Свободомыслящая и эксцентричная Китти плохо подходила к чопорному и провинциальному высшему обществу Принстона. Один коллега Абрахама Пайса как-то сказал: «Если ты одиночка, то сойдешь там с ума. А если женат, то с ума сойдет твоя жена». Принстон сводил Китти с ума.
Оппенгеймеры не искали сближения с принстонским обществом. «Люди присылали им приглашения, но они никому не наносили визитов, — вспоминала Милдред Голдбергер. — Им почему-то никогда не было дела до этой части жизни Принстона, которая, по нашему опыту, представляла собой ее самую лучшую часть». У Голдбергеров возникла стойкая антипатия к Оппенгеймерам. Милдред вслух называла Китти «нечестивой» женщиной, полной «безотчетной злобы». Муж Милдред, физик Марвин Голдбергер, который потом станет ректором Калтеха, считал Роберта «чрезвычайно надменным и сложным человеком. Он был очень едок и высокомерен… а Китти и вовсе была невыносима».
Китти чувствовала себя в Принстоне, как тигрица в клетке. Когда местных жителей приглашали в дом Оппенгеймеров на ужин, они со временем усвоили, что на солидную еду нечего рассчитывать. Качество ужина напрямую зависело от настроения Китти. Роберт встречал гостей с кувшином своего знаменитого коктейля. «Мы сидели на кухне, — вспоминала Джеки Оппенгеймер, — пили и болтали, и никакой еды. Потом часов в десять вечера Китти жарила яичницу с чили — вот и вся закуска». Ни Роберт, ни Китти, казалось, никогда не бывали голодны. Однажды летним вечером они пригласили на ужин Пайса и помимо обычных мартини подали лишь чашку супа вишисуаз. Суп действительно был вкусный. Роберт и Китти «рассыпались в экстравагантных похвалах о его качестве». Однако никаких других блюд не последовало. Выждав приличествующее время, голодный Пайс вежливо извинился и поехал в Принстон, где купил два гамбургера.
В море неудовлетворенности брак служил Китти единственной надежной гаванью. Она полностью зависела от Роберта. Китти изо всех сил старалась играть роль образцовой хозяйки дома, «прибегая по первому зову, делая все, чтобы ему угодить». Однажды вечером, когда Оппенгеймер стоял в углу гостиной, беседуя с группой гостей, Китти вдруг выпалила: «Я тебя люблю». Явно смущенный Оппенгеймер только кивнул в ответ. «Было видно, — вспоминала Пат Шерр, — что он не обрадовался. Не стал сюсюкать в ответ. Китти иногда вытворяла такие вещи неожиданно для всех».
Шерр была знакома с Оппенгеймерами в Лос-Аламосе и в первые годы их жизни в Принстоне, вероятно, была лучшей подругой Китти. Последняя, похоже, делилась с ней супружескими секретами. «Она его обожала, — говорила Шерр. — Вне всяких сомнений». Правда, на суровый взгляд Шерр, Роберт не отвечал взаимностью. «Я уверена, что он бы на ней никогда не женился, если бы она не забеременела. <…> Мне кажется, он не отвечал на ее любовь и вообще был неспособен ответить на чью-то любовь». В противоположность Шерр, Верна Хобсон всегда утверждала, что Роберт любил Китти. «Мне кажется, он очень крепко за нее держался, — говорила Хобсон. — Не всегда ее слушал, но уважал ее политические взгляды и ум». Хобсон смотрела на брак Роберта его глазами. И Шерр, и Хобсон подозревали, что проблемы коренились в несходстве темпераментов. Китти в своих увлечениях доходила до крайности, Роберт же на удивление подчас вел себя отстраненно. Китти не могла не выражать свои эмоции или гнев вслух. Роберт не подставлял плечо и не реагировал на ее эмоции. «Я уверена, что она именно поэтому бросала в него вещами», — говорила Хобсон.
Китти рассказывала Шерр, что спала со многими мужчинами, но ни разу не изменяла Роберту. Разумеется, то же самое нельзя было сказать о самом Роберте. Хотя жена, скорее всего, не знала о его любовной связи с Рут Толмен, она жестоко ревновала его к тем, к кому он проявлял симпатию. Еще одна лос-аламосская знакомая Джин Бэчер считала, что Китти раздражал любой, кто сближался с Робертом. Хобсон припомнила, как Роберт однажды пожаловался ей, что проблема Китти отчасти заключалась в ее «безумной [к нему] ревности. Китти терпеть не могла, когда его хвалили либо ругали, потому что и то и другое ставило его в центр внимания… она ему завидовала».
Китти жаловалась Шерр, что «Оппи не умеет играть и веселиться». По ее словам, муж был «слишком привередлив». Китти, разумеется, не ошибалась, считая Роберта безумно надменным и отчужденным. Он никогда не давал волю эмоциям. Муж и жена выглядели полярными противоположностями друг друга. В то же время непохожесть вызывала взаимное притяжение. Хотя их брак нельзя было назвать удачным, после десяти лет и рождения двух детей Оппенгеймеров связали прочные узы взаимозависимости.
