Он вернулся рано с работы и снова боролся с тошнотой, которая то и дело теперь напоминала ему о собственной никчёмности, стоило взяться за тетрадь, когда на кухню крысятника ворвался Стивен, свежий, румяный и вновь подозрительно серьёзный.

– Сидишь? – осведомился он. – Всё сидишь, значит.

– Я могу и встать, – не понял Гилберт.

– Шутки шутишь? Думу думаешь? Не боишься, что щель на заднице зарастёт от того, что просидишь всё на свете?

– Послушай, если ты опять вздумал меня учить, пощади; и без проповедей тошно. Отложи на завтра, ладно? А сегодня почитай «Улисса», если нечем заняться. Поднабёрешься умных идей.

– Сам читай своего «Улисса»; завтра будет поздно. Есть разговор.

Гилберт отставил пустую тетрадь в сторону. Странно, подумал он, что он так часто бывает прав, а на деле является таким идиотом.

– Ну валяй; я давно вижу, что у тебя что-то происходит. Всё жду, когда ты решишь мне рассказать.

– Здравствуйте, маэстро ясновидящий; оказывается, ты ещё что-то замечаешь в этом мире. Я уж думал, дело труба, – Стивен пододвинул стул и сел напротив Гилберта. – Ну тогда слушай. Есть две новости; одна плохая, другая хорошая. Но хорошая тебя касается только косвенно.

– Эмма беременна, и вы женитесь, – не спросил, а констатировал Гилберт. Было забавно видеть, как взлетели к бритой макушке тонкие Стивеновы брови. – Что ты, неужели думал, я не догадаюсь? Я идиот, но не настолько же. К тому же вы спите за картонной стеной в соседней комнате, а у меня бессонница. Но я очень рад. Слушать через подушку ваши планы на семейную жизнь гораздо приятней, чем ваши обсуждения, в какой позе больше нравится. Честное слово, когда вы начали встречаться, я изучил по вашим разговорам всю камасутру.

Стивен ошарашенно сглотнул.

– Хоть бы раз сказал, что тебя это раздражает. Я ж понятия не имел, что здесь такая слышимость!

– То есть как я вздыхаю от тоски, ты, значит, слышать мог, а я почему-то должен был вашу возню не слышать. Да брось ты. По тебе сразу было видно, что это то самое – не хотелось вас спугнуть. Хоть кому-то должно быть хорошо, – Гилберт устало взъерошил волосы. – Так что, теперь мне наконец можно вас поздравить?

– Да, – неуверенно улыбнулся друг. – Эмма разрешила рассказывать. Раньше она не хотела. Всё чего-то боялась.

– Я так и понял; поэтому и молчал. Хочешь поговорить о квартире? Я уже думал об этом. Я, наверное, вернусь к родителям. Пока, на время. Маме с Джейни часто нужна помощь. Ты сам видел, что у них творится.

Стивен кивнул. Пока Гилберт был сосредоточен на Оливии, у него дома случился серьёзный катаклизм семейного масштаба. Младшая сестра и всеобщая любимица, красавица, спортсменка и подающая надежды отличница вернулась беременной из школьной поездки, мастерски скрыв этот факт до момента, когда изменить ничего было уже нельзя. Гилберт только сейчас начал понимать, что стоило его маме смириться с тем, что из четверых детей именно младшая дочь первой сделает её бабушкой. Обстановка дома окончательно перестала быть мирной.

– Что, младенец даёт жару?

– Ну он орёт примерно двадцать три часа в сутки. А в остальном нормальный мужик такой. Посмотрел бы я на тебя, когда тебе был один месяц.

– Твой отец ещё не прибил его об стену, как кролика?

– Ха, я бы не удивился. Но он дома почти не бывает теперь. Мы его пару раз с начала года видели.

– Джейни так и не сказала, кто…?

– Не думаю, что она скажет в ближайшее время. Молчит, как упрямый партизан. Мне кажется, она по-прежнему любит этого мерзавца. Когда я просил её сказать мне по большому секрету, она ответила, что не переживёт, если я в припадке мести нечаянно убью его. – Джейни была Гилберту ближе всех остальных сестёр. Ему нравилось быть старшим братом и наблюдать, как год от года она становится всё взрослее. Вся ситуация была болезненной ещё и потому, что он не мог простить себе, что не был рядом с нею тогда, когда был нужен. – Я бы мог, между прочим. Давно хотел кого-нибудь прибить.

– Вы с ней похожи, братья по крови, – буркнул Стивен, глубоко вздыхая. – Насчёт длительной любви к тем, кто любви не особо заслуживает.

– Только не ругай меня опять, умоляю; у тебя скоро ребёнок родится, вот его и будешь воспитывать.

– Пообещай мне, что не уйдёшь в запой, когда я тебе что-то скажу.

Гилберт удивился. Вступление было неспроста.

– Ну?

Стивен смотрел внимательно и был нарочито спокойным.

– Пока ты на выходные к родителям ездил, мы с Эммой устроили себе праздник, экспромтом. Съездили в Париж.

Гилберт положил руку на живот, мысленно уговаривая тошноту улечься.

– Ненавижу Париж, – сказал он с отвращением.

– Я знаю. Мне тоже как-то пофиг. Эмме хотелось – сам знаешь, то ей клубнику под сыром чеддар, то теперь в Париж приспичило.

– И как там? Действительно так классно, как говорят?

– Не знаю, как-нибудь сам посмотришь. Я почти ничего не видел – Эмма меня по музеям таскала, картины смотреть. Такая скука, я там в третьем музее заснул уже в углу, на банкеточке, – Стивен перевёл дух, как будто собираясь с силами. Гилберт терпеливо ждал, что он хочет рассказать. – И знаешь, кого мы встретили у Эйфелевой башни? Притом – в очереди! Когда все стоят в загоне, как бараны, и некуда деться?

В кухне было уже темно. Кроме солнечных пятен на стене, в крысятнике было мало света.

– Видимо, знаю.

– А знаешь, с кем она была? С твоим преподом. Который читал тебе курс, от которого ты плевался, как ядовитый верблюд. Которому лет сто или больше – он с бритой башкой, похожей на яйцо страуса. И они… Она с ним…

– Я понял.

Мистер Роджерс. Гилберт сразу понял, о ком речь. В колледже он плевался от всех курсов, но были в его личном рейтинге особенно нелюбимые – те, после которых он разочаровывался не просто в выбранной специальности, а в человечестве вообще. Курс по литературе первой половины двадцатого века был одним из них; все книги по программе он читал, всю теорию давно усвоил, а на лекциях чувствовал себя инопланетянином, выброшенным на другую планету. Заведующий лабораторией и один из факультетских светил мистер Джон Роджерс был квинтэссенцией всего, что Гилберт не любил в лекторах. Он говорил не по делу, много, запутанно, пересыпая свою речь мудрёными терминами и неоправданно выбирая заимствованные аналоги вместо обычных английских слов. От него веяло такой непоколебимой уверенностью в собственной гениальной исключительности, что Гилберт поначалу всерьёз пытался разобрать, что он говорит. А разобравшись, просто отказался от курса. Лекции у Роджерса были похожи на пасхальные яйца, которые им с сестрами дарила папина двоюродная сестра тетя Люси. В шикарной коробке с бантом, под ароматным прикрытием бархатной бумаги, в толстом гнезде из громко шуршащей, цветастой фольги с пластмассовыми объемными наклейками где-то в глубине прятался стандартного размера киндер-сюрприз. На лекции мистера Роджерса, читавшего почти весь двадцатый век, Гилберт перестал ходить сразу, как разобрался, что весь авторитет профессора держится на самомнении и продуманном, псевдонаучном пафосе. Помнится, он ещё часто расспрашивал у Оливии, почему она так ревностно старается не пропускать именно этот курс…

Вспомнилось и другое. Как в один из хороших дней она рассказывала ему про свою подругу, настаивая, что с нею она его ещё не познакомила. Про то, как в девятнадцать лет эта подруга полюбила старшего, женатого, очень уважаемого мужчину, преподавателя университета. Он был дружен с её отцом, и симпатия возникла сразу, а не проходит уже несколько лет. Гилберт тогда еще удивился, как хорошо она осведомлена о жизни этой подруги – это был аргумент в её защиту от мамы, которая подозрительно относилась к отсутствию у человека близких друзей. Он помнил, как ему было приятно, что она спросила у него совета, и как спокойно, мирно они говорили тогда в полутьме, и телевизор с очередным сериалом бросал разноцветные тени на её внимательное, чуть бледнее обычного лицо. Помнил, к какому выводу они пришли – что подруге нужно попытаться отвлечься от своего женатого любовника, попытаться найти ему замену, постараться построить отношения с кем-то, кто сможет быть с нею целиком, а не во время выдуманных командировок…