыдная показуха. Однако выполнять-то его мне!

Тут в дверь влетел Федька Федоров.

— Ага, явился! — завопил он. — Наконец-то. Мы тут без тебя исполкомовским в волейбол проиграли… Ну как тебе все это? — Он оглядел комнату. — Впечатляет? А ты знаешь — в шефе запас энергии… на две ГЭС хватит!

Я молча подвинул к нему листок.

— Что это?

— А вот читай.

Читает, хмыкнул. Наверное, на письмо из детсада. А потом:

— А что, это грандиозно — собеседование пьяниц!

Не поймешь, когда он смеется, когда серьезно.

— Такого еще никто не устраивал.

— Ну да, если никто…

Я ему сказал, что меня от этого показушного плана тихо тошнит. Федька хихикнул: «Посмотрю я, как ты будешь собирать этих пьянчуг».

Я его успокоил — собирать придется вместе, он же мой сотрудник, не забыл?

Тут я поднялся, выдернул листок из Федькиных пальцев.

— Пойду к Шилову.

Секретарь парторганизации у нас мужик с головой. Не жаловаться пойду — поговорить.

— Нет его, поехал по районам. Уборочная началась, пока ты болел… Ну что нос повесил? — загремел Федька. — Не одному тебе это делать и не тебе за это отвечать! Мы люди маленькие: «приказали — исполняй».

— Это ты хорошо придумал — в маленькие пойти. А мне неохота.

— Слушай, у нас тут дела-а… — Федька уходил от серьезного разговора. — Игра идет крупная, люди ставки ставят. Петряев за Ниной Бойко ухлестывать начал. Победит или не победит? Ну такой должен победить! Видишь, как он тут за две недели все перевернул? Сила!

Этого мне еще не хватало. Я пошатнулся от этого удара, но не хотел, чтобы Федька заметил.

— Что же он — из любви к ней всю мебель менял? — спросил я только, чтобы не молчать.

Так вот почему у нее новая прическа. Т а к а я  должна понравиться Петряеву. И Нина в петряевской прическе уже казалась мне потерянной навсегда.

— А ну, пошли на площадку, постучим в мяч! — крикнул я и, толкнув Федьку кулаком, помчался по коридору. По дороге влетел в машбюро.

— Здорово, девчата! — заорал я, хотя из «девчат» была здесь только одна Рита, а две другие машинистки приближались уже к сорока.

— Петуня пришел! Как здоровье? Как тебе наша новая квартирка? — затараторила Рита.

Но я не отвечал, я уже сыпал по лестнице вниз — во двор, на волейбольную площадку. Мне было необходимо пустить в дело кулаки.

Я бухал по мячу яростно, будто это был не мяч, а он, шеф наш новоявленный, красавчик и ловелас Петряев.

«А разве он не красив? Конечно, красив!» — Такие речи мы частенько засекали теперь. А еще заметили: наши женщины стали особо следить за своей внешностью. У одной почернели брови, у другой отросли ресницы, у третьей — посветлели, а у четвертой порыжели волосы, появились новые челки, туфли, платья и сумки! Но самая потрясающая трансформация произошла с Ангелиной Адамовной — нашей библиотекаршей. Никогда не вылезала она из черного сатинового халата непомерной ширины. А тут вдруг явилась в капроновой блузке, совершенно прозрачной, через которую было видно что-то голубое и сиреневое, и еще что-то розовое.

Замечал ли все это он, ради которою они старались? По-моему, нет.

Он был поглощен работой. Изменив с потрясающей быстротой облик редакции, он занялся лицом газеты: заказал новые клише заголовка для двухцветной печати, заставок для постоянных рубрик. К нему бегали срочно вызванные работники типографии — то начальник цинкографии, то наборного цеха, то печатного.

Нина непрерывно звонила по двум телефонам, соединяя его то с областным начальством, то с районами, то с химической лабораторией, где делали анализ какой-то новой краски, то с агентством по перевозке грузов — что-то там ожидалось из Москвы новое, шрифты или печатная машина.

Может, Петряев и был неравнодушен к Нине, но это чувство растворялось, должно быть, в деловой суете. Я ничего не замечал. Впрочем, и не старался заметить.