Джонсон в своем ответе любезно упомянул Китти как «миссис Оппенгеймер, леди, которая заслужила разделить с вами сегодняшнюю честь». И под всеобщий смех пошутил: «Видите, как быстро она завладела чеком!»

Среди приглашенных был Теллер, и собравшиеся напряженно следили за моментом, когда он и Оппенгеймер окажутся лицом к лицу. Китти стояла с каменным лицом, но Роберт с улыбкой пожал руку Теллера. Фотограф «Тайм» сделал памятный снимок сцены рукопожатия.

После церемонии скорбящая вдова Джона Ф. Кеннеди передала Роберту, что желает видеть его в своей частной резиденции. Роберт и Китти поднялись наверх, где их встретила Жаклин Кеннеди. Она хотела лично сообщить, как сильно ее покойный муж желал вручить премию Оппенгеймеру. Роберт, вспоминая об этом моменте, сказал, что был глубоко тронут.

Тем не менее Оппенгеймер оставался для Вашингтона неоднозначной фигурой. Сенатор-республиканец Бурк Б. Хикенлупер публично заявил о своем бойкоте церемонии в Белом доме. Под нажимом республиканцев администрация Джонсона согласилась со следующего года уменьшить размер премии имени Ферми до 25 000 долларов. Льюис Стросс, разумеется, был оскорблен фактической реабилитацией Оппенгеймера и отправил в редакцию «Лайф» гневное письмо, утверждавшее, что вручение премии Оппенгеймеру «нанесло тяжелый удар по стоящей на страже нашей страны системе безопасности».

Со времени процесса 1954 года неприязнь Стросса к Оппенгеймеру стала только глубже. Старые раны вскрылись в 1959 году, когда президент Эйзенхауэр выдвинул Стросса на пост министра экономики. В ожесточенной схватке за утверждение, в которой решающую роль сыграло дисциплинарное слушание Оппенгеймера, Стросс проиграл с разницей голосов 49 к 46. Стросс справедливо обвинил в своей неудаче сенаторов Клинтона Андерсона и Джона Ф. Кеннеди, которых настроили в пользу Оппенгеймера союзники Роберта Макджордж Банди и Артур Шлезингер-младший. Когда Кеннеди возразил, что «стал бы голосовать против президентской кандидатуры лишь в крайнем случае», Мак Банди ответил: «Ну, это и есть крайний случай» и перечислил неблаговидные выходки Стросса в деле Оппенгеймера. Кеннеди согласился и проголосовал против утверждения Стросса. «Веселое зрелище — я никогда не думала, что увижу отмщение, — написала Оппи Бернис Броде. — Хотя наслаждаться корчами и мучениями жертвы, конечно, не по-христиански, я прекрасно провожу время, чего и вам желаю!» Прошло семь лет, а Стросс по-прежнему считал, что влияние Оппенгеймера все еще слишком велико: «Приверженцы Оппенгеймера продолжают репрессии против людей, выполняющих свой долг». Процесс будет преследовать Стросса и Оппенгеймера до самой могилы.

Вручение мужу премии имени Ферми не загладило обиду Китти на Теллера и ему подобных. Однажды весной 1964 года она и Роберт выпивали с Дэвидом Лилиенталем. Роберт только-только оправился от жестокого воспаления легких. Он наконец отказался от сигарет, но продолжал курить трубку. Роберт и Китти постарели. Оппи по-прежнему носил «поркпай» и разъезжал по Принстону в видавшем виды открытом «кадиллаке». Когда Лилиенталь обронил, что последний раз они виделись на церемонии награждения в Белом доме, в глазах Китти вспыхнул огонь. «Это было ужасно, — отрезала она, — в ней было что-то мерзкое». Роберт, понурив голову, тихо пробормотал: «Нам говорили приятные вещи». Минутой позже, однако, при упоминании имени Теллера он мгновенно вышел из образа добрячка-раввина, глаза загорелись настоящим негодованием. Раны, понял Лилиенталь, «еще не затянулись». Свои наблюдения Лилиенталь дополнил записью в дневнике: «Она [Китти] горит сильнейшими эмоциями, которые другие редко видят, в основном глубокой обидой на всех тех, кто приложил руку к издевательствам, которые пришлось претерпеть Роберту».

Столь активный в 1930-е и 1940-е годы Оппенгеймер почему-то сторонился волнений 1960-х годов. В начале десятилетия многие американцы копали во дворе атомные бомбоубежища. Оппенгеймер никогда не высказывался против этой массовой истерии. Под нажимом Лилиенталя он признался: «Я ничего не могу сделать с происходящим. Кому-кому, но только не мне выступать против». Когда в 1965–1966 годы произошла эскалация войны во Вьетнаме, он опять же не сделал никаких публичных заявлений, хотя в частном порядке, обсуждая войну с Питером, отзывался о политике администрации скептически.

В 1964 году Оппенгеймер получил сигнальный экземпляр книги, содержавшей новую неожиданную интерпретацию решения о бомбардировке Хиросимы. Воспользовавшись недавно рассекреченными архивными источниками, дневниками военного министра Генри Л. Стимсона и материалами Госдепартамента относительно бывшего госсекретаря Джеймса Ф. Бирнса, Гар Альперовиц выдвинул тезис, согласно которому важным фактором в решении президента Трумэна сбросить бомбу на побежденную в военном плане Японию была атомная дипломатия, направленная против Советского Союза. «Атомная дипломатия: Хиросима и Потсдам. О применении атомной бомбы и о том, как Америка очутилась лицом к лицу с Советским Союзом» вызвала бурю разногласий. Когда Альперовиц попросил сделать отзыв, Оппенгеймер написал, что бо́льшая часть написанного «была мне практически неизвестна». Но при этом подчеркнул: «Однако я узнаю в вашей книге и Бирнса, и Стимсона». Оппенгеймер не стал вступать в дебаты о книге, однако, как и в случае с вышедшей в 1948 году книгой П. М. С. Блэкетта «Страх, война и бомба», по-прежнему считал, что администрация Трумэна использовала атомное оружие против практически побежденного противника.

В том же году немецкий драматург и психиатр Хайнар Кипхардт написал пьесу «Дело Роберта Оппенгеймера». Основанную на расшифровке выступлений в ходе слушания 1954 года драму Кипхардта сначала показали на немецком телевидении, после чего поставили во многих театрах в Западном Берлине, Мюнхене, Париже, Милане и Базеле. Фигура Оппенгеймера в облике хрупкого, тщедушного обвиняемого, Галилея наших дней, ученого-героя, жертвы развязанной властями Америки антикоммунистической охоты на ведьм овладела умами европейских зрителей. Драма получила восторженные отзывы критиков и пять крупных премий.

Однако текст пьесы, когда Роберт наконец его прочитал, настолько ему не понравился, что он написал Кипхардту гневное письмо с угрозой судебного разбирательства. (Стросс и Робб, внимательно следившие за отзывами о пьесе, тоже одно время хотели подать в суд за клевету на Королевскую шекспировскую труппу Лондона, однако юристы убедили их, что такая жалоба не имела бы под собой оснований.) Оппенгеймеру особенно не понравился заключительный монолог, в котором автор приписал ему угрызения совести за создание атомной бомбы: «Я начинаю сомневаться, не изменили ли мы духу науки. <…> Мы выполняли за дьявола его работу». Характер испытаний, которые ему пришлось выдержать, приобрел в пьесе привкус дешевой мелодрамы. Короче говоря, Роберт счел текст пьесы дешевкой именно потому, что ей не хватало неоднозначности.

Зрители, однако, думали иначе. В октябре 1966 года в Лондоне был поставлен спектакль с Робертом Харрисом в роли Оппенгеймера, получивший огромную популярность. Один британский критик написал, что драма «заставляет лихорадочно мыслить». Харрис в письме Оппенгеймеру сообщил, что «зрители внимательны и полны энтузиазма, особенно молодежь, что одновременно нас удивило и обрадовало».

Позднее Оппенгеймер нехотя признал, что драматург повинен разве что в драматической аффектации. Французская постановка пьесы понравилась ему больше, потому что почти полностью опиралась на документы слушания, но и в этом случае Роберт посетовал, что обе постановки «превратили чертов фарс в трагедию». Как бы то ни было, пьеса Кипхардта привлекла к Оппенгеймеру внимание нового поколения европейских и американских зрителей. Пьесу в итоге поставили в Нью-Йорке, по ее мотивам сняли телевизионную документальную драму на Би-би-си и несколько других фильмов.