Эделсон и Пински совершенно очевидно считали Оппенгеймера сторонником их политической программы действий. Но был ли он «товарищем»? Даже ФБР признавало, что вопрос Пинского — «Будем утверждать, что он член партии?» «похоже оставляет некоторые сомнения в реальности партийного членства [Оппенгеймера]».
Первого ноября 1945 года ФБР подслушало беседу членов исполнительного комитета клуба Северного Окленда, филиала партийной организации округа Аламида. Партийный функционер Катрина Сэндоу заявила, что Оппенгеймер — член Коммунистической партии. Другой деятель КП Джек Мэнли хвастал, что он и Стив Нельсон «близки к Оппенгеймеру», которого он назвал «одним из наших». Мэнли заявил, что у Советского Союза имеются свои крупные залежи урановой руды и что «глупо» думать, будто Америка способна удержать монополию на новое оружие. Но важнее то, что, по утверждению Джека Мэнли, Оппенгеймер якобы «обсуждал это с нами во всех подробностях» два-три года назад. Мэнли также сказал, что, по его сведениям, другие ученые в лаборатории радиации работали над еще более мощной бомбой, чем та, которую сбросили на Японию. Он наивно заявил о своем намерении достать «упрощенную схему бомбы и опубликовать ее во всех местных газетах… чтобы ее поняла общественность».
Белый дом и Госдепартамент не приняли по материалам перехвата никаких решений. Гувер требовал от агентов копать дальше. В конце 1945 года ФБР перехватило разговор в доме Фрэнка Оппенгеймера на окраине Беркли. На встрече Нового года 1 января 1946 года Бюро подслушало разговор Оппи, приехавшего к брату в гости, с Пински и Эделсоном. Партийные работники пытались убедить ученого выступить с речью об атомной бомбе на митинге, который они готовили. Оппи вежливо отказался (зато это согласился сделать Фрэнк). Эделсон и Пински не удивились. Они уже успели поговорить об ученом с другим партийным функционером Барни Янгом, который сказал, что партия пыталась связаться с Оппенгеймером, но тот «ничего не сделал для поддержания контакта». Старый друг Оппи Стив Нельсон, возглавлявший оклендскую парторганизацию, несколько раз пытался возобновить дружбу — Оппи так и не ответил.
Стив Нельсон и Оппенгеймер больше никогда не встречались. Возможно, другие партработники считали, что Оппи как-то еще связан с партией. Но даже Хокон Шевалье знал, что Оппенгеймер никогда не подчинялся партийной дисциплине. Как раньше, так и теперь Роберт шел «своим личный курсом». Поэтому всем, кроме самого Оппенгеймера, было трудно понять, в чем на самом деле заключалась его связь с Компартией и что она для него значила. ФБР так и не смогло доказать принадлежность Оппенгеймера к партии. Тем не менее целых восемь лет Гувер и его агенты каждый год выдавали по 1000 страниц пояснительных записок, докладов о наблюдении и расшифровок подслушанных разговоров, связанных с Оппенгеймером, — все для того, чтобы дискредитировать своевольного мыслителя. 8 мая 1946 года было начато прослушивание его домашнего телефона в Игл-Хилл.
Гувер без каких-либо угрызений совести управлял расследованием лично. В начале марта 1946 года для того, чтобы привлечь бывшую секретаршу Оппи в Лос-Аламосе Энн Уилсон в осведомители, ФБР воспользовалось услугами католического священника. Отец Джон О’Брайен, пастор из Балтимора, заявил, что знает Уилсон как «католичку», и предположил, что сможет убедить ее сотрудничать с ФБР «в целях разработки информации о контактах и действиях Оппенгеймера, особенно относительно возможного разглашения секретов ядерной бомбы». Гувер дал добро на попытку, нацарапав на заявке: «Хорошо, но только если святой отец не будет болтать об этом деле».
После этого отец О’Брайен запросил компрометирующую информацию на Оппенгеймера, которая позволила бы «поговорить по душам» с девушкой. Куратор из ФБР сказал, что такая тактика ненадежна — по крайней мере, пока они не прощупают Уилсон. Пастор встретился с Уилсон вечером 26 марта 1946 года. На следующее утро он позвонил в ФБР и отрапортовал, что «девушку не удалось склонить к сотрудничеству ввиду ее религиозных убеждений и патриотизма…» Верная, смелая Уилсон сказала пастору, что «ни капли не сомневается в чистоте помыслов Оппенгеймера». Хотя Уилсон была знакома со священником — высоким, светловолосым, красивым мужчиной, ее бывшим школьным учителем и близким другом семьи, девушка отказалась передавать какую-либо информацию. Она «высказала возмущение тем, что органы безопасности» следят за Оппенгеймером. Уилсон сообщила, что Оппенгеймер раньше говорил ей о наблюдении за ним, и ее это возмутило.
