Рано утром на следующий день Эйзенхауэр встретился с секретарем по национальной безопасности Робертом Катлером, который посоветовал принять немедленные меры против Оппенгеймера. В десять утра Эйзенхауэр вызвал в Овальный кабинет Стросса и спросил, читал ли он последнюю справку ФБР на Оппенгеймера. Стросс, разумеется, читал и ее, и письмо Бордена, на котором она основывалась. После непродолжительной беседы президент распорядился немедленно ввести «полный запрет» на «доступ этого лица [Оппенгеймера] к любой закрытой или секретной информации».
В течение дня Эйзенхауэр написал в дневнике, что за «короткое время», которое у него заняло чтение «так называемых “новых” обвинений», он быстро понял — «в них ровным счетом нет ничего, кроме ссылки на письмо некого Бордена». После чего дал точную оценку его содержания: «Это письмо представляет мало новых доказательств». Президенту, по его собственному признанию, уже докладывали: «основная масса» этой информации «постоянно пересматривалась и перепроверялась много лет, и все проверки заканчивались одним и тем же выводом — ничего подразумевающего нелояльность со стороны доктора Оппенгеймера не обнаружено. Однако это не означает, что риска для безопасности не существует».
Эйзенхауэр понимал, что Оппенгеймер, возможно, был жертвой клеветнических инсинуаций. Однако, дав распоряжение начать расследование, он уже не мог его отозвать. Такой шаг подставил бы его под обвинения со стороны Маккарти в укрывательстве человека, представляющего собой потенциальную угрозу для национальной безопасности. Поэтому президент направил генеральному прокурору официальную записку, приказав отгородить Оппенгеймера от засекреченных материалов «глухой стеной».
Вашингтон — большая деревня. Поэтому неудивительно, что уже 4 декабря 1953 года о президентской директиве насчет «глухой стены» узнал старый друг Оппи по Лос-Аламосу, адмирал Уильям «Дики» Парсонс. Парсонс был в курсе знакомств Оппи с левыми активистами и не придавал им значения. Осенью того же года Парсонс написал «дорогому Оппи» письмо, в котором заметил: «Пик антиинтеллектуальности последних месяцев, возможно, позади». Теперь он понял, насколько ошибался. После обеда адмирал встретился с женой Мартой на коктейль-парти, и она обратила внимание на то, что муж был «крайне расстроен». Сообщив ей новость, Парсонс сказал: «Я должен это прекратить. Айк должен знать, что происходит на самом деле». Вечером, вернувшись домой, Парсонс сказал жене: «Это — самая большая ошибка, которую Соединенные Штаты могли бы сделать!» Когда он заявил о намерении встретиться на следующий день с министром ВМС, Марта спросила: «Дики, ты ведь адмирал. Разве ты не можешь пойти сразу к президенту?»
«Нет, — ответил он жене. — Министр ВМС — мой начальник. Я не имею права действовать через его голову».
В тот же вечер Парсонс почувствовал боль в груди. На следующее утро он был так бледен, что жена привезла его в госпиталь ВМС в Бетесде. Адмирал умер в тот же день от сердечного приступа. Марта всю оставшуюся жизнь связывала его смерть с известием о преследовании Оппи.
Четвертого декабря президент отправился в пятидневную поездку на Бермуды, взяв с собой Стросса. После возвращения Стросс начал расписывать очередные шаги в деле правительства США против Оппенгеймера. Он даже подготовил несколько вариантов беседы с Оппенгеймером, чье возвращение из Европы и появление в Принстоне ожидалось 13 декабря. На следующий день после обеда Оппенгеймер позвонил Строссу. Они обменялись дежурными фразами. Стросс небрежно обронил, что «было бы желательно», если Оппенгеймер заехал к нему через два дня. Оппенгеймер согласился, заметив, что ему нечего рассказать: «Не ожидайте от меня чего-то особенного».
Выяснилось, однако, что ФБР еще не закончило анализ письма Бордена. Поначалу Гувер не воспринял его всерьез. Обвинения Бордена, как заметил один агент после получения письма, «извращены и пересказаны своими словами, чтобы сделать их весомее, чем может показаться на основании реальных фактов». ФБР пришлось наверстывать упущенное, и Бюро попросило Стросса отложить предъявление обвинения Оппенгеймеру. Стросс послал Оппенгеймеру телеграмму и перенес встречу на понедельник 21 декабря.
Восемнадцатого декабря Стросс прибыл в Овальный кабинет для обсуждения плана действий по делу Оппенгеймера. На беседе присутствовали вице-президент Ричард Никсон, Уильям Роджерс, помощники президента Ч. Д. Джексон и Роберт Катлер, а также директор ЦРУ Аллен Даллес. Эйзенхауэра в кабинете не было, он совещался с лидерами конгресса. Роджерс предложил сделать то же самое, что Трумэн сделал с Гарри Декстером Уайтом — вызвать Оппенгеймера на открытое заседание комиссии конгресса и допросить его о компрометирующей информации, содержащейся в его досье. Уайт после такой проработки свалился замертво с сердечным приступом. Тем не менее Джексон и все остальные подхватили идею. Несмотря на это, «Роджерс с улыбкой снял свое предложение». В итоге собравшиеся склонились к идее Стросса назначить административную комиссию по пересмотру секретного допуска Оппенгеймера. Расследование такой комиссии не являлось бы формальным судебным процессом. Ученый получил бы возможность выбора: уйти подобру-поздорову или попытаться защититься от обвинений в назначенной Строссом комиссии.
Двадцать первого декабря 1953 года в 11.30 утра Стросс, готовившийся к послеобеденной встрече с Оппенгеймером, вдруг услышал за дверью голос Герберта Маркса. Стросс не верил в совпадения. Почему друг и адвокат Оппенгеймера пришел к нему именно в этот день? Когда Маркса впустили в кабинет, адвокат немедленно объявил, что пришел поговорить об Оппенгеймере. Стросс прервал его и сказал, что Оппенгеймер должен явиться после обеда, и предложил Марксу дождаться его прихода. Маркс отказался и сообщил, что печально известный сенатский подкомитет Дженнера по вопросам внутренней безопасности предложил расследовать деятельность Оппенгеймера. Достав вырезку со статьей «Нью-Йорк таймс» от 11 мая 1950 года, Маркс зачитал заголовок — «Никсон грудью встал на защиту доктора Оппенгеймера» — и предположил, что вице-президент попадет в крайне неловкое положение, если комитет Дженнера выставит Оппенгеймера в невыгодном свете. Стросс невозмутимо поинтересовался, есть ли у адвоката что-либо еще сказать. Маркс ответил «нет». Адвокат не говорил с Оппенгеймером после его отъезда в Европу. Маркс вскоре ушел, оставив у Стросса подозрение в попытке «вежливого шантажа».
Оппенгеймер прибыл около трех часов дня. На месте его ждали Стросс и Кеннет Д. Николс, бывший порученец генерала Лесли Гровса и нынешний главный управляющий КАЭ. После кратких соболезнований по случаю внезапной смерти адмирала Парсонса Стросс рассказал об утренней встрече с Гербертом Марксом. Оппенгеймер выразил недоумение, он ничего не слышал о планах комитета Дженнера.
После этого Стросс перешел к серьезным делам. Он сообщил Оппенгеймеру: «Мы столкнулись со сложной проблемой, связанной с вашим секретным доступом». Президент издал указ, требующий перепроверки всех лиц, в досье которых имелась «компрометирующая информация». Когда Стросс заметил, что досье Оппенгеймера содержало «много компрометирующей информации», Оппенгеймер не стал возражать, что его дело рано или поздно могло потребовать пересмотра. Стросс проинформировал Оппенгеймера, что бывший государственный служащий (Борден) написал письмо, подвергающее сомнению предоставление Оппенгеймеру допуска к секретной информации. Как следствие, президент распорядился немедленно провести расследование. До этой минуты Оппенгеймер не проявлял видимого беспокойства. Однако тут Стросс объявил, что «первым шагом» пересмотра является немедленное приостановление секретного допуска. И добавил, что КАЭ подготовила письмо с перечислением всех обвинений. Письмо, с нажимом сказал Стросс, готово вчерне, но пока еще не подписано.
Оппенгеймеру позволили прочитать черновик письма. Пробегая строку за строкой, он комментировал: «Здесь много такого, что можно отрицать, кое-что неправильно, но многое правильно». Очевидно, как и раньше, письмо представляло собой смесь правды, полуправды и откровенной лжи.
