Упыри слышали нашу перекличку. Они знали, что ещё один выстрел и можно нас брать голыми руками. Потом определились, кому этот выстрел достанется.

В кабинет вбежала девушка. Таких называют потаскухами. Помятая, растрёпанная, в отвратительной вызывающей одежде. И в руках автомат. Она пыталась найти нас, но мы хорошо затаились. Смотрели на неё через щели. Тянули время, как только могли.

– Ну же. Вот я. Стреляйте! – требовала она смерти.

Снова загрохотало. Кто-то прорывался из коридора. Потаскуха испуганно обернулась. Тут-то Кирилл и всадил ей последнюю пулю прямо в висок. Она безвольно рухнула, раздвинув по привычке ноги.

Стрельба стихла очень быстро. Перешагивая через трупы, растоптав пепел, к нам ввалились спасители. Весь отдел пришёл на помощь. Те, кто вчера смог усомниться в моей честности, сегодня готовы были жертвовать собой ради меня. Увидев мёртвых соратников, вошедшие сникли. И только мой сломанный нос немного поднял им настроение.

– Ветров, я тебя всяким видел, но это особенно хорошо, – сказал широколицый капитан. Павел Медяков. Весь отдел недолюбливал его именно за постоянные шуточки по поводу и без. И теперь некоторые осуждающе покосились на него, но ничего не сказали.

– Давай вправлю, – предложил другой. Миша Волошин. Хороший парень, хоть и кажется иногда, что вместо сердца у него кусок льда.

Он приложил два больших пальца, примерился. Куда он дёргал, я не видел. В глазах заискрило. Когда опомнился, нос уже вернулся на своё место. Разбухший, окровавленный.

Из своего укрытия выбрался водитель с лицом, бледнее январского снега.

– Вы видели, как Арсен в окно вывалился? – спросил он.

– Тимофей, ехать можешь? – проигнорировал я его вопрос.

– Петрович, ты серьёзно? – возмутился майор Моисеев. Жёсткий мужик, чуть старше меня. Он даже со своими порой бывал грубее, чем с преступниками. Но не сегодня. – Дай человеку отдохнуть. Тебя Вася отвезёт куда надо. Скажи, что я велел.

Хотелось скорее вырваться из мрачного замка. Я начинал верить, что если не покину его сию секунду, останусь навечно. Убедился, что Кирилл цел, Филипп жив. Посмотрел из окна на Арсена. Вокруг него суетились ребята из скорой помощи. С души камень упал. Значит, жив ещё курилка. Дружески похлопал водителя.

С удивлением прошёл знакомыми поворотами до гаража. Следы боя изменили все залы и комнаты. Везде лежали тела, пустые пыльные одежды. Стены, картины и гобелены расстреляны, будто по решению суда. Оборотни полегли почти всем составом. Кто-то стонал, зализывая раны. Немногие. Я насчитал троих.

Часть упырей со своими кровяными мешками бежали. Я не знал этого наверняка. Догадывался. Надеялся. Не могло же целое общество в одночасье кануть в Лету. Крупнейшее в стране, одно из древнейших в Амире. Такой пласт истории, охапка традиций и яркое влияние на культуру. Как бы ни презирал я их, но такого удела пожелать не мог даже в пьяном угаре.

Вышел во двор. Скорые и труповозки отъезжали одна за другой. Им на место прибывали новые. Вереница каталок ползла к ним от самого крыльца. А рядом скромно сидел чёрный пудель. Растянув пасть в улыбке, высунув розовый, как ломтик ветчины, язык. Заметив меня, он перебрал ногами, но с места не двинулся. И что только он здесь забыл? Чей он? Впрочем, голова пухла от других мыслей, чтобы ещё и о бродячем псе думать.

Теперь домой. Хотелось сказать, что отдыхать, но ещё оставалась карта памяти. Что она откроет, я пока не имел ни малейшего представления. Может, снова отложу сон на потом. Как обещание выучить иностранный язык.

Когда я поднялся на свой этаж, часы соседа пробили десять. Мощные корабельные склянки никогда не ошибались. Даже когда куранты по радио спешили на полминуты, сосед ухмылялся. Говорил, это не время, а рука государства. Злой он стал после отставки. Не мог молчать, даже когда программа новостей меняла заставку. И мне ставил в вину службу в полиции. В остальном мы находили общий язык.

В прихожей обычно пахло Аниными духами. Я никогда не мог привыкнуть брызгаться перед выходом. Старый, едва початый флакон с моим одеколоном так и стоял среди изящных скляночек. Зато Аня ароматы любила и собирала, заполнив небольшую тумбочку. Жаль, сегодня нос слишком устал, чтобы услышать сладковато-пряное переплетение с нотками полевых цветов и сандалового дерева – запах уюта.

Разделся. Промахнулся мимо вешалки, но наклоняться не стал. Спешил в душ. К прохладе воды. К бальзаму, чтобы унять боль.

Навстречу, оставляя позади бесцеремонный мокрый след, вышел худой парень. С какой-то стати он надел мой любимый махровый халат с греческим узором и влез в мои же шлёпанцы.

Я выхватил пистолет, наставил на него и насладился бескрайним ужасом в глазах. Парнишка не был вором или взломщиком. Это очевидно. Но какого лешего он надел мои вещи?

– Кто ты такой? – медленно спросил я.

– Я… вы чего… я же… с Аней. Аня! – в панике затараторил он.

Аня выбежала из комнаты в одной футболке. Поняв ситуацию, она влезла между нами. Закрыла парнишку грудью. И строго на меня посмотрела. Будто это я во всём виноват, и вообще дома мне делать нечего.

– Папа, ты с ума сошёл? Убери пистолет. Немедленно!

Я подчинился. Запихнул его обратно в кобуру.

– Аня, это как понимать?

– Это Никита. Я тебе о нём говорила.

– С которым ты не встречаешься и целовалась всего два раза?

– Мы же неделю уже… – попытался заговорить Никита.

– Молчи. Сейчас я говорю, – оборвала его Аня. – Да, папа, это тот самый Никита.

– Тебе шестнадцать лет. Забыла? Хочешь, я его на восьмёрку за совращение отправлю?

– Он мой ровесник. Так можно. Я узнавала.

– Это что за разговорчики? Ты ребёнок! Мой ребёнок. И я не собираюсь смотреть, как ты с каждым встречным в постель прыгаешь.

– Я не ребёнок, сколько раз повторять? Мы живём в двадцать первом веке. Теперь всё совсем по-другому. Не так, как в вашем дремучем…

– Я примерно те же слова говорил своему отцу в твоём возрасте.

– А мне, типа, нельзя?

– Нельзя! Потому что я тогда был дураком. А тебе этого не позволю.

– Я сама так хочу. Мне нравится быть дурой. Делать свои ошибки. Свои! Я иначе не научусь жить. Буду кисейной барышней, которая краснеет от слова «блин». Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Да ты вообще ничего не понимаешь! – Аня сорвалась на крик. – Вот мама бы на моей стороне была.

– Ещё чего. Она бы с тобой и разговаривать не стала. Отправила бы в угол, забрала бы ноут и телефон.

Никита потихоньку отступал в комнату. Испугали мы героя. Со своими родителями он бы стал заметно смелее.

– Ну почему ты такой? Ты же знаешь, как тяжело быть подростком. Когда всё самое приятное почему-то нельзя. Ведь правда же?

– Аня, милая, дело ведь не в том, что приятное – это плохо. Просто рано ещё. Ошибок наделаешь и глазом моргнуть не успеешь. А потом всю жизнь будешь об этом жалеть.

– Таких ошибок, как я? Я тоже ошибка?

Аня удивительным образом перевернула мою мысль. Приняла её на свой счёт и приготовилась расплакаться.

– Да что ты такое говоришь? Ты – главная удача моей жизни. Больше того. Ты и есть моя жизнь!

Она ничего не ответила. Вытерла слёзы, отвела взгляд и глубоко вздохнула. Успокоилась.

– Что с твоим носом? – спросила хрипло.

– Коллега неудачно пошутил. Кинул пепельницу, а я не поймал.

– Пепельницей, да? Ну-ну. А рубашка… старая коллекция. Такое теперь не носят.

– На моей крови было много, а Вика предложила свою. Запасную, в смысле.

Аня подняла куртку, хотела повесить. И всё-таки увидела то немыслимое количество улик, которые мне стоило бы спрятать.

– Это что, папа? – она повернулась белая, как полотно.

– Ты не поверишь…

– Давай начистоту. Я в твои байки с семи лет не верю.

– Зачем тебе знать? Просто тяжёлый день.

– Это не просто тяжёлый день! Это следы от пуль! Снимай рубашку.