Без какой-либо подсказки со стороны Оппенгеймера Конант предложил концепцию, которая через несколько десятилетий получит название политики неприменения ядерного оружия первыми. США, говорил он, должны «официально объявить, что мы не станем применять ядерное оружие первыми в новой войне». Он также поддержал предложение Ванневара о вводе молчаливого моратория на испытания термоядерной бомбы. Оппенгеймер согласился с обеими инициативами. Обсуждение группой идеи моратория особенно показательно. Члены группы сказали Ачесону:

Оппенгеймер с коллегами знал, что первое испытание термоядерного боеприпаса под кодовым названием «Майк» было намечено на осень и что попытка его остановить вызовет яростное сопротивление ВВС. Группа была убеждена в правильности своего подхода, однако не имела возможности представить его на суд общественности. Все вопросы, связанные с ядерным оружием, окутывала плотная завеса секретности, никто не мог открыто говорить о своих сомнениях, не рискуя потерять доступ к секретной информации. Поэтому группа еще раз попыталась убедить вашингтонский внешнеполитический истеблишмент в том, что существующая политика в области ядерного оружия ведет в тупик. 9 октября 1952 года совет президентский национальной безопасности наотрез отверг предложение группы Оппенгеймера по введению моратория на испытание водородной бомбы. Министр обороны Роберт Ловетт, разозлившись, сказал, что «любую подобную идею следует выбросить из головы, а сохранившиеся документы по данному вопросу уничтожить». Ловетт, влиятельный член внешнеполитического истеблишмента, опасался, что в случае утечки сведений о принципе моратория у сенатора Джозефа Маккарти будут развязаны руки для расследования деятельности Госдепартамента и группы экспертов.

Тремя неделями позже США взорвали термоядерную бомбу мощностью 10,4 мегатонны, превратив в пыль островок Элугелаб. Пессимистично настроенный Конант сообщил репортеру «Ньюсуик»: «Я больше никак не связан с атомной бомбой. Мне не с чем себя поздравить».

Через неделю после испытания Оппенгеймер угрюмо проводил заседание еще одной экспертной группы, консультативного комитета по науке при Управлении мобилизации военных ресурсов, обсуждая, стоит или не стоит распустить комитет в знак протеста. Многие ученые считали, что испытания «Майка» продемонстрировали нежелание правительства прислушиваться к их мнению. Старый друг Оппи Ли Дюбридж распространил черновик заявления о добровольном уходе. Однако в конце концов слабая надежда на то, что очередная администрация сменит курс, убедила их не торопиться с отставкой. Они понимали: шансы против них. Джеймс Р. Киллиан, ректор МТИ, наклонился к Дюбриджу и прошептал: «Кое-кто в ВВС точит зубы на Оппенгеймера. Надо узнать, кто именно, и приготовиться». Дюбридж был шокирован. Он наивно полагал, что все по-прежнему считают Оппи национальным героем.

Тем временем Оппенгеймер вместе с Маком Банди готовил последний черновик доклада группы по вопросам разоружения для Госдепартамента. Документ был передан уходившему со своей должности госсекретарю Ачесону накануне переезда Дуайта Д. Эйзенхауэра в Белый дом. На тот момент доклад, разумеется, был строго секретным и распространен среди небольшого числа чиновников президентской администрации. Появись он в 1953 году, несомненно вызвал бы целую бурю страстей. Составлял доклад Банди, однако автором многих предложений был Оппенгеймер, в частности идеи, что ядерное оружие вскоре станет угрозой для всей человеческой цивилизации. Он предсказывал, что через несколько лет Советский Союз накопит 1000 атомных бомб, а «еще через несколько — 5000». Этого было «достаточно, чтобы уничтожить всю цивилизацию и огромное количество людей вместе с ней».

Банди и Оппенгеймер пришли к выводу, что «ядерная патовая ситуация», сложившаяся между Советами и США, может породить «причудливую устойчивость», при которой обе стороны будут воздерживаться от применения самоубийственного оружия. Если так, то «столь опасный мир не будет знать покоя, а поддержание безопасности вынудит государственных деятелей воздерживаться от резких шагов не в единственном случае, а постоянно». Они заключили: «Если соревнование в области атомных вооружений каким-то образом не обуздать, всему обществу будет грозить растущая опасность самого серьезного характера».

Участники группы советовали противопоставить этой опасности «прямоту». Политика чрезмерной секретности породила среди американцев благодушие и невежество относительно ядерной угрозы. Чтобы исправить положение, новая администрация должна была «честно рассказать об атомной угрозе». Как ни удивительно, эксперты даже порекомендовали обнародовать «нормы и результаты производства атомного оружия» и «тщательно рассмотреть тот факт, что с определенного этапа мы не сможем обезопасить себя от советской угрозы одним только “опережением” русских».

Идея «прямоты» напрямую вытекала из концепции «открытости» Нильса Бора, с которой тот всегда увязывал безопасность. В этом плане Оппи все еще выступал в роли пророка Бора. Он больше не рассчитывал на успех давным-давно застопорившихся переговоров о разоружении в ООН. Однако все еще надеялся доказать новой администрации, что «прямота» способна открыть глаза американскому народу на реальную опасность, которую представляет собой ставка на ядерные вооружения, и сообщит Советам о готовности американцев не применять такое оружие первыми как средство упреждающего удара. Вдобавок группа по разоружению выступала за прямое, непрерывное общение с Советами, за то, чтобы держать Кремль в курсе примерных размеров и характера американского ядерного арсенала и серьезной готовности Вашингтона приступить к двусторонним переговорам по его сокращению.

Прими администрация Эйзенхауэра в 1953 году рекомендации группы Оппенгеймера, холодная война могла перейти в иное, менее милитаризированное русло. Эта заманчивая гипотеза была высказана Банди в эссе «Упущенный шанс запрещения водородной бомбы», опубликованном в «Нью-Йоркском книжном обозрении» в 1982 году. Появившиеся после краха советской империи документы из русских архивов заставили историков пересмотреть оценки раннего периода холодной войны. «Архивы врага», писал историк Мелвин Леффлер, продемонстрировали, что Советы «не имели заблаговременных планов распространения коммунизма на страны Восточной Европы, поддержки китайских коммунистов или войны в Корее». У Сталина не было «генерального плана» в отношении Германии, он стремился избежать военного конфликта с США. После окончания Второй мировой войны Сталин сократил численность вооруженных сил с 11 356 000 на май 1945 года до 2 874 000 человек в июне 1947 года. Это показывает, что даже при Сталине Советский Союз не имел ни способности, ни намерения вести агрессивную войну. Джордж Ф. Кеннан позже писал, что «никогда не считал, будто они [Советы] были заинтересованы покорить Западную Европу военным путем или что они вообще напали бы на этот регион, даже если бы так называемое ядерное сдерживание отсутствовало полностью».

Сталин поддерживал в СССР жестокий полицейский режим, однако в экономическом и политическом плане тоталитарное государство приходило в упадок. После смерти Сталина в марте 1953 года его преемники Георгий Маленков и Никита Хрущев запустили процесс десталинизации. Оба трезво представляли себе неустранимые риски ядерной гонки вооружений. Технократ Маленков, интересовавшийся квантовой физикой, в 1954 году ошарашил членов Политбюро, заявив, что использование водородной бомбы «означало бы уничтожение мировой цивилизации». Хрущев, сумасбродный, импульсивный руководитель, иногда пугал западную аудиторию громогласными заявлениями, однако на практике проводил внешнюю политику, которую потом стали ассоциировать с разрядкой и первыми ростками гласности. Он возобновил переговоры с Западом о контроле над вооружениями в 1955 году, а в конце 1950-х резко сократил советский военный бюджет. Впервые получив инструктаж о ядерном оружии в сентябре 1953 года, Хрущев вспоминал: «Я не мог заснуть несколько дней. В конце концов я понял: мы никогда не сможем использовать это оружие».