Слежка раздражала Оппи. Однажды в Беркли, разговаривая с бывшим учеником Джо Вайнбергом, он вдруг указал на латунную пластину на стене и спросил: «А это что, черт возьми?» Вайнберг попытался объяснить, что университет снял старый домофон и заделал дыру в стене пластиной. Однако Оппи перебил его: «Это скрытый микрофон, и он там был всегда». После чего выскочил из кабинета, хлопнув дверью.
Надо признать, что Оппенгеймер был не единственной мишенью Гувера. Весной 1946 года ФБР вело расследование действий десятков высокопоставленных чиновников в администрации Трумэна и распространяло бредовые подозрения. Основываясь на показаниях так называемых «надежных информаторов», Бюро ставило под сомнение благонадежность многих госслужащих, связанных с выработкой политики в области атомной энергии, в том числе Джона Дж. Макклоя, Герберта Маркса, Эдварда У. Кондона и Дина Ачесона.
Расследования, которые Гувер вел против Оппенгеймера и членов администрации Трумэна в 1946 году, послужили прелюдией к политике антикоммунизма. Для устранения политических оппонентов или затыкания ртов стало использоваться предъявление им обвинений как «коммунистам», «симпатизирующим коммунизму» и «коммунистическим попутчикам». По сути, эта тактика была не нова — на государственном уровне такие обвинения били наповал уже в конце в 1930-х годов. Однако растущая трещина в отношениях между США и СССР позволяла легче доказывать необходимость защиты «атомных секретов», а эта необходимость, в свою очередь, оправдывала плотную слежку за всеми, кто был связан с ядерными исследованиями. Гувер подозревал любого, кто отклонялся от самых консервативных взглядов по ядерным вопросам, и ни один человек, работавший в области атомной энергии, не вызывал у него больше подозрений, чем Оппенгеймер.
Однажды под вечер в студеную рождественскую неделю 1945 года Роберт приехал к Исидору Раби в его нью-йоркскую квартиру на Риверсайд-драйв. Друзья наблюдали из окна гостиной закат и плывущие по Гудзону желтые и розовые от лучей заходящего солнца льдины. После этого сидели в сгущающейся темноте, курили трубки и обсуждали угрозу атомной гонки вооружений. Раби потом утверждал, что это он «родил» идею международного контроля, а Оппи ее «продавал». Разумеется, Оппенгеймер обдумывал этот вопрос со времени своих бесед с Бором в Лос-Аламосе. Хотя допустимо, что эта вечерняя беседа побудила Оппи уточнить идею и выработать конкретный план. «Мне пришло в голову, — вспоминал Раби, — что здесь есть два момента: она [бомба] должна находиться под международным контролем, потому что, если она будет находиться под национальным контролем, начнется соперничество; [во-вторых] мы поверили в ядерную энергию, от которой зависело продолжение индустриальной эпохи». Поэтому Раби и Оппенгеймер предлагали создать международный орган с настоящими полномочиями, который контролировал бы и атомную бомбу, и мирное применение атомной энергии. Наказанием для потенциальных нарушителей в случае, если они тайком завладевали ядерным оружием, могло быть принудительное закрытие электростанций.
Четыре недели спустя, в конце января 1946 года, Оппенгеймер воспрянул духом, услышав, что несколькими месяцами раньше между Советским Союзом, Соединенными Штатами Америки и другими странами начались переговоры и было заключено соглашение о создании Комиссии ООН по атомной энергии. В ответ Трумэн назначил специальный комитет для выработки конкретных предложений о международном контроле над ядерными вооружениями. Комитет должен был возглавить Дин Ачесон, прочими членами являлись такие светила американской внешней политики, как заместитель военного министра Джон Дж. Макклой, Ванневар Буш, Джеймс Конант и генерал Лесли Гровс. Ачесон посетовал личному секретарю Герберту Марксу, что ничего не смыслит в атомной энергии, и тот предложил сформировать консультативный совет. Блестящий, общительный молодой юрист Маркс когда-то работал под началом председателя администрации долины Теннесси Дэвида Лилиенталя и теперь предложил привлечь его к разработке толкового плана. Не будучи ученым, Лилиенталь, либерал и сторонник «Нового курса», имел богатый административный опыт работы с сотнями инженеров и технологов. Он умел придать их наметкам солидность. Лилиенталь быстро согласился стать председателем консультативного совета, в который набрали еще четырех человек: президента «Нью-Джерси белл телефон компани» Честера И. Барнарда, вице-президента «Монсанто кемикл компани» доктора Чарльза А. Томаса, вице-президента «Дженерал электрик компани» Гарри А. Уинни и… Оппенгеймера.
