«А этот конверт какой солидный, – Нина посмотрела на адресата, – Боже ж ты мой, «Патриархат Русской православной церкви»». Нина прочитала его.  «Ну додумался, Патриарха Кирилла призвать на воссоединение с католиками для празднования единого дня Пасхи и Рождества! – засмеялась Нина.

 Она повернулась к портрету: «Тут вопросы планетарного масштаба решались, а сын о каком-то письме или завещании волнуется, да, Юр!». Нине показалось, что муж с портрета улыбнулся, лукавые огоньки засветились в глазах, густо покрашенных темно-коричневой с золотом краской.

Она открыла последний ящик, самый маленький, посередине стола. Там лежал один конверт. У Нины почему-то задрожали руки, она почувствовала, что здесь что-то личное, именно то, что она искала. «Сын! – начиналось письмо торжественно. – Я уже немолод, и смерть моя никого не должна удивить. Береги мать до самой ее смерти и похорони нас рядом. Все, что мы нажили с твоей матерью, завещаем тебе, а ты потом завещай своим детям. У тебя их двое, все раздели между ними поровну, чтобы не затаили они обиду на тебя, а, значит, и на нас с матерью. И еще завещаю тебе продолжить мои незаконченные дела, о которых ты узнаешь, прочитав мои письма. Нельзя ограничиваться только семейными проблемами, живи шире, участвуй в делах государственных по мере сил своих. Я на тебя надеюсь, сын!».

Нина почувствовала гордость за мужа и растерянность за сына, ведь сын был совсем другим. «С возрастом и у него характер поменяется, Юра тоже не с молоду стал письма писать да поучать», – подумала Нина и успокоилась.

Первую любовь я испытал очень рано – это была любовь к маме! Я любил ее так сильно, что, как маленький тиран, требуя ее взаимности, изводил бесконечным вопросом: «Ты меня любишь? Ты меня любишь?». И если она не отвечала, просил: «Люби меня!». Мама иногда этим играла и говорила, что не любит, объясняя за что: «потому что не убрал игрушки», «потому что не идешь спать». И я старался! Я каждую минуту добивался ее любви. Мне было года три, а я уже чувствовал, что любовь надо заслужить. А потом она куда-то пропала, и мне сказали, что мама умерла.

В детском саду я влюбился в девочку из старшей группы. Ее звали Юля, и у нее были красные бантики в косичках. Она прыгала, а косички прыгали вместе с ней, и бантики мелькали перед моими глазами, а я зачарованно любовался. Когда она покидала садик, их группа подготовила выпускной концерт, и я с восторгом смотрел, как Юля и ее бантики танцуют. Я уже тосковал, понимая, что мы расстаемся навсегда. Я попросил разрешения у папы купить для Юли подарок – колечко из пластмассы, и положил на прощанье к ней в шкафчик. Я уже с детства был галантен и понимал, что женщинам надо дарить подарки.

Школьником я увлекся нашей библиотекаршей Верочкой. Книги я буквально «проглатывал», только чтобы иметь повод увидеть Веру. Благодаря своей любви, я полюбил литературу и был самым начитанным мальчиком в классе. Находясь в подростковом возрасте, я оберегал любовь к девушке двадцати трех лет, и поэтому хранил свою тайну очень глубоко.

Школа позади, я студент. Так много прекрасных девушек вокруг, я смотрю на них, как на красивые картинки. Они меня веселят! Вьются рядом, заглядывают в глаза, иногда прикидываются глупенькими, чтобы привлечь внимание. Ну я-то знаю, что они хитрят, я их вижу насквозь, у меня знание женщины на генетическом уровне – ведь я сразу влюбился в маму! Ну не могу я влюбиться в молоденькую девушку, не екает у меня нигде!

Моя женщина! Какая она? Умная. Красивая. Уверенная. Теплая. Зрелая. Только взрослая женщина для меня желанна. И я ее встретил! Где? В сетях! Я плел свою паутину, менял узоры, и, наконец, она попалась! Я ее почувствовал мгновенно, как только увидел на своей странице. У нее была маленькая «аватарка» –девушка-альбинос с бездонными глазами – словно пришелец из Космоса! Я заглянул в них и увидел ее земные черты: «Моя женщина, моя…», – я придаю себе уверенности, убеждая самого себя, чтобы с первой фразы убедить и её в этом.

