Оппенгеймер изумился, прочитав статью в «Ньюсуик», утверждавшую, что «ведущим сотрудникам аппарата безопасности стало известно о планах коммунистов заманить доктора Дж. Роберта Оппенгеймера в Европу и уговорить его поступить, как Понти Корво [sic]», имея в виду итальянского физика Бруно Понтекорво, перебежавшего в Советский Союз в 1950 году. ФБР перехватило разговор с Гербертом Марксом, который посоветовал Оппенгеймеру ввиду таких обстоятельств написать Дж. Эдгару Гуверу письмо и проинформировать его о своих планах на отпуск. «Письмо, — говорилось в донесении ФБР, — должно было сослаться на глупые слухи, будто доктор Оппенгеймер может покинуть страну, быть похищен, подобран русской подводной лодкой, планирует провести отпуск в Европе и прочее». Оппенгеймер послушался совета и отправил письмо Гуверу, сообщив, что планирует провести три-четыре недели на яхте в районе Виргинских островов.
Девятнадцатого июля 1954 года Роберт с семьей сели в самолет до Санта-Круса, а оттуда перебрались на Сент-Джон, райский карибский островок размером с Манхэттен (площадью 21 квадратная миля) с населением не более 800 жителей, десять процентов которых приехали с «континента». В 1954 году в гавани, возможно, уже стояли на якоре несколько парусных шлюпов. В единственном поселке и торговом порту острова Круз-Бей проживали несколько сотен человек, в основном потомки привезенных на Сент-Джон рабов. Первый бар на острове — «Муи» — построят двумя годами позже. Единственное каменное здание, гостиница «Мидс инн», представляла собой одноэтажный «пряничный коттедж» в вест-индском стиле. По немощеным улицам бродили павлины и ослы.
Сойдя на берег с парома, Оппенгеймеры взяли такси-джип и по проселочным дорогам отправились на северное побережье острова. Стараясь не попадаться другим на глаза, они проехали мимо «Плантации Канил», единственного на острове престижного дома отдыха, построенного Лоренсом С. Рокфеллером, в направлении к гостинице «Транк-Бей», незатейливому полупансиону, хозяином которого была постоянная жительница острова Эрва Булон-Торп. В доме не было ни телефона, ни электричества, он вмещал не больше дюжины гостей. Если семья искала уединения, то лучшего места не могла бы найти. «Они испытали шок, — вспоминала дочь хозяйки Эрва Клэр Денхэм. — В таком укромном месте их бы никто не нашел. Они осторожничали даже в выборе собеседников. <…> Китти была все время начеку и вела себя как тигрица, стоило кому-то приблизиться к мужу, когда тому хотелось поболтать». Когда Китти бывала не в духе, она без разбора швырялась разными предметами. На следующее утро Роберт приходил к Булонам и щедро оплачивал нанесенный ущерб. Пользуясь Круз-Бей как базой, Оппенгеймеры провели на архипелаге пять недель, ходя под парусом на «Команче» вокруг Сент-Джона и соседних Британских Виргинских островов.
Даже в конце августа 1954 года ФБР все еще не давала покоя мысль о коммунистическом заговоре под кодовым названием «Операция Оппенгеймер» с целью тайного вывоза ученого и его семейства за железный занавес. «Согласно плану, — гласило донесение ФБР, — Оппенгеймер должен сначала направиться в Англию, а оттуда — во Францию, где пропадет из виду с помощью советских агентов».
ФБР не могло уследить за Оппенгеймером, пока он был на острове Сент-Джон. Поэтому, когда 29 августа 1954 года Роберт вернулся самолетом в Нью-Йорк, агенты ФБР попросили его следовать за ними в отдельное помещение аэропорта. Оппенгеймер согласился, но потребовал, чтобы с ним была жена. В комнате фэбээровцы спросили открытым текстом, вступал ли он в контакт с советскими агентами на Виргинских островах и предлагалось ли ему перейти на их сторону. Русские, конечно, дураки дураками, ответил Оппенгеймер, но не настолько, чтобы выходить на него с такими предложениями. Если подобное когда-либо случится, он пообещал немедленно сообщить об этом в ФБР. После короткого допроса Оппенгеймерам разрешили покинуть аэропорт. Агенты отследили их возвращение в Принстон и на следующий день опять поставили их домашний телефон на прослушивание.
Невероятно, но в марте 1955 года, через шесть месяцев после возвращения Оппенгеймера, ФБР отправило группу агентов на Сент-Джон. Агенты расспрашивали местных, с кем разговаривал Оппенгеймер, пока был на острове.
За границей отреагировали на исход слушания с крайним удивлением. Европейская интеллигенция увидела в этом еще одно свидетельство того, что Америку охватила паранойя. «Как независимый, пытливый ум может существовать в подобной атмосфере?» — вопрошал Р. Г. С. Кроссман в ведущем либеральном еженедельнике Великобритании «Нью стейтсмен энд нейшн». В Париже Шевалье, получив экземпляр расшифровки показаний на слушании лично от Оппенгеймера, зачитал его вслух Андре Мальро. Оба были неприятно удивлены пассивностью Оппенгеймера на допросах. Мальро особенно беспокоило то, что Оппенгеймер, ничего не скрывая, отвечал на вопросы о политических взглядах своих друзей и коллег. Слушание превратило его в доносчика. «Проблема в том, — сказал Мальро Шевалье, — что он с самого начала принял условия своих обвинителей. <…> Ему следовало с порога заявить: “Je suis la bombe atomique!”, до конца стоять на том, что он создатель атомной бомбы и ученый, а не доносчик».
Поначалу казалось, что Оппенгеймеру было суждено стать парией, по крайней мере, в элитных кругах. Почти десятилетие он был не просто выдающимся ученым. Он был заметен и влиятелен как общественный деятель, а теперь вдруг пропал — не умер, но исчез из виду. Как потом писал в журнале «Лайф» Роберт Кофлан, «после расследования дисциплинарной комиссии 1954 года он прекратил свое существование как общественная фигура. <…> Оппенгеймер был одним из самых знаменитых людей мира, нет другого человека, которого столько бы хвалили, цитировали, фотографировали, просили дать совет, возвеличивали, почти боготворили как чудесный, восхитительный архетип героя нового типа, героя науки и ума, зачинателя и символа нового ядерного века. И вдруг никакой больше славы, и сам он тоже пропал». В медийном мире архетипический образ ученого-государственника унаследовал Теллер. «Восхваление Теллера в 1950-е годы сопровождалось, — писал Джереми Гандел, — что, вероятно было неизбежно, — очернением его главного соперника Дж. Роберта Оппенгеймера».
Хотя Оппенгеймера изгнали из правительственных кругов, он стал для либералов символом всех пороков республиканской партии. Летом того же года «Вашингтон пост» опубликовала серию статей заместителя главного редактора Альфреда Френдли, которая, по наблюдениям ФБР, «представляла Оппенгеймера в положительном свете». В одной из статей, озаглавленной «ДРАМА ВОКРУГ УДИВИТЕЛЬНОЙ ОППЕНГЕЙМЕРОВСКОЙ РАСШИФРОВКИ», Френдли назвал слушание «драмой в духе Аристотеля», «по-шекспировски сочной и многогранной», «шпионскими страстями в стиле Эрика Эмблера» с сюжетом, запутаннее, чем в «Унесенных ветром», и «числом персонажей больше, чем в “Войне и мире”».
Многие американцы стали видеть в Оппенгеймере ученого-мученика, жертву эксцессов маккартизма. В конце 1954 года Колумбийский университет по случаю своего двухсотлетия пригласил Роберта выступить с речью. Выступление транслировалось на международную аудиторию. Направленность речи была уныла и пессимистична. Если в Ритовских лекциях он превозносил достоинства науки для общества, то теперь заострил внимание на одиночестве интеллигенции, потрясаемой ураганом популистских эмоций. «Это — мир, — говорил Оппенгеймер, — в котором каждый из нас, сознавая его ограниченность, сознавая зло поверхностного подхода, вынужден цепляться за самое близкое, хорошо известное, достижимое, за друзей, традиции, любовь, чтобы не утонуть во всеобщей растерянности, в полном отсутствии понимания и любви. <…> Если кто-то говорит, что он видит мир иначе, что видит красоту там, где мы видим уродство, то мы должны бежать из этого пространства, прочь от опустошения либо невзгод».
Через несколько дней миллионы американцев посмотрели интервью Эдварда Р. Марроу с Оппенгеймером в общенациональной телепрограмме «Смотрите прямо сейчас». Роберт не хотел выступать на телевидении и попытался в последнюю минуту отговориться. Сотрудники канала тоже чуяли недоброе, однако знаменитый ведущий уговорил Оппенгеймера записать интервью с ним в институтском кабинете ученого.
