Осенью 1949 года, когда внутренние дебаты о супербомбе еще набирали силу, Стросс получил доступ к секретной информации, которая еще больше разожгла его подозрения. В середине октября ФБР информировало Стросса о дешифровке советских секретных сообщений, показавших, что в Лос-Аламосе действовал советский шпион. Улики указывали на английского физика Клауса Фукса, прибывшего в Лос-Аламос в 1944 году в составе британской научной миссии. Еще через несколько недель выяснилось, что Фукс имел широкий доступ к засекреченной информации как об атомной, так и о водородной бомбе.
Пока ФБР и англичане вели следствие по делу Фукса, Стросс начал свое собственное расследование деятельности Оппенгеймера. Он позвонил генералу Гровсу и, сославшись на сведения в фэбээровском досье Оппенгеймера, попросил его рассказать об истории с Шевалье. Гровс написал два пространных письма, пытаясь объяснить, что именно случилось в 1943 году и почему он поверил объяснению Оппенгеймера. В первом письме Гровс решительно заявил, что считает Оппенгеймера лояльным американцем. Во втором попытался объяснить запутанность дела Шевалье.
Гровс четко дал понять, что не видит в поведении Оппенгеймера состава преступления. «Нужно понимать, — написал он Строссу, — что, если бы он немедленно отстранил каждого, у кого в прошлом имелись связи с друзьями, одно время симпатизировавшими коммунистам или русским, то потерял бы многих способных ученых».
Не удовлетворенный защитой Оппенгеймера со стороны Гровса, Стросс продолжал искать компромат. В начале декабря он связался с бывшим порученцем Гровса полковником Кеннетом Николсом, который терпеть не мог Оппенгеймера. Николс на много лет станет помощником и доверенным лицом Стросса. Их объединила ненависть к Оппенгеймеру. Николс с радостью предоставил Строссу копию письма Артура Комптона Генри Уоллесу, датированного сентябрем 1945 года, в котором Комптон, явно выступая от имени Оппенгеймера, Лоуренса и Ферми, заявил, что они «скорее предпочли бы проиграть войну», чем победить с помощью такого оружия геноцида, как супербомба. Стросс пришел в негодование, он узрел в письме Комптона еще один образчик тлетворного влияния Оппенгеймера. Тот факт, что письмо написал Комптон и что автора письма, помимо Оппенгеймера, поддержали Лоуренс и Ферми, Стросс оставил без внимания.
Во второй половине дня 1 февраля 1950 года, на следующий день после утверждения Трумэном плана создания супербомбы, Строссу позвонил Дж. Эдгар Гувер. Директор ФБР сообщил, что Фукс сознался в шпионаже. Хотя Оппенгеймер не имел отношения к переводу Фукса в Лос-Аламос, Стросс все равно вменял Оппенгеймеру в вину то, что шпионаж совершался, когда он стоял у руля. На следующий день Стросс написал Трумэну, что дело Фукса «лишь подкрепляет мудрость вашего решения [о супербомбе]». В сознании Стросса дело Фукса оправдывало его собственную одержимость секретностью и сопротивление передаче ядерной технологии и исследовательских изотопов англичанам или кому-либо еще. И Стросс, и Гувер считали, что разоблачение Фукса требовало еще раз внимательно присмотреться к левому прошлому Оппенгеймера.
Оппенгеймер впервые услышал о разоблачении Фукса в тот день, когда встретился с Энн Уилсон Маркс для обеда в популярном баре «Устрица» на Центральном вокзале Нью-Йорка. «Вы слышали о Фуксе?» — спросил он бывшую секретаршу. Оба запомнили Фукса как тихого, нелюдимого и где-то даже жалкого человека. «Новость ошарашила Роберта», — вспоминала Уилсон. С другой стороны, Роберт подозревал, что осведомленность Фукса о супероружии ограничивалась непрактичной моделью, рассчитанной на «воловью упряжку». На той же неделе Оппенгеймер в шутку сказал Абрахаму Пайсу, что было бы здорово, если Фукс рассказал русским все, что знал о супербомбе, так как это «отбросило бы их назад на несколько лет».
Всего за несколько дней до опубликования признания Фукса в шпионаже Оппенгеймер выступил свидетелем на закрытом заседании Объединенной комиссии по атомной энергии. На конкретный вопрос о его политических связях в 1930-х годах Оппенгеймер спокойно ответил, что наивно полагал, будто у коммунистов имелось решение проблем, с которыми страна столкнулась в период Великой депрессии. В Америке его ученики не могли найти работу, из-за границы угрожал Гитлер. Отрицая собственное членство в партии, Оппенгеймер признал, что в военные годы поддерживал связи с друзьями-коммунистами. Однако со временем он увидел у Коммунистической партии «дефицит честности и принципиальности». К концу войны, по его словам, он превратился в «непоколебимого антикоммуниста, для кого прежние симпатии к коммунистическим идеям служили иммунитетом от повторного заражения». Он жестоко критиковал коммунизм за «мерзкую фальшь» и «проявления скрытности и догматизма».
После заседания младший сотрудник комиссии Уильям Лискам Борден прислал Оппенгеймеру вежливое письмо, в котором поблагодарил его за выступление: «Я… полагаю, что вы правильно сделали, приехав на заседание комиссии, и что это принесло много пользы».
Борден, выпускник английской частной школы в Сент-Олбансе и юридического факультета Йеля, умный и энергичный молодой человек, был одержим идеей советской угрозы. Однажды во время войны во время ночного вылета бомбардировщика В-24, который он пилотировал, мимо самолета в направлении к Лондону пролетела немецкая «Фау-2». «Она была похожа на метеор, — писал потом Борден. — Рассыпая красные искры, ракета промелькнула так быстро, как будто самолет висел в воздухе без движения. Я пришел к убеждению, что прямая, трансатлантическая ракетная атака против США не более чем вопрос времени». В 1946 году он написал пессимистическую книгу о будущем риске «ядерного Перл-Харбора» под названием «Времени никто не даст: революция в стратегии». Борден предсказал, что в будущем у врагов Америки появится большое количество межконтинентальных ракет с ядерный начинкой. Во время учебы в Йеле он и еще несколько консервативно настроенных студентов выкупили газетное объявление, призывающее Трумэна объявить Советскому Союзу ядерный ультиматум: «Пусть Сталин решит, что лучше — атомная война или атомный мир». Заметив этот подстрекательский призыв, сенатор Брайен Макмахон взял двадцативосьмилетнего Бордена на работу своим референтом в Объединенную комиссию по атомной энергии. «Он походил на нового пса в округе — лаял громче и старательнее старых псов, — писал о нем принстонский физик Джон Уилер, встретивший Бордена в 1952 году. — Куда бы он ни посмотрел, везде видел заговоры, тормозящие или срывающие разработку оружия в США».
Первая встреча Бордена с Оппенгеймером состоялась на заседании консультативного комитета КАЭ в апреле 1949 года. Молодой человек молча слушал, как Оппи камня на камне не оставляет от проекта ВВС «Лексингтон» по созданию ядерного бомбардировщика. Оппи вдобавок раскритиковал планы КАЭ по началу программы ускоренного строительства гражданских ядерных электростанций, назвав его «опасной инженерной затеей». Бордена аргументы Оппенгеймера не убедили, он ушел, считая его «прирожденным лидером и манипулятором».
В свете разоблачения Фукса Борден, однако, начал подозревать, не стоит ли за поведением Оппенгеймера нечто большее. Льюис Стросс подливал масла в огонь его сомнений. К 1949 году Стросс и Борден уже называли друг друга на «ты». Покинувший КАЭ Стросс работал теперь в роли начальника канцелярии сенатского комитета, надзиравшего за деятельностью КАЭ. Оба быстро поняли, что их одинаково тревожит степень влияния Оппенгеймера.
Шестого февраля 1950 года Борден присутствовал на заседании Объединенного комитета при даче свидетельских показаний директором ФБР Эдгаром Гувером. Официально Гувер прибыл на заседание, чтобы ознакомить комитет с делом Фукса, но при этом не преминул подробно поговорить об Оппенгеймере. В тот день в заседании также участвовали сенатор Макмахон и конгрессмен Генри Джексон.
В избирательном округе Джексона в штате Вашингтон находился Хэнфордский комплекс по производству радиоактивных материалов. Это был бескомпромиссный антикоммунист и ярый поборник ядерного оружия. Сенатор впервые встретился с Оппенгеймером осенью предыдущего года в ходе дебатов о супероружии и пригласил ученого на ужин в отеле «Карлтон» в Вашингтоне, где, к удивлению Джексона, Оппенгеймер заявил, что водородная бомба лишь раскрутит гонку вооружений и сделает Америку более уязвимой. «Я думаю, он страдал от комплекса вины из-за своей роли в Манхэттенском проекте», — сказал много лет спустя Джексон.