Вскоре после переезда в Принстон Шерр была приглашена в Олден-Мэнор на пикник. После пикника горничная принесла трехлетнюю Тони из детской спальни. Шерр с тех пор, как Оппи предложил ей удочерить Тони в Лос-Аламосе, больше не видела ребенка. «Очень милая девочка, — вспоминала Шерр. — Высокие, как у Китти, скулы, черные глаза и черные волосы, но кое-что от Оппи в ней тоже было». Тони подбежала к отцу и взобралась ему на колени. «Она положила голову ему на грудь, — сказала Шерр, — он обнял ее. И, посмотрев на меня, кивнул». Шерр, чуть не прослезившись, поняла, что он хотел сказать. «Он молча говорил мне: ты была права, я ее очень люблю».
И все же Оппенгеймерам недоставало жизненной энергии для выполнения родительских обязательств. «Мне кажется, быть ребенком Роберта и Китти Оппенгеймер, — заметил сосед по Принстону Роберт Странски, — величайшее несчастье». «Чисто внешне, — говорила Шерр, — он был очень мил с детьми. Я ни разу не видела, чтобы он вышел из себя». Однако с годами ее отношение радикально изменилось. Шерр заметила, что шестилетний Питер вел себя тихо и стеснительно, и, чтобы расшевелить мальчика, посоветовала Китти показать его детскому психиатру. Однако, поговорив с мужем, Китти сообщила, что тот не хочет подвергать ребенка психотерапии, которую Роберт сам с отвращением перенес в детстве. Это возмутило Шерр, она приняла Роберта за одного из тех отцов, кто «не допускает мысли, что его сын может нуждаться в помощи». Он «разонравился ей как человек». «Чем больше я за ним наблюдала… чем чаще его видела, тем меньше он мне нравился, интуиция подсказывала мне, что он ужасный отец».
Шерр судила Роберта слишком строго. И он, и Китти пытались поддерживать контакт с сыном. Когда Питеру было шесть или семь лет, Китти помогла ему смастерить электрическую игрушку — квадратную дощечку со множеством лампочек, звонков, предохранителей и переключателей. Питер называл ее «моя диковина» и продолжал играть с ней целых два года. Однажды вечером 1949 года Дэвид Лилиенталь заглянул к Оппенгеймерам и застал Китти сидящей на полу и терпеливо пытающейся починить «диковину». Через час, когда она ушла на кухню готовить ужин, Роберт «с видом любящего свое чадо родителя занял место на полу, где его жена пыталась разобраться с путаницей проводов». Пока Роберт сидел с сигаретой в зубах и возился с проводами, Питер прибежал на кухню и громко спросил Китти: «Мама, а папа не сломает “диковину”?» Все присутствующие рассмеялись при мысли о том, что человек, управлявший созданием «штучки», мог не справиться с детской игрушкой.
Несмотря на подобные сцены семейной идиллии, Роберт, вероятно, слишком часто отвлекался, чтобы быть заботливым отцом. Однажды Фримен Дайсон спросил его, не трудно ли Питеру и Тони иметь отцом «такого проблематичного человека». Роберт с привычной беспечностью ответил: «О, с ними все в порядке. У них нет воображения». Дайсон позже заметил, что Роберт был способен «в чувствах к окружающим на быстрые, непредсказуемые переходы от теплоты к холодности». Детям приходилось нелегко. «Постороннему вроде меня, — рассказал впоследствии Пайс, — семья Оппенгеймера казалась адом на Земле. Но самое худшее было то, что страдать неизбежно приходилось двум детям».
Несмотря на «диковину» и прочие подарки, между Китти и Питером так и не возникло настоящей близости, их отношения оставались довольно натянутыми. Роберт видел причину в Китти. «Роберт считал, — говорила Хобсон, — что из-за эмоциональной вспышки их любовной страсти Питер родился слишком рано и что Китти никогда это не простила». К одиннадцатилетнему возрасту Питер стал пухленьким, и Китти непрерывно придиралась к нему из-за лишнего веса. С едой в доме и без того было не густо, а Китти вдобавок посадила Питера на строгую диету. Между матерью и сыном часто возникали стычки. «Она превращала жизнь мальчика в ад», — свидетельствовала Хобсон. Шерр соглашалась с ней: «Китти была с ним очень и очень нетерпелива. Она была напрочь лишена интуитивного понимания детей». Роберт безучастно стоял в стороне, а когда на него нажимали, в споре всегда принимал сторону Китти. «Он [Роберт] относился к детям с любовью, — вспоминал доктор Хемпельман. — Никогда их не наказывал. Это всегда делала Китти».
