Затем Оппенгеймер обратил внимание коллег на базовую конструкцию ядерного устройства, чьи достаточно малые размеры допускали доставку боевыми средствами. Все быстро согласились, что цепную реакцию, вероятно, можно вызвать, если поместить урановый сердечник внутрь металлического шара диаметром всего двадцать сантиметров. Прочие технические условия требовали невероятно точных математических расчетов. «Мы постоянно придумывали все новые трюки, — вспоминал Бете, — находя нестандартные способы расчетов, но потом, глядя на результаты расчетов, большинство из них отвергали. Теперь я мог воочию наблюдать колоссальную мощь ума Оппенгеймера, который был неоспоримым лидером нашей группы. <…> Незабываемое ощущение».

Хотя Оппенгеймер не обнаружил в конструкции устройства на быстрых нейтронах никаких крупных теоретических пробелов, сделанные на семинаре расчеты необходимого объема делящегося вещества неизбежно страдали неточностью. Ученым не хватало детальных экспериментальных данных. Увы, даже полученные неполные сведения говорили, что создание оружия могло потребовать в два раза больше делящегося вещества, чем то количество, о котором президенту сообщили четыре месяца назад. Нестыковка подводила к выводу, что делимое вещество невозможно обогащать в малых дозах в лабораторных условиях — придется строить большую промышленную установку. Бомба становилась очень дорогой затеей.

Временами поиск решений такого числа непредвиденных задач ввергал Роберта в отчаяние. Кроме того, он так боялся проиграть гонку немцам, что отвергал все расчеты, требовавшие слишком много времени. Когда один ученый предложил трудоемкий подход к измерению рассеяния быстрых нейтронов, Оппенгеймер возразил: «Лучше пользоваться быстрым качественным обзором рассеяния. <…> Ланденбург предложил настолько нудный и сомнительный метод, что мы успеем проиграть войну раньше, чем он получит ответ».

В июле обсуждение на время отклонилось в сторону — Эдвард Теллер сообщил группе о расчетах технической возможности создания водородной супербомбы. Теллер приехал в Беркли в полной уверенности, что создание бомбы, основанной на делении урана, решенное дело. Ему быстро наскучили разговоры об атомном оружии обычного типа, и он стал развлекаться расчетами еще одной задачи, предложенной Энрико Ферми за обеденным столом год назад. Ферми обратил внимание на то, что атомное оружие, вероятно, способно поджечь некоторое количество дейтерия — тяжелого водорода и тем самым вызвать намного более мощный термоядерный взрыв. Теллер произвел сенсацию в группе, показав в июле расчеты, предполагавшие, что всего 11,8 кг жидкого тяжелого водорода, воспламененные с помощью атомного заряда, могли вызвать взрыв, эквивалентный миллиону тонн тротила. Такие масштабы, как подозревал Теллер, ставили вопрос: не подожжет ли ненароком обычная атомная бомба всю земную атмосферу, на семьдесят восемь процентов состоящую из азота. «Я с первой же минуты не поверил в такую возможность», — рассказывал потом Бете. Однако Оппенгеймер рассудил, что лучше сесть на восточный поезд и лично доложить Комптону о супербомбе и апокалиптических расчетах Теллера. Он разыскал Комптона в летнем коттедже на берегу озера Мичиган.

«Я никогда не забуду то утро, — в стиле высокой драмы писал потом Комптон. — Забрав Оппенгеймера с железнодорожной станции, я повез его к пляжу вдоль мирного озера. Там я выслушал его историю. <…> Неужели бомба действительно могла вызвать взрыв азота в атмосфере или водорода в океане? <…> Уж лучше принять нацистское рабство, чем опустить занавес для всего человечества».

Бете произвел свои собственные вычисления, убедившие Теллера и Оппенгеймера в практически нулевой вероятности воспламенения атмосферы. Остаток лета Оппенгеймер проработал над составлением сводного отчета группы. В конце августа 1942 года Конант прочитал его, делая пометки для себя под заголовком «Состояние бомбы». По словам Оппенгеймера и его коллег, атомное устройство при взрыве выделило бы «в 150 раз больше энергии, чем показывали прежние расчеты», но требовало в шесть раз больше критической массы делящегося вещества, чем ранее считалось. Создание атомной бомбы было вполне реальным делом, однако требовало сосредоточения огромных технических, научных и промышленных ресурсов.

Перед окончанием семинара Оппенгеймер пригласил на ужин Теллера с супругой к себе домой в Игл-Хилл. У Теллера четко отложились в памяти слова Оппенгеймера, произнесенные с непоколебимой убежденностью: «Гитлера в Европе заставит отступить только атомная бомба».

В сентябре 1942 года фамилия Оппенгеймера гуляла по бюрократическим каналам как бесспорного кандидата на пост директора секретной военной лаборатории, занятой разработкой атомной бомбы. И Буш, и Конант совершенно определенно считали Оппенгеймера подходящим человеком для этой роли. Эту уверенность внушила им работа, которую Роберт проделал в течение лета. Однако возникла загвоздка: военные по-прежнему отказывались выдать Роберту допуск к секретной информации.

Оппенгеймер и сам понимал, что причиной задержки служит его дружба с многочисленными коммунистами. «Я обрываю все связи с коммунистами, — сообщил он в телефонном разговоре Комптону, — потому что, если я этого не сделаю, правительству будет сложно меня использовать. Я не хочу, чтобы мне что-либо мешало приносить пользу стране». И все-таки в августе 1942 года военное министерство поставило Комптона в известность, что «О. не получил добро». В его личном деле содержалось слишком много донесений о «сомнительных» и «коммунистических» связях. Заполняя анкету на проверку благонадежности в начале 1942 года, Оппи сам указал, в каких организациях состоял, и среди них имелись такие, которые ФБР считало ширмой для коммунистических групп.

Невзирая на неудачу, Конант и Буш начали продавливать утверждение секретного доступа для Оппенгеймера и других ученых левого толка в военном министерстве. В сентябре они взяли Оппи с собой в Богемскую рощу. В этом прекрасном уголке среди гигантских калифорнийских мамонтовых деревьев Оппенгеймеру впервые разрешили присутствовать на заседании сверхсекретного комитета S-1. В начале октября Буш сказал секретарю-референту военного министра Харви Банди, что, несмотря на «определенно левую политическую позицию» Оппенгеймера, он внес «значительный вклад» в проект и должен получить разрешение для продолжения работы.

Тем временем Буш и Конант подключили к проекту военных. Буш изложил суть дела генералу Брехону Б. Сомервеллу, заведовавшему в Сухопутных войсках США всеми вопросами тылового обеспечения. Сомервелл был осведомлен о проекте S-1 и сообщил Бушу, что уже подобрал человека для управления проектом и его раскрутки. 17 сентября 1942 года Сомервелл встретил в коридоре зала заседаний конгресса профессионального военного, сорокашестилетнего полковника Лесли Р. Гровса. Гровс служил в инженерном корпусе сухопутных войск и сыграл ключевую роль в недавно завершенном строительстве Пентагона. Теперь он добивался отправки в боевые части за рубежом. Сомервелл приказал ему даже не мечтать об этом, полковник был нужен в Вашингтоне.

— Я не хочу оставаться в Вашингтоне, — ровным голосом ответил Гровс.

— Если вы справитесь с этим делом, — возразил Сомервелл, — мы выиграем войну.

— А-а, вот вы о чем… — сказал Гровс. Он тоже слышал о проекте S-1 и был от него не в восторге. Гровс и без того потратил на строительство военных объектов S-1 больше денег, чем предусматривал стомиллионный бюджет комитета. Однако Сомервелл уже принял решение, и Гровсу пришлось смириться с судьбой, обернувшейся для него повышением в чине и генеральскими погонами.

Лесли Гровс умел добиваться от подчиненных исполнения приказов, в этом он был похож на Оппенгеймера. В остальном они были полной противоположностью друг другу. При своем росте метр восемьдесят и весе сто тринадцать килограммов Гровс привык идти по жизни напролом. Лишенный лоска, прямолинейный офицер презирал дипломатические тонкости. «О, да, — заметил однажды Оппенгеймер, — Гровс — сволочь, но он не подлец!» По темпераменту и воспитанию Гровс был деспотом. Политически он стоял на консервативных позициях и откровенно презирал «Новый курс».