– Ты заблудилась? Тебе сюда! – пишу ей.

– Ты уверен?

Она мне ответила! Теперь только не упустить, удержать, а это непросто.

– Абсолютно! – я не позволил больше ей сомневаться.

От вечера к вечеру мы переписывались, мы «притирались», как два кирпичика, и месяца через три стали одно целое. Она в два раза старше меня, а мне двадцать. Она терпеливо читала бредни, приходящие в мою голову, и осторожно давала советы. Как тактично она выбирала слова, чтобы не обидеть меня! Мне не надо было видеть ее лица, чтобы представить, какое на нем выражение в данную секунду. Мне не надо было трогать ее волосы, чтобы ощутить их шелковистость и густоту. Мне виделись изгибы ее тела, слышался ее низкий голос. Я сознательно не звонил ей, и тем более не общался по видео. За неземной «аватаркой» скрывалась родная женщина. Я представлял серые глаза и русые длинные волосы, тонкий прямой нос, высокие скулы и маленький четко очерченный рот. Ее образ стал для меня иконой. Я любил каждую ее морщинку. Я в ней нуждался. Мне так много нужно было ей рассказать.

И наконец я созрел для личной встречи! Я шел на свое первое свидание к ней в квартиру. Дверь открылась, не дав прозвонить звонку.

– Вот и я!

– Здравствуй, сын! Теперь нас никто не разлучит. Ты меня еще любишь? Люби меня!

Сашке Омону в наследство от родителей достались десять соток земли и небольшой домик в деревне. Домик хоть и сделан из бруса, но от времени стал ветхим, покосившимся на одну сторону. Да и шутка ли – дому было за сто лет! Его строили еще дед с бабкой. Сам Сашка приехал в деревню только после смерти своих родителей и жены – тогда и на пенсию вышел.

– Надо наследство принимать, ничего не поделаешь. Дом в хозяине нуждается – вон, набок уже пополз! – вслух думал Сашка.

 Деревня ему очень нравилась: стояла в стороне от шоссе, недалеко был лес, деревенский пруд. Что еще надо пенсионеру! На участке было посажено еще его отцом несколько яблонек, кусты смородины, крыжовник. Участок он обнёс сеткой-рабицей. Все просто и незатейливо. Чтобы не скучно было, завел кроликов, пяток кур да петуха-задиру. Деревенские его уважали, а Омоном прозвали за то, что ходил только в «омоновской» одежде – пятнистые штаны, рубашки, куртки цвета выгоревшего хаки. «Практично», – коротко отвечал Сашка любопытным о его предпочтении в одежде. Сашке сразу понравилось его новое имя. Дачникам он так и представлялся – Сашка Омон. С готовностью предлагал свою помощь, особенно одиноким женщинам, считал, что почти солдатская одежда его обязывает.

– Заходите в моё имение на стаканчик! – приглашал он. Женщины посмеивались, но доброжелательно относились к Сашке.

Рядом с Сашкиным домом, как грибы, вырастали богатые дома с красивыми высокими заборами. В деревне пошла мода вывешивать таблички с названиями своих участков, образованных от фамилии. Как правило, строились на родовых землях, освоенных еще дедами. С тех пор семьи разрослись, и дома родственников оказались вблизи друг от друга. Так появились «Барановка», «Ушаковка», «Зеленовка»… Это выглядело забавно и веселило дачников, которых летом было немало. Сашка Омон, глядя на соседей, тоже смастерил веселую табличку и повесил на своем заборе – «Дурасовка», от его же фамилии Дурасов. Табличку дополнительно украсил пальмами с попугаями. Чтобы уж совсем весело было – покрасил скворечники, кроличьи и куриные загоны в оранжево-зеленый цвет. Действительно, его «имение» оживилось и уже не выглядело убогим.

В их деревне были свои сподвижники, которые не давали заскучать деревенским и дачникам. Как-то летом они организовали «День деревни». Прошли по всем домам, всех пригласили на берег пруда, где уже сколотили из досок большой стол и скамейки. Всем было велено принести выпивку и закуску. Праздник удался – всех заводил баянист. Кто-то пустился в пляс. Потом стали петь русские застольные песни, дело дошло до частушек. И тут Сашка Омон, опрокинув очередной стаканчик для смелости, вышел в середину и стал петь, помогая себе руками и притопывая ногами: