– Откруизил все Карибы,
Там красиво – пальмы, рыба,
Был и в Гондурасе я –
Сплошная гондурасия!
Ух ты, ах ты,
Все мы с русской яхты!
Смех стоял на всю деревню. Веселье продолжалось до глубокого вечера. Сашку уже под руки доставили в его Дурасовку. Утром он с тяжелой головой нехотя поднялся с кровати- надо было кормить своих животных. Тут он увидел небольшую толпу у своей калитки – они смеялись.
-Что вы там ржете, но отдохнул вчера человек, зачем же на смех поднимать!
– Да ты выйди сюда, посмотри!
Сашка поспешил за калитку и глянул туда, куда все смотрели. На его табличке кто-то подрисовал красной краской три буквы и получилось «ГонДурасовка».
– Ну гады, ну гады! – стал возмущаться Сашка, а потом веселье людей перешло и на него, – а что, в этом что-то есть, это куда красивей, чем было! Пусть остается Гондурасовка, эх… и на «бис» опять спел свою частушку. Все подхватили:
– Ух ты, ах ты,
Все мы с русской яхты!
Касатка
Как-то раз зашел я к соседу Петровичу. Сели мы под яблонькой. Уже вечерело, его жена вынесла нам пледы. «Касатка моя!» -сказал Петрович и проводил взглядом жену. «Да, красивая!»– согласился я. И тут Петровича потянуло на откровенность.
Живем мы со своей Любушкой уже сорок лет, а знаем друг друга с детства, когда я закончил среднюю школу, она пошла в первый класс. Жили мы на одной улице, вся жизнь проходила на глазах соседей, и все знали друг друга. Вот и Люба, вначале девчушкой крутилась где-то рядом, потом выросла в девушку, и очень мне нравилась. Надо сказать, что девочкой десяти лет она осиротела, и растили ее бабка с дедом. Дед Прохор был себе на уме, местный оригинал, отличался тем, что любил в свою речь вставить старинные русские словечки, и порой понять его было ах, как нелегко. Бывало переспросишь, что он сказал, а в ответ: «Я не толмач, а язык чтить надо, шибко замусорили неметчиной». Все нерусские слова он так называл. Влюбился я в Любу, когда ей было восемнадцать, а мне уже двадцать восемь стукнуло. Зачастил я в их дом.
– Ватажишься с моей касаткой? – подсел как-то ко мне на скамейку Прохор, когда я ждал Любу.
– Да, дружим мы.
– Вижу, что влеготку хочешь ее взять, а девка внимания требует. Вот надысь наместо цветов конфект надо было принесть. Какой наклад с твоего букета? А то бы чай попили не вприкуску, а с конфектами. Любаша еще егоза, а ты соловьем перед ней заливаешься, а она и верит. Да и старый ты, вон уже плешивый.
– Почему плешивый! – возмутился я.
– Очи свои раскрой. А она хоть и сирота, а абы за кого не выдам!
Слова Прохора о плешивости запали мне в душу, в общем-то он был прав, в нашем роду все рано лысели. И занялся я укреплением волос, чего только ни втирал в голову, и лопух запаренный, и сок лука. Заметил через месяц, что волосы стали расти, только не на голове, а, извини, на заднице. Бросил я свое занятие по улучшению внешнего вида, и решил брать интеллектом.
Надо сказать, что Прохор любил играть в шахматы, а я на заводе ходил в шахматный кружок, и результаты у меня были неплохие. И стал я к Прохору искать подход через его любимую игру. Что ни вечер, мы хоть партию, но сыграем.
– Да не торкай ты ферзем! – сердился он, когда я неуверенно двигал фигурой туда-сюда.
– Ты норовишь с кандачка играть, а надо покуменить, прежде чем фигуры торкать, – учил он меня.
Два года ухаживал я за Любашей, а позвать замуж боялся. И вот настал день, когда я решился сделать предложение. Люба знала, что я приду, нарядилась и тихонько сидела в спальне. Я тоже для торжественности момента надел костюм.
– Справная одежка, – встретил меня Прохор, – прям жаних. А чтой-то там висит, – потянул он за цепочку, что свисала из маленького кармашка пиджака. – Ишь ты, брегет у него!
– Прохор Николаевич! Я прошу руки Вашей внучки Любы! – решился я произнести.
– Ась? Шибко тихо молвишь, – начал подтрунивать дед. – Куда жену поведешь, в свои хоромы?
– Конечно в свои!
– Это с кандачка не решается, – как-то с хитринкой заговорил Прохор, замолчал на пару минут, а потом и выдал:
– А у меня уговор, выдюжишь три партии в шахматы, да чтобы ты три раза выиграл – отдам за тебя Любу!
– Лады! – ответил ему в тон.
Скажу, что сложнее для меня не было условия. Мы играли молча. Когда все три раза я выиграл, Люба, не чаявшая такого исхода, выскочила из комнаты и стала рядом со мной.
– Бабка, неси штоф и чеплажки, да яствы разной! За внучку выпьем, выросла она.
А потом уже в мою сторону добавил:
– Но знай, ты еще пожалеешь, что взял ее в жены, но в обратку не приводи, не приму!
Я засмеялся, потому что понимал, что это ревность в нем говорит, уж больно любил он свою внучку – касатку. С тех пор я всегда говорю:
– Интеллектом надо брать, интеллектом!
Петрович с шумом высыпал фигуры из шахматной доски.
Красный велосипед
Весть о том, что Славка, пятнадцатилетний подросток, спас от пожара троих малолетних детей Людки-пьяницы, моментально облетело село. Дети бегали на пожарище, а взрослые собирались небольшими группами и ругали Людку почем зря, что додумалась детей запереть снаружи и уйти, а догадаться убрать спички не смогла.
– Ах, если бы не Славка…– размахивали они руками и хватались за сердце. – За какие грехи деткам малым такая мамка досталась!
Знакомые толпились у дома Славы, пожимали руки и матери, и отцу, и самому парню. Некоторые тормошили его голову, а Славка стеснялся, изворачивался.
К вечеру в гости к герою дня завалила толпа народа: и глава районной администрации, и журналисты, и директор школы. За ними потянулись соседи. Всем не хватило места и предложили выйти на улицу.
И сам Слава, и его родители были красные от смущения, но отец для важности момента надел пиджак, а мама то поправляла волосы, то оглаживала подол платья.
– Уважаемые жители села! Все вы уже знаете, что сегодня произошло, – начал свою речь Глава. – Про Люду мы здесь говорить не будем, с ней отдельная история. А вот про этого героя, – он обнял подростка за плечи, – нам приятно говорить! Это наше будущее! Он сегодня совершил подвиг и, рискуя своей жизнью, спас малолетних детей из огня!
Все хлопали, радовались, а Славке хотелось убежать, но тут какой-то мужчина подкатил красный велосипед, и Глава радостно объявил, что Слава награждается этим ценным подарком. Парень расплылся в улыбке, глаза его засияли, как и хромированные детали велосипеда. Слава схватился за лакированные черные ручки, а они будто прилипли к нему, такие были удобные, а камера снимала все это. На другой день по местному телевидению вышел репортаж, и у Славы началась другая жизнь. Его приглашали в школы, писали статьи, одноклассники хлопали по плечу. Постепенно он привык к интервью, держался уверенно, складно отвечал, улыбался в камеру. Заготовленная речь уже лилась легко и слегка отстраненно, как будто он говорил о ком-то. Ему стал нравиться образ этого парня и его поступок спасателя